Одна из участниц вдруг упрекнула: «Виктор, вы не выглядите писателем! Я в свое время закончила филфак, так поэты у нас очень пили, приходили уже на заре и читали свои стихи, не обращая внимания на то, что мы не очень хотели слушать». Все участницы встречи горячо согласились с этим высказыванием: да, я не выгляжу как писатель. Потому что приперся на литературный вечер трезвый, говорю спокойным голосом, на штанине нет следов съеденной вчера яичницы, на лице не видно царапин от утренней потасовки с милицией или товарищами по цеху.
И вот я вдруг вспомнил, что упрек в том, что я слишком дистиллированный и чистенький для белорусского творца, я слышу уже не первый раз. Люди, которые его озвучивают, под поэтом, прозаиком, художником — короче, одним из представителей творческой профессии — понимают такую небритую обторчанную обезьяну, плохо одетую, всю насквозь в долгах.
Короче, сосед-алкоголик! Вот он, идеальный образ, который общество ждет от экстерьера тех, кто создает художественные ценности!
Вместе с тем, мой опыт коммуникации внутри тусовки показывает, что такие типы — в меньшинстве. Зайдите в писательский союз, и вы увидите людей в приличных костюмах, которые пьют кофе, сделанный в эспрессо-машине. Если вы прислушаетесь к разговорам в кофейне «Ў», вы услышите вполне буржуазные расклады: писатель приобрел жилье, художник живет в трехкомнатной квартире, молодая пара творцов вся в ремонте на новой жилплощади. Так откуда такие ожидания общества и стоит ли им соответствовать?
Сразу добавлю: да, сохранились еще в тусе и веселые товарищи, способные нализаться на презентации до состояния невесомости. Но их все меньше с каждым годом. Так что происходит? Как менеджеры от литературы и искусства, люди, которые гордятся собственным итальянском пальто, японской машиной и костюмом-тройкой, сочетаются с классическими выпивохами а-ля Короткевич?
Я нашел ответ на этот вопрос в книге Дэвида Брукса «Бобо в раю», которая по-английски вышла в 2002 году, а на русском языке появилась только в 2013 (перевел и издал престижный AdMarginem). Работа Брукса — не менее важна, чем «Капитал» Карла Маркса. Ведь она постулирует появление нового социального класса.
Ранее, пишет Брукс, было противостояние богемы и буржуа.
Буржуа гордились собственными викторианскими интерьерами, соперничали в роскоши отделки садов вокруг имений. А богема над буржуа посмеивалась: ходила одетая кое-как, напивалась в «Красной мельнице», приходила в городской парк с омаром на поводке, чтобы только устроить скандал. В то время как буржуа сосредоточивались на деньгах, богема демонстрировала, что деньги ей вовсе не нужны. В то время как буржуа стремились к основательности и лоску в виде и поведении, богема скандализировалась. При этом адвокат, банкир или промышленник не мог симпатизировать богеме — это была ситуация открытого противостояния. Для художника или поэта хуже всего было услышать, что он «буржуазный».
Так вот, в конце XX века, — продолжает Брукс, — вследствие возникновения экономики знаний и постиндустриального общества два этих социальных слоя слились в одно целое. Так случилось, что дизайнер может зарабатывать больше банкира, а копирайтер — легко иметь триста тысяч в год, давая фору менеджеру из компании по торговле тачками.
То, что получилось от этого слипания классов, Брукс назвал термином бобо — по первым слогам слов boheme (богема), bourgeois (буржуа). Его книжка стала гимном новых людей — тех, кого городские журналы еще пять лет назад называли хипстерами, а теперь зовут «креативным классом». О степени влиятельности книжки Брукса свидетельствует хотя бы тот факт, что в соседнем Вильнюсе, рядом с Немецким бульваром вот уже лет пять как действует бар-кафе «Бобо», где собираются литовские бобо, чтобы выпить свой огуречный фреш.
Всем, кто заинтересовался морфологией бобо, очень настоятельно советую приобрести или скачать бестселлер Брукса: через год не знать о бобо в Минске будет так же порочно, как было стыдно не уметь поддержать разговор о классовом обществе в салонах интеллигенции в начале XX века.
Здесь я сделаю несколько выводов из Брукса, которые касаются нашего сабжа.
1. Творческие люди — уже не богема, ведь этого понятия больше нет. Писатели, критики, художники, сценаристы, журналисты, режиссеры не должны доказывать остальным, «респектабельным», что деньги — ничто, что революция (в поведении) — форэва, что они продемонстрируют сукиной вселенной, который углубился в строительство собственных карьеров, что есть еще люди, не включенные в этот процесс. Им нечего доказывать. Ведь они теперь сами буржуа.
2. Бобо включаются в символический обмен наравне с остальным обществом, их капиталы сейчас являются измерением их художественной ценности (так, как и с другими профессиями). Но Брукс отмечает, что шкала тут немного другая и быть писателем или копирайтером с не очень большим заработком для бобо-мира более почетно, чем быть адвокатом или промышленником. Брукс несколько раз подчеркивает, что для бобо очень принципиально, откуда и как человек берет деньги (раньше для богемы денег как ценности просто не существовало). Заработать миллион на биржевых спекуляциях — позор. Заработать $20 тыс на киносценарии — респект.
3. Социальный протест больше не входит в перечень первичных обязанностей творцов. А потому необязательно и асоциальное поведение.
4. В дистиллированном мире новых бобо-элит старость, болезнь и смерть выглядят тем, чего следует стыдиться. Поэтому бобо не курят, не бухают и одержимы здоровым образом жизни. Бобо скорее назначат деловую встречу в спорт-зале или молочном баре, чем в классической кофейне, где подают алкоголь. Даже если это кафе — «Бобо» в Вильнюсе у Немецкого бульвара.
5. В этих условиях белорусский творец может, конечно, «сидеть на стакане», устраивать скандалы на вручении премий, нахерачиваться на фуршетах, но выглядеть он при этом будет как человек несовременный. Стоит ли быть современным — отдельный вопрос, но логика бобо — это логика именно сверхсоциальных существ. Так, например, Брукс сначала удивляет читателя новостью о том, что в крупных бобо-корпорациях, таких как студия Dreamworks, вообще нет названий должностей, любой человек равен своему потенциальному начальнику. Но потом выясняется, что иерархия, несмотря на все эти инди-прибамбасы вроде права уходить из офиса в любое время, здесь все же есть, причем она даже более жесткая, чем в классической корпорации.
6. Скоро человечество наиграется в бобо. Копирайтеры, редакторы и поэты будут стремиться выглядеть как Хантер Томпсон, Чарльз Буковски или Тулуз-Лотрек. Такой, во всяком случае, мой прогноз. Но пока весь мир самоотверженно играет в «новый образ жизни», нам об этом стоит хотя бы просто знать.
