Осужденный на семь лет тюрьмы Никита Емельянов.
Анастасия Емельянова — дочь погибшего следователя. И сама стала следователем по стопам отца. И муж у нее следователь — они познакомились, когда учились в Академии МВД. Ушла Анастасия из Следственного комитета, чтобы растить детей — их в семье четверо, все сыновья. Детей эта пара следователей растила в белорусском духе и христианской вере. Все дети прислуживают в храме, в семье никогда не праздновали 23 февраля и 8 марта: «да и мои родители их не праздновали никогда», — поясняет она. Анастасия с мужем знали, что их 19-летний сын анархист, но не догадывались, что он задумал сделать. Арест сына стал для семьи страшным испытанием. Как объяснить 5-летнему сыну, куда девался его брат? Но когда мама услышала жесткий приговор, она вспомнила ответ Теодора Нарбута генералу Муравьеву.
Анархистам Ивану Комару и Никите Емельянову дали по 7 лет колонии усиленного режима. Такой суровый приговор они получили за то, что бросили лампочки с краской в стену Минского городского суда и за то, что бросили коктейль Молотова в дверь тюрьмы Володарки (правда, ничего не загорелось). Так ребята протестовали против репрессивной системы.
«В борьбе за свободу, справедливость и права человека цель оправдывает средства», — сказал Никита Емельянов в своем последнем слове в суде.
Ущерб оценили в 140 рублей за стену суда и в 1,5 рубля — за дверь СИЗО.
«Наша Нива» встретилась с мамой одного из парней, Никиты. Анастасия Емельянова рассказала о воспитании сына, работе в милиции и своей реакции на решение суда.
Анастасия Емельянова растит четырех сыновей.
«Наша Нива»: Вы были в зале суда во время оглашения приговора. Что вы почувствовали, когда судья сказал: «7 лет»?
Анастасия Емельянова: Я, конечно, не ожидала такого результата. Не теряла до последнего момента надежду, что будет более адекватное наказание. Думала, может, будет условный срок или отсрочка — что-то такое, что удерживало бы человека, висело над ним как дамоклов меч. Наказание, которое бы мотивировало его к законопослушной деятельности, чтобы человек знал, что если еще что-то сделает, то получит наказание.
Ну и я думала, что самым горьким приговором будет лишение свободы, но в каких-то адекватных пределах. Боялась, что дадут год или два, ну максимально, уже совсем ужасное наказание — три года. Семь лет — это было очень неожиданно. Я растерялась…
Иван Комар (слева) и Никита Емельянов во время суда.
Сразу нахлынули мысли о семье. У нас четверо детей, Никита самый старший. Самому младшему мальчику — 5 лет. И дети должны расти вместе, в одной семье, общаться… А тут просто вырывается один из братьев из семьи — и что делать его младшим братьям? Может, он забудет Никиту, пока тот будет сидеть? Я не знаю.
Придется, наверное, фотографии показывать, что вот это твой старший брат. Ведь малыш ждет его, спрашивает: «А где Никита? Когда он придет домой?» Я о тюрьме не говорила, отвечала, что Никита далеко, но мы ожидаем его и молимся, что он вернется. Надежда, что Никита вернется, была до последнего. Малыш спрашивал: «Мама, мы Никиту ждем?» Я отвечала: да, конечно, мы его ждем.
Даже такой банальный бытовой момент: я покупала детям печенье и говорила, чтобы все не съедали, ведь, может, скоро Никита вернется, чтобы ему оставили попробовать… Теперь то печенье я передала ему в СИЗО.
Мы получали угрозы в адрес нашей семьи, что если наш сын не будет себя вести так, как нужно, то будут последствия. Я вижу, что угрозы сбылись, и прихожу к выводу, что суд не был независимым, что на суд было влияние. Ведь наказание неадекватное, оно несоизмеримое.
«НН»: От кого поступали угрозы?
АЕ: Я не могу этого сказать, потому что не чувствую себя в безопасности.
«НН»: В этих угрозах был конкретный срок? Что «будет ему 7 лет»?
АЕ: Нет. Просто говорили: «Получит срок».
«НН»: И как теперь вы объясните младшим детям, где Никита?
АЕ: Сегодня вечером скажу малышу. Буду говорить, что он за решеткой…
«НН»: А как объяснить такое 5-летнему ребенку?
АЕ: Буду объяснять все, как есть. Старшие ребята уже понимают и сами, что происходит, они все знают.
«НН»: На ваш взгляд, что это вообще был за поступок: метание краской, коктейлем Молотова… Подростковая глупая дерзость, или что?
