Мне несложно признаться, что в течение последних лет, после аннексии сами знаете какого полуострова со стороны сами знаете какого государства, я нахожусь в депрессии. Хотя бы потому, что в принципе озвучивать названия этой страны и этого полуострова вслух с такими формулировками — это, строго говоря, означает нарушать Уголовный кодекс.
Государство, которое было моим плохим, сомнительным, не во всем любимым, но родным домом, «портом приписки», внезапно как будто исчезло, умерло, и на его месте осталась чуждое аморфное культурное пространство с авторитарным режимом и редкими очагами сопротивления на фоне запутанного проблемного общества, которое вызывает у окружающего мира больше презрения, чем сожаления.
Что-то подобное, наверное, чувствовали люди в России в 1918 году: нет России, нет царя, нет республики, есть населенная людьми территория с незаконным режимом большевиков в центре и безнадежным сопротивлением где-то на окраинах.
На месте моей бывшей страны появилась агрессивная деспотия, которая с гитлеровскими формулировками о «воссоединении разделенного народа» развязала войну и присоединила кусок соседней страны. То, чем стало мое государство, не имеет международно признанных границ, не имеет действующей международно признанной Конституции и почти открыто воюет с Украиной — почти такой же родной мне, человеку так и не созданной советской многоэтнической нации, который родился на раздорожье и связан корнями с несколькими бывшими республиками СССР.
Чтобы вернуть себе законный статус, это государство должно вернуть обратно захваченное, отмотать изменения в Конституции и как-то объяснить все это обществу, которое в последние годы целенаправленно приводилось им же в состояние националистической эйфории именно с помощью внешней агрессии. Людей, которые хотя бы даже просто хотели всего перечисленного добиться, в стране почти нет даже среди оппозиции. То есть, задача может быть решена только в момент острого общего кризиса, как в 1917 или 1991 гг. То есть, спокойное и мирное решение проблемы невозможно.
Или, может, напрасно я, государствоцентричный и политизированный человек, путаю государство и страну? Москва и мой родной район как стояли, так и стоят. Мои друзья и коллеги как были, так и есть. Живут, радуются, работают, отдыхают, ходят в кино, едят в ресторанах, любят, женятся, растят детей. Как, собственно, машинально и я.
Все с виду живет, как и жило, но исчезло чувство общности со всем этим, чувство общей судьбы, причастности к образу и идее России. Петербург, Москва или древний Владимир перестали быть частью общего целого, стали просто отдельными местами с какими-то домами и какими-то жителями. В контексте общего целого все они, всякий петербургский дворец и всякая средневековая суздальская церковь, стали радиоактивными. Патриотизм в отношении их всех (а я, признаюсь, когда-то привык быть их патриотом) стал радиоактивным.
Я вырос как человек российского культурного пространства, «русского мира», российской многонациональной империи. И вот все это стало радиоактивным.
Немцам и особенно немецким эмигрантам — евреям и антифашистам — после Второй мировой тяжело было гордиться Кёльнском собором, Бетховеном и Гёте, после того как во имя «великой Германии» развязали самую кровавую в истории человечества войну и устроили Холокост. Тяжело воспринимать себя частью страны, ее общего нарратива, ее общества и исторической судьбы, если при активной поддержке этого самого общества, этим самым государством и во имя этой самой нации, к которой ты де-юре принадлежал почти всю жизнь, совершаются реальные международные преступления — вот сейчас, в эту самую минуту, когда Сенцов держит 31-й день голодовки, а бандиты из «ДНР» стреляют в украинских солдат на фронте.
Немцев после войны американская администрация заставляла проводить перезахоронения расстрелянных евреев и слушать о нацистских преступлениях. А нам (или мне уже следует говорить «им»?) не повезло. Нас (их?) никто не оккупировал, никто не провел нам (им?) демократических выборов, не написал Конституцию, не лишил нас (их?) атомного оружия, права veto в Совете Безопасности ООН и других, да будут они трижды прокляты, атрибутов не заслуженной нами (ими?) великодержавной гордости. Никто не заставил в обязательном порядке смотреть фильмы про Соловки и Колыму, никто не приучал к мысли об ответственности за коммунистические преступления. Думали — взрослые люди. Думали, сами справятся. Американцы думали о нас (них). Напрасно думали.
Критическая ситуация становится тестом для человека и выявляет его натуру. В критической ситуации меня не хватило на большее, чем оформить гражданство страны-родины моих курляндких предков и хоть так дистанцироваться от того, чем занимается то, что от рождения было моим государством. Я не ходил на демонстрации, не сел в тюрьму, не поехал на Донбасс. Я лишь написал несколько текстов по-белорусски для родных мне белорусских людей. А обсуждать все это с соседями и знакомыми, объяснять им базовые вещи стало страшно и бессмысленно. Как тушить пожар стаканом воды. Но огонь же не будет гореть вечно. А на пепелище всем всё и без того станет понятным.
Я трус. А трусом быть неприятнее и в чем-то хуже, чем равнодушным травоядным обывателем, который продолжает смотреть футбол и ощущает эффект от кровавой циничной, ведущейся от его имени, войны только в том, что вырос доллар и стало дороже отдыхать в Европе.
Хотя, возможно, в Москве и Ленинграде и распад СССР мы переживали так же: вдруг продукты стали по карточкам, потом «демократы развалили» «великую страну», а потом в магазинах появились продукты. А может, если бы я был лет на двадцать старше, этот текст я бы писал на двадцать лет раньше, под впечатлением от войн в Чечне — таких же отвратительных, таких же ужасных на фоне десятилетий внешне мирной секулярной советской жизни, как и война нынешняя. Хотя наивный мир и наивный я не сделали выводов даже после Грузии в 2008 году.
Вся «перестройка» и всё постсоветское творческое высвобождение оказались миражом. Автор текстов группы «Агата Кристи» стал главным идеологом циничного авторитарного режима. Барабанщик Виктора Цоя стал чиновником на российской железной дороге, а сам Цой спасибо, что не дожил до получения статуса доверенного лица кандидата в президенты от партии «Единая Россия».
«Этот поезд в огне, и нам не на что больше жать» — строчка из оптимистичного перестроечного гимна спустя тридцать лет уже звучит как полная отчаяния и безысходности. Вымирающая страна с убогой феодальной экономикой стала «Титаником», который под ударами санкций начал постепенно тонуть, медленно перед глазами всего мира позорно умирать под надрывные дебаты между слепцами, глупцами и и негодяями по НТВ. «Корабль уродов, где твой штурвал и снасть?» Евреи пакуют чемоданы в Израиль, немцы — в Германию, экспаты-топ-менеджеры уезжают домой в Британию и США. Будущего нет, надежды нет. Моей страны больше нет. Какое странное чувство…
