Светлана Сидорович жила в агрогородке Снов Несвижского района. 4 июня женщина умерла, хоронили в закрытом гробу. Родные не смогли с ней проститься.
Светлана Сидорович. Фото из ok.ru
Сын Евгений рассказал «НН», как происходило лечение. Он считает, что коронавирус у мамы был, хотя официально об этом не сообщают. Вот что рассказал Евгений:
«Маме был 51 год. С 2000 года она работала в СПК «Агрокомбинат Снов», но в марте этого года ушла на пенсию по инвалидности.
В октябре 2019 года у нее нашли онкологию в кишечнике. С сильными болями в области живота мама обращалась в Несвижскую ЦРБ, откуда после осмотра ее отправляли домой, так как анализы были хорошие, а на УЗИ ничего не выявили. Но я настаивал, чтобы мама обратилась еще раз и, если необходимо, соглашалась лечь в больницу.
В итоге ее положили в Несвижскую ЦРБ для обследования, где и выявили онкологию. Сделали сложную операцию, за что я очень благодарен всем хирургам. К ней относились в больнице очень хорошо.
Она прошла семь процедур химиотерапии в Боровлянах. В промежутках между процедурами была сделана КТ. По словам врачей, все было неплохо: метастаз не видно, состояние хорошее.
С началом пандемии я и моя семья старались не посещать родителей, только разговаривали через окно или с балкона, да и то редко. Детей к бабушке с дедушкой не отправляли. Я просил родителей, чтобы вообще не принимали гостей, хотя родственники и так понимали ситуацию и старались не приходить.
Мама выходила на улицу, но соблюдала все меры защиты (в маске, перчатках), и только в то время, когда людей на улице не очень много. Поскольку мы живем в агрогородке, то на улицах по вечерам почти пусто. И вот наступил момент, когда мама начала жаловаться на кашель и боль в области грудной клетки, в боку.
Она ходила в местную амбулаторию, где ее осмотрел врач и сказал: «Легкие чистые, хрипов нет». 9 мая мама попросила меня отвезти ее в Несвиж в больницу, так как дышать было тяжеловато.
Там как раз дежурил врач, который делал ей операцию. Он был в курсе ее ситуации, так как мама часто ездила на осмотр.
Сделали снимок легких — обнаружили двустороннюю пневмонию, хотя никаких симптомов у нее не было, кроме небольшой одышки: температуры не было, в легких хрипов не было, сатурация хорошая (97%). Но настаивали на госпитализации.
Мы прислушались, и мама осталась в больнице. По словам врачей, ее собирались только «прокапать» и отпустить. На следующий день, 10 мая, у нее взяли мазок на коронавирус и стали лечить антибиотиками. По состоянию мамы казалось, что все у нее хорошо.
Она говорила, что одышка уже не такая, и ей легче. Несколько дней спустя на УЗИ у нее нашли жидкость в легких. Отвезли на КТ в Солигорск, где подтвердили это. Кроме того, нашли что-то в печени, но сказали, мол, ничего страшного, «жить будет долго и счастливо». В легких, кроме жидкости, все было хорошо.
Через несколько дней у нее стал повышаться сахар. Начали колоть инсулин. Все это время ей ежедневно замеряли сатурацию — тоже все было хорошо (ниже 94% не опускалось).
А приблизительно через две недели после госпитализации маме стало намного хуже. Она уже была не такая веселая, голос совсем изменился. Было слышно, что у нее появилась сильная одышка и ей тяжело дышать.
О результатах теста на коронавирус так и не говорили. На снимках и УЗИ констатировали жидкость в легких. Ее начали откачивать, но с каждым днем становилось все хуже и хуже. Через знакомых я нашел номер телефона врача, который лечил ее. Он мне объяснил ситуацию, примерно так же, как и сама мама.
Спустя несколько дней заболел и сам врач: у него подтвердился коронавирус.
Мне удалось поговорить с главврачом больницы. Она подробно рассказала, что у мамы метастазы в печени, жидкость в легких и вообще ситуация не из хороших. Все это время маму продолжали лечить антибиотиками, правда, как сказали врачи, уже другими. Потом поместили на кислород, так как упала сатурация и стало тяжело дышать.
Тем временем пришел результат теста на коронавирус — он был отрицательным.
Так прошло более двух недель, у нее взяли еще один мазок. Мама просила, чтобы ей дали направление в Минск, ей отказали. Но тут возникла еще одна проблема. В палату к маме положили женщину с положительным тестом на COVID-19.
Я уж не знал, что делать, обратиться не было к кому. Я позвонил на горячую линию Минздрава, и они обещали помочь. Через пару часов мне позвонила заведующая отделением, где лежала мама, чтобы узнать все мои претензии.
Объяснив ситуацию, я попросил направление в Минск или консультацию пульмонолога. Они готовы были дать, но… уже не могли ее транспортировать: мама, во-первых, стала контактом первого уровня, а во-вторых, ее же нельзя было отсоединить от аппарата с кислородом.
После моего обращения они засуетились. Мне сказали, что и второй тест оказался отрицательным. Через день все мамины документы отправили на консультацию онкологу в Боровляны. Через два дня все ответы были на руках.
Утром 3 июня я позвонил маме, но она взяла телефон не с первого раза и уже практически не могла разговаривать. Мне перезвонила заведующая отделением и сказала, что из Минска порекомендовали сменить антибиотики и назначили другое лечение. А также сказала, что у мамы метастазы в легких, много жидкости, поэтому ее переводят в реанимацию.
Я понимал, что может произойти, и хотел дозвониться маме, но она уже не снимала телефон.
4 июня я позвонил в реанимацию, чтобы узнать о состоянии мамы. Врач сказал, что состояние очень тяжелое, а через 15 минут перезвонил и принес соболезнования…
Врачи потом говорили мне, что делали всё что могли. Но у меня осталось много вопросов по лечению на начальной стадии. Я не верю, что буквально за неделю после нормального КТ появились метастазы и стало резко ухудшаться состояние, притом что два теста были отрицательными. Я не медик, может, так бывает… Но…
Когда мы забирали вещи, нам порекомендовали хоронить маму в закрытом гробу, так как второй тест на коронавирус еще не пришел (хотя до этого говорили, что результат отрицательный) и рядом с ней могли находиться инфицированные коронавирусом. Мол, «это всё для нашей безопасности». Мы так и сделали, в итоге не смогли ни увидеть маму, ни попрощаться…
Ни мой отец, который жил вместе с мамой, ни моя семья, ни наши родственники — никто не заболел».