АЕ: Знаете, может, что-то и подростковое… Но Никита имеет идеалы. Я христианка, поэтому, наверное, нельзя говорить «кумир», но идеалом у моего сына всегда был Кастусь Калиновский. И может, у него была какая-то мечта, какая-то романтика, что-то такое. Но то, что Никита патриот, и что он был не согласен с тем, что нарушаются права в Беларуси — это факт. И это потому, что мы его так воспитывали. Поэтому и получилось, что как настоящий патриот он хотел что-то сделать. Конечно, не хотел сжигать то СИЗО, чтобы оно сгорело и пострадали люди. Он хотел сделать что-то эффектное. Во время суда он говорил, что хотел просто таким образом привлечь внимание к проблемам.
Да и анархисты же защищают права животных, веганы, за экологию… Если они пчелок там жалеют, то как будут планировать какой-то вред людям? Конечно, какого-то вреда в его мыслях не было.
«НН»: После задержания сына у вас был обыск?
АЕ: Да. Из детей тогда был только младший сын, я просто сказала ему: возьми игрушки, конструктор, поиграй пока в другой комнате.
Забрали флешку, кажется. Но ничего подозрительного не нашли.
«НН»: Почему, по вашему мнению, приговор был такой жесткий?
АЕ: Никита сам говорил на суде, что это была политическая акция. И таким приговором власть подтвердила, что дело политическое. Правозащитники признали его политзаключенным — именно из-за этого неадекватного срока, который ему присудили.
Анастасия Емельянова в суде. Фото «Радыё Свабода»
«НН»: Будете подавать апелляцию? Есть ли в этом смысл?
АЕ: Ничего не могу сказать. Я не знаю.
***
«НН»: А расскажите немного о себе. Вы сами минчанка?
АЕ: Да. Родилась здесь.
«НН»: Вы закончили Академию Министерства внутренних дел. Что вас вдохновило туда пойти? Была какая-то романтика: хотели работать в милиции, расследовать преступления?
АЕ: Нет, не романтика …
Мой отец работал следователем. И погиб. А я собиралась поступать в Лингвистический на английский язык и готовилась к этому. И вдруг мне сказали, что могу поступить в Академию МВД вне конкурса как дочь погибшего сотрудника Министерства внутренних дел.
Я решила попробовать.
«НН»: Хотели быть следователем, как отец?
АЕ: Нет, наоборот. Я подумала: отец был такой умный человек, а я, наверное, не такая… Я не знаю, кто был умнее отца. И подумала, что я не достойна быть следователем, поэтому пошла на уголовный факультет. А уже когда закончила, переехала в Витебск. И так случилось, что там начала работать следователем. Но я не мечтала об этом и не думала, что так получится.
«НН»: А как попали в Витебск?
АЕ: Мой муж из Витебска. Мы поженились на последних курсах, после учебы он вернулся туда. Я поехала за ним.
«НН»: С мужем познакомились во время учебы?
АЕ: Да, он тоже учился в Академии.
[Больше никаких вопросов о муже Анастасия попросила не задавать — Ред.]
После мы вернулись в Минск, где-то в 2005 году, кажется.
«НН»: Вы сейчас не работаете в милиции уже?
АЕ: Нет. Я домохозяйка, занимаюсь детьми.
«НН»: А почему ушли с работы?
АЕ: Следователем работать трудно, имея семью. А у меня, и у мужа уже не было родителей.
Некоторым женщинам помогают родственники, мамы, которые могут посидеть с детьми. А мне совмещать было очень трудно. Уголовные дела имеют сроки, и если ты сидишь дома с больным ребенком, не работаешь, то срок идет все равно… Руководство не любит такое.
Когда образовался Следственный комитет, руководство не очень хотело иметь такого следователя как я, у которого трое детей. Ведь совмещать было реально тяжело. Мне предложили более скромную должность — перекладывать бумажки, можно так сказать. Я согласилась. И после ушла.
«НН»: У вас не возникало проблем на этой почве с сыном? Никита — левый, анархист, а его родители не просто работают на государство, а еще и милиционеры.
АЕ: Нет, такого не было. Мы всегда нормально общались с сыном. Он рассказывал о своем интересе к анархистским коммунам, к идеалам анархистского движения.
Я знала, что анархисты не признают власти, хотя, на мой взгляд, это тупиковая ветвь развития общества. Я сама поклонница демократии. Но Никита говорил, что ему нравится, как живут вне власти люди в коммунах, мы дискутировали об этом.
Может, я или отец должны были его переубедить как-то… Не знаю. Но мы не думали, что он будет в чем-то участвовать, проводить какие-то акции… Мы просто разговаривали, обсуждали, спорили насчет различных политических систем, развития общества. Нам с мужем, например, очень нравится социальная модель Скандинавии. Мы приводили свои аргументы, Никита — свои.
