Фильму Никиты Михалкова «Солнечный удар», как уже не первый год заведено с михалковскими премьерами, предшествовала солидная рекламная помпа.
В том числе мировая премьера в Белграде, затем в Крыму… Знаменательно, что картину показали по каналу «Россия» в праздник, именуемый Днем народного единства. Странная, конечно, это дата, отсылающая гражданскую память на три века назад — к эпохе Смутного времени, войнам Московского государства с Речью Посполитой. С таким же успехом можно было бы вспомнить о битве на Калке или Чудском озере. Хотя в общем-то понятно, что
нужно было чем-то заменить «красный день календаря», а тут удачно подвернулось 4 ноября 1612 года — совсем рядом с привычным ноябрьским праздником.
Получилось, что в одном ряду Великая Октябрьская социалистическая революция (или большевистский переворот — как кому нравится) и изгнание из Москвы «польских интервентов».
Это, разумеется, большая честь — получить три с половиной часа прайм-тайма в такой день. Не вякому окажут.
Но в этой поспешности перевода с обычного экрана на телевизионный была очевидность — фильм провалился в прокате.
Иначе зачем бы так скоро отказались от кассовых сборов, от возможности покрыть солиднейшие расходы на создание картины?
Но пришлось. Провал прикрыли широкой общественной жаждой немедленно приобщиться к новому монументальному творению Михалкова. Из интервью режиссера явствовало, что он шел к воплощению этого замысла почти сорок лет. Не скрою, давний и преданный почитатель Ивана Алексеевича Бунина, я был сильно заинтригован. Как же этот очень небольшое рассказ «Солнечный удар», повествующий о сильнейшей страсти, вспыхнувшей на волжском пароходе между молодым поручиком и этой маленькой замужней женщиной, смеявшейся «простым прелестным смехом», страсти, заставившей их сойти на ближайшей пристани, провести ночь в гостинице уездного городка, а потом расстаться, так ничего и не узнав друг о друге, — как эта новелла, с такой характерной для Бунина счастливой и одновременно горькой выразительностью запечатлевшая мистику чувственного порыва, нашла отражение, воплотилась в фильме? Стал вспоминаться Михалков времен «Рабы любви» и «Неоконченной пьесы для механического пианино».
Подумалось: неужто совершился поворот, возвращение к себе-художнику? Тому художнику, которого заслонил уже довольно давно российский патриот-государственник, программно вещающий «городу и миру».
Увы, Бунин с его трепетно пронесенной сквозь годы эмиграции памятью о России, о ее людях, пейзажах, красках и запахах оказался всего лишь «подставкой» для монументальных размышлений Михалкова о судьбах отечества.
Потрясенный поручик, тоскующий о так неожиданно нахлынувшей и безвозвратно потерянной любви, волею режиссера изъят из бунинского рассказа и вставлен в историческую раму, запечатлевшую трагедию белого офицерства в Крыму. «Как это все случилось?» — рефреном проходит через фильм вопрос, над которым бьется попавший в большевистскую сеть поручик. Это не о давней встрече на пароходе. Это, разумеется, больше и выше — о судьбах утрачкнной России, той михалковской, с красивыми речными далями и живописно-уютными уездными городами, переснятыми со старых олеографий. И, конечно же, понятно, что это не тот молоденький офицер, захваченный когда-то на пароходе ошеломительным любовным чувством, мучается этим вопросом. Это Михалков придумал ему эту философско-историческую драму, потому что ему, не просто, а национально-государственно мыслящему художнику, так нужно было — поставить глобально-эпохальный вопрос.
Но герои Бунина, к счастью, не мучаются эпохальными проблемами. Поручик из рассказа «Солнечный удар» спрашивает себя: «Да что же это такое со мной? И что в ней особенного и что, собственно, случилось?» Вопрос, на который ищут ответ у Бунина (и — увы — не находят) и композитор из рассказа «Ида», и молодые влюбленные из «Митиной любви» и «Чистого понедельника»…
Но Михалкову хочется вещать. Художник уступает место патриоту-мыслителю. Я не знаю, как начинается эта трагедия — утрата художественного вкуса, а с ней и измена собственному дару. Но почему знаменитый режиссер забыл, не помнит, что крик бегущего по ночному дому Платонова-Калягина «Мне тридцать пять лет! Все погибло! Я ноль! Я ничтожество!» («Неоконченная пьеса для механического пианино»), один грустный взгляд Обломова-Табакова («Несколько дней из жизни И.И.Обломова»), романс Ларисы Огудаловой и образ одновременно циничного и страдающего Паратова («Жестокий романс») гораздо больше говорят о России, чем все идеологические разговоры белых офицеров, которых взявшие власть в Крыму красные комиссары, как баранов, погрузят на баржу и утопят? Впрочем, не помнит — это, пожалуй, не то… Дело наверняка обстоит проще. Времена настали суровые, ответственные, и
Никита Михалков понял, что отечество требует от художника четко выраженной патриотической позиции.
С чего началось? С «Сибирского цирюльника», в котором режиссер предстал в образе Александра III? Потом продолжилось в «Утомленных солнцем — 2» («Предстояние», «Цитадель»)…
Это действительно драма, когда художник внутри самого себя уступает политику. И тогда происходит смещение акцентов.
И потому нет заглубления в бунинскую прозу, в которой торжествует непостижимая сущность любви, нет поручика, пережившего наваждение невероятного, иррационального чувства и ощутившего себя «постаревшим на десять лет». А что есть? Есть лобово бьющие в зрителя надуманно-назойливые вопросы мальчика Егорки о Дарвине и происхождении людей от обезьяны (вот оно, зло, содействовавшее превращению чистого провинциального подростка в убежденного большевика). Есть демонизм «жидобольшевички» Розалии Землячки (так характеризует в фильме красную комиссаршу один из белых офицеров). Кстати, фигура последней, можно сказать, забивает попытки воскресить мотивы бунинской лирики и делает второстепенными фигурами и поручика, и его прекрасную незнакомку.
Бунин ненавидел большевиков. Это с максимальной откровенностью засвидетельствовано в его «Окаянных днях». Но поставить творчество тончайшего в мировой литературе психолога на службу «государственно-историческим размышлизмам» Михалкову не удалось. Летает по пароходу газовый шарфик прелестной молодой женщины. Долго и красиво летает… Но эта банальнейшая метафора только подтверждает очевидное:
когда искусство подпрягается под политику, художественный вкус начинает давать сбои, не спасают изысканности мастеровитости, потому что искусство теряет свою суть.
И нет не то что разгадки, а даже приближения к тайне «Солнечного удара».
