Присуждение Светлане Алексиевич Нобелевской премии по литературе породило предсказуемую дискуссию в восточнославянском треугольнике.
В Беларуси Алексиевич считают своей, да и сама она связывает себя именно с этой страной. Но писательница пишет по-русски — что дает возможность включить ее в список русскоязычных лауреатов. А родилась она в Ивано-Франковске и искренне переживает за страну своей матери. Может быть, и украинцы имеют право считать ее своей соотечественницей?
Весь этот спор — от нашего неумения раздвигать культурные границы.
Светлана Алексиевич, без всякого сомнения, белорусская писательница. Белорусская в той же степени, в которой Джойс и Йейтс — писатели ирландские, Марк Твен и Хемингуэй — американские, Маркес — колумбийский, Льоса — перуанский. В современном мире принадлежность писателя определяется не языком, а цивилизационном выбором.
Русской писательницей Алексиевич может оказаться только в мире российского чванства, но в этом бедном мирке Проханова, Прилепина и прочих шаргуновых настоящему литератору вообще никакого места нет.
Поэтому, вместо того чтобы гордиться новым достижением русской культуры, лучше просто искренне порадоваться за Беларусь и Алексиевич.
Нобелевская премия Алексиевич напомнит миру о «кровавых землях» к западу от России и о людях, которые проживают свои жизни в бедности и нужде — да так привычно, что уже сами этой бедности и невзгод не замечают.
И, кстати, тема этого бесконечного повествования Алексиевич о измученных судьбах могла предопределить выбор языка.
Могут спросить — и некоторые белорусскоязычные комментаторы уже спрашивают: почему же белорусская писательница не пишет по-белорусски, что будет с этим языком, если даже Нобелевский комитет согласен с тем, что лучшее в белорусской культуре — на другом языке?
Уверяю вас, что с белорусским языком и культурой все будет в порядке, мы уже приближаемся к моменту, когда империя наконец ослабит свои ужасные щупальца и оставит Беларусь в покое.
И в том, что так будет, во многом и заслуга Светланы, потому что ее язык — это язык честности, а только с помощью такого оружия и можно бороться с многоголовым змеем — и писать так, чтобы и он понял.
Белорусская литература всегда была литературой укоренения, она была — литературой о стране, а не о империи, потому что ее главной задачей было сохранение Беларуси в условиях, когда главной целью империи было уничтожить Беларусь, лишить эту красивую тихую страну собственного ощущения мира, культуры, языка.
А Алексиевич осмелилась бросить этой империи вызов — настоящий вызов, силу которого можно ощутить только с помощью языка, которым пользуется сама империя. Могла ли Алексиевич сделать это по-белорусски?
Конечно, но услышал бы ее только «свой» читатель, который, между прочим, — если уж он до сих пор продолжает читать по-белорусски тогда, когда этот язык изгоняется из повседневной жизни, шельмуется и воспринимается в качестве деревенского говора, — и так прекрасно понимает разницу между добром и злом. Алексиевич же обратилась к тем, кто эту разницу не замечает или искажает.
Она всегда писала об империи как о преступлении против обычного, «маленького» и обиженного государством и общественным безразличием человека.
И как иначе писать, как не на языке этой обиды — тем более когда ты смотришь на нее из Беларуси? Ведь даже про белорусский язык — про историю его выживания, уничтожения и унижения — сегодня лучше всего писать по-русски. Чтобы все знали, что такое подлость.
Именно поэтому Светлана Алексиевич — вообще не шестой русский нобелевский лауреат по литературе. Хватит русским четырех затравленных и изгнанных и Шолохова вдобавок. Светлана Алексиевич — первый нобелевский лауреат из Беларуси. Живое и трепетное доказательство того, что Беларусь существует — и побеждает.