Конфликтов никаких не было. У нас очень дружная семья, опять же, может, потому что нет бабушек-дедушек, только мы и дети. И мы держимся друг за друга.
Никита с мамой в Театре юного зрителя. «Смотрели спектакль по пьесе Мольера «Лекарь поневоле», — вспоминает Анастасия.
«НН»: А не страшно было заводить четверых детей? Родственников нет, белорусская экономика — штука нестабильная, зарплата в милиции тоже не космическая…
АЕ: Мы как христиане просто радовались детям. Принимали их с радостью.
«НН»: А вы православные или католики?
АЕ: Католики. Мы ходим в костёл, дети ходят.
«НН»: Никита тоже ходил?
АЕ: Да, каждое воскресенье мы ходим в костёл. Никита же вообще был министрантом, теперь стал лектором, его посвятили. Сейчас министранты наши младшие дети.
Анастасия с сыном возле Красного костела
[Министранты — мальчики, которые помогают во время богослужений. А лектор — тот, кто зачитывает во время мессы. — НН]
***
«НН»: Насколько вы контролировали сына?
АЕ: Да я никогда не замечала у Никиты чего-то подозрительного или того, что бы насторожило. Нормальный, умный парень. 19 лет, уже взрослый. Тем более он учился — на инженера, специальность связана с кораблестроением, эксплуатацией водного транспорта — а после учебы подрабатывал курьером. Поэтому был достаточно самостоятельный.
Соцсети его не отслеживала, но, кажется, их и не было у него — я сама какое-то время назад порекомендовала сыну удалиться из Вконтакте. Мне очень не нравится эта соцсеть, она сотрудничает с правоохранительными органами. Если уж хочешь сидеть в соцсетях — сиди в других.
Так что были обычные отношения. Его друзей я не знала. Но сын всегда ночевал дома. Мог поздновато прийти, но это максимум. Если задерживался, звонил. Первая ночь, которую он провел вне дома, — это когда его задержали.
«НН»: Как и когда вы вообще узнали о том, что сделал Никита? Только после задержания?
АЕ: Да. Что там было в те дни, когда они бросали лампочки с краской или «коктейль Молотова», я уже и не помню. Кажется, были обычные дни, ничего такого, что бы обратило мое внимание, я не заметила.
«НН»: А как узнали, что сына задержали?
АЕ: Позвонили утром из милиции, сообщили. Муж говорил. После муж уехал туда, я осталась дома. Деталей я уже не помню, если честно.
«НН»: Что делали?
АЕ: Молилась. Я всегда молюсь за своих детей. Что я еще могла сделать?
«НН»: Встречались с ним за это время?
АЕ: Нет, я увидела его только на суде, когда меня вызвали как свидетеля. Это был первый раз за три с половиной месяца.
«НН»: Письма он писал?
АЕ: Да, но там был наложен арест на корреспонденцию, и некоторое время, пока шло дело, не проходили письма.
* * *
«НН»: Вы очень хорошо говорите по-белорусски, вспоминаете, что сын увлекался личностью Калиновского…
АЕ: Мы так воспитываем всех детей. Ну малыш, может, пока не понимают этого, ведь есть еще влияние со стороны школы, детского сада. В государственных учреждениях образования нет белорусскости, мне кажется. Там утренники посвященные 23 февраля, 8 марта… Советская культура, которая и до сих пор здесь остается.
«НН»: А вы не празднуете эти праздники?
АЕ: Нет, да и мои родители их не праздновали никогда. 23 февраля — это же день Советской армии, что здесь праздновать.
«НН»: После приговора вы процитировали Теодора Нарбута…
АЕ: Эта история или предание, которое рассказывал в одной из своих передач Жигамонт.
Когда у Теодора Нарбута погиб сын, к нему пришел генерал Муравьев и сказал: «Ну что, может, теперь ты уже успокоишься?» Ведь Нарбут был историком и так воспитывал детей… против России, короче говоря, за независимость. И вот Муравьев спросил: ну что, может теперь ты успокоишься, когда твой сын погиб? А Нарбут ответил ему: у меня есть ещё сыновья!
И я имею еще трех сыновей и также воспитываю их патриотами и в любви к Беларуси.
«НН»: Вам не стыдно за поступок сына?
АЕ: Нет. Я не могу назвать себя поклонницей анархизма. Но я горжусь тем, что Никита хоть что-то попытался сделать. Попытался привлечь внимание к тому, что в Беларуси есть политзаключенные, что в Беларуси нарушаются права человека. Как мог, он попытался привлечь внимание. И я ценю его выбор.
«НН»: Но не жалеете ли…
АЕ: Конечно, я жалею. Это же мой сын! Конечно, я хочу, чтобы он сейчас был со мной, дома, чтобы его обнять! Конечно, я хочу этого! Но это был его выбор.
