Произведения Коржа показывают, как частная биография простирается на локальные ландшафты («Серебрянка»), национальное поле (учебник по белорусскому языку) и социальные отношения («с чуваками сбор»).
Наиболее четко это можно проследить на примере клипов «Слово пацана» (2016)…
…и «Малый повзрослел» (2017).
Визуальный ряд и тексты Коржа аккумулируют частный социальный опыт, узнаваемые городские пейзажи и возводят их в мифологию самоутверждения. В немецкой гуманитаристике это называется Selbstvergewisserung — «подтверждение собственного представления о себе». Можно перевести термин как «самоутверждение», или «самооправдание», или «самоудостоверение». Но корень немецкого слова объединяет его в один ряд с такими понятиями, как «определенный», «уверенный» и «совесть»; это иные коннотации.
Нетрудно заметить, что Корж охотно вовлекает материал личной биографии, чтобы сформировать высказывание. Это вообще естественное явление в культуре как таковой, но можно ли найти что-то подобное у Солодухи? А если такое и делал Михалок, то делал иначе. У Коржа другая локализация: это — масскульт, а к масскульту свои требования, у него своя логика.
Материал, с которым работает Корж, не обширный, но выразительный. «Лунинецкий лицей» («Стань»), учебник белорусского языка («Малый повзрослел») или белорусскоязычные протагонисты (неуемная фантазия в клипе «Слово пацана»), наконец лунинецкие дискачи из посвящения, которым певец сопроводил новый клип. Но уже здесь можно увидеть одну характерную особенность. Хотя клип «Малый повзрослел» посвящен лунинецким дискачам, действие происходит в столице.
Это пример важного механизма, составной частью и одновременно предпосылкой и целью которого является Selbstvergewisserung.
Можно допустить также, что это еще и рыночная стратегия. Очевидно, в эпоху «общества Comedy Club» довольно трудно продать «белорусскую вегетацию» (это выражение польской переводчицы Малгожаты Бухалик) в том не очень симпатичном виде, в каком она предстает, например, из рассказов и романов Владимира Козлова. Последний написал социальную историю той же социальной группы, что и Корж. Но они принципиально отличаются друг от друга — даже на уровне лексики: Козлов пишет о гопниках, а Корж рассказывает историю «пацанов».
Это различные оптики, противоположные подходы. Корж эстетизирует не только свое собственное социальное происхождение, осторожно добавляя в него следы своей идеологической эволюции. Он предлагает «политику идентичности» для большинства жителей Беларуси, опыт познания мира которых проистекает из похожей на коржовскую повседневность.
Известно, что даже насилие или преступления, совершенные коллективно небольшими группами (друзей, одноклассников и пр.), в дальнейшем функционируют именно как «истории» (stories), которые стабилизируют и одновременно заново воспроизводят эти группы, превращаясь в неотъемлемый ресурс того чувства общности, которое делает такие группы дееспособными и весомыми в глазах их участников.
Козлов предлагает слишком «интеллигентскую» (в том смысле, в каком это слово употребляется в быту с позднесоветских времен) рефлексию. Хорошо обобщила содержание и послание этой рефлексии польская переводчица Малгожата Бухалик в своей статье. У него это мир панельных домов, составленный из немногочисленного набора коммуникационных, образовательных и карьерных опций. У него нет романтики, событий или рефлексий. Выйти за пределы нормативного жизненного проекта (двор, группа друзей-гопников, образование, работа, семья, алкоголь) не может и не хочет даже лирический герой Козлова, подчеркивает Бухалик. Это «вегетация, которая не знает, что она есть лишь вегетация».
Дружбы, любви или разговоров в жизни «гопников» Козлова нет — равно как нет практической альтернативы тому, «как у всех» («до него не доходит, что можно жить иначе»). В «вегетацию по-белорусски» оборачивалась и оборачивается белорусская стабильность — или в эпоху развитого социализма, или агроренессанса. Именно эту сторону белорусской стабильности показал, например, немецко-иранский журналист Навид Кермани, суммируя свои впечатления от Светлогорска.
Корж создает из того же материала совсем другую историю. Это не критика, а доброжелательная констатация, которая позволяет сохранить целостность личности и составить из собственного жизнеописания приятную, респектабельную биографию — непротиворечивый и позитивный рассказ о «воспитании чувств».
Здесь Коржа продуктивно сравнить с историком Миколой Ермоловичем, который когда-то отказался от критического осмысления генеалогии Беларуси, объявив 980-й годом ее рождения и отождествив давнюю Литву с современным ему национальным проектом. Цель таких рассказов — не рефлексия, а укрепление существующей группы, накопление ее ценности и, что важно, дееспособности. Последнее — может быть, в меньшей степени — касается Коржа, который работает в рамках рынка (поп-культуры), тогда как Ермолович рассказывал свои истории в рамках логики совершенно иного рынка, имея в виду в конечном итоге националистическую мобилизацию (настолько, насколько каждый националист держит ее в уме — не обязательно осознанно).
Корж продает социальную историю «кучи пацанов».
Кто-то покупал историю тысячелетней Беларуси Ермоловича, кто-то купит историю про «слово пацана» — уверенный в себе рассказ о верности своему окружению, бескорыстной дружбе, настоящей любви. И все это сопровождается современными визуальными спецэффектами, подчинено хорошо продуманной драматургии — как образной, так и словесной.
Эта драматургия успешно переплавляет спальные районы Минска в достойные декорации, отмежевывает «пацанов» ото всех остальных — «не понять тому, кто не», увлекается собственной пассионарностью («будь уверен, выживу в любой дыре») и обнаруживает ценное романтическое самосознание («там, где ждет любовь»).
Особый момент локальности творческого достижения заключается в том, что частью этой «рыночно-пацанской» визуальности и драматургии стал, опосредованный и уплотненный тысячей пересказов (условный, поскольку не он один), Ермолович. В этом смысле можно объяснять и белорусский язык, и панораму Верхнего города, и даже белорусский троллейбус, случайные и необязательные отсылки к национальному нарративу, которые кое-где можно встретить в этих клипах.
Почему все это важно? Маргарита Фабрикант, исследовательница белорусского национализма, в одной из своих статей следующим образом подвела итоги работы «белорусского этнонационализма»: «Таким образом, программа «национального возрождения» конца 1980-х — начала 1990-х годов была осуществлена только в небольшой и менее значительной части, а основные идеи большинством населения были отброшены».
Такая оценка хотя и соответствует в немалой степени действительности, требует дальнейшей дифференциации и проверки. Она не позволяет адекватно объяснить, почему белорусскоязычная надпись «Мінск» имеет такое важное значение в образности клипов Коржа. Не может объяснить и оценить эту механику, которая наглядно демонстрирует незамеченный успех белорусского этнонационализма в тени «прозрачных» выборов и референдумов. Это важно, ибо это, «мальчики и девочки, <…> сила белорусской культуры, ее связь с реальными людьми и неоторванность от жизни».
