9 февраля состоялось первое судебное заседание по делу Левона. Согласно обвинению, он принимал участие в массовых беспорядках в ночь на 10 августа: перекрывал проезжую часть на пересечении улицы Куйбышева с проспектом Машерова, препятствовал движению транспорта, выкрикивал лозунги, громко хлопал в ладоши. Ущерб, якобы нанесенный Левоном «Минсктрансу», оценен в 115 тысяч рублей. Левону грозит штраф либо химия на срок до трех лет, либо колония на тот же срок. Своей вины Левон Халатрян не признает.
Журналисты «НН» побывали в квартире на Гая, где последние годы с семьей живет Левон, и расспросили его жену, певицу Яну Смоляго о новой реальности со свиданиями через стекло и обсудили хороший конец для белорусской сказки о борьбе добра со злом.
— Сколько раз вы виделись после задержания Левона?
— Помимо суда, были две встречи в декабре накануне Рождества. Хотя я в первые же дни его задержания написала заявление, в котором требовала свидания с мужем. Просто менялись следователи, которые вели его дело: сначала было двое, и они якобы отказались этим заниматься. И вот уже третий довел все до суда. Сначала он разрешил родителям повидаться с Левоном, а вскоре — и мне.
Яна Смоляго.
— Было очень тяжело?
— В августе я думала, что пойду на свидание вместе с сыном, но быстро поняла, что это было бы для него жестко, вызвала бы у ребенка много дополнительных вопросов по поводу отца. Раньше я просто представляла себе, что свидания проходят в какой-то комнатке, где можно тихо посидеть. А там — конвой, стекло и общение через трубку. Было действительно тяжело, я очень переживала, не знала, о чем мы будем разговаривать. Левон еще все опускал глаза… Но вся эта неловкость буквально в первые пару минут. Потом адаптируешься к условиям, и вот вам уже мало часа.
— Сыну вы не рассказывали, почему папы нет дома?
— Я просто сказала, что папы пока нет. Микаэль не спрашивает, где он. Скорее так: «А когда он вернется?» Я честно отвечаю, что не знаю.
Но постоянно повторяю: если бы у папы был выбор, он бы никуда не уехал, не оставил бы тебя, потому что очень тебя любит. И подарки у нас все от папы, и рисуем мы папу, и продукты покупаем ему. И когда Микаэль на меня обижается, то обещает рассказать все Левону.
Это все на самом деле оказалось легче, чем я думала. Я сильно запаривалась, как объяснить, почему Левона так долго нет. Раньше же мы не расставались дольше, чем на полторы недели. Но дети не очень чувствуют ход времени: сколько точно прошло.
Левон с сыном и женой.
Микки такой взрослый сделался, очень сильно вырос. Когда Левон был с нами, Микаэль не мог сам одеться. А теперь может. На каратэ попросился, посмотрев какой-то фильм с «кия-Кия» — это было прям очень странно, ведь сын у нас довольно хрупкий. Мелочи, но даже для меня все эти перемены весьма поразительны. Не представляю, как их воспримет потом Левон.
— На свидании муж рассказал вам, что его били…
— Знаете, я просто думала, что его, ну… могли как-то заломить при задержании. Или руки сильно стянуть хомутом, или вести как-то так, что он ударился где-то, ударился случайно… А его в ГУБОПиКе целенаправленно дубасили по голове, пока он не сказал пароль от телефона. Приговаривая при этом: «черножопый, черномазый». И потом медицинское освидетельствование специально затянули, чтобы все зажило. Я, конечно, плакала.
Когда Левон на суде повторял, что его избивали, в моем представлении все должно было сразу закончиться. В зал должны были привести людей, которые его избивали. И их уже надо было бы начать судить. Но реакции ноль.
— В письмах Левон делился тем, что ведет график своего настроения. Какие тут показатели последние полгода у вас обоих?
— У меня бывает по-разному. Первые месяцы я вообще ничего не могла делать. Сидела какое-то время у родителей в Борисове, было страшно, что и меня могут задержать. Январь выдался очень сложным: я переболела коронавирусом, и было плохо физически. Ни ходить невозможно, ни лежать.
Судя по письмам от мужа, только пару раз его настроение было на «два» балла. И накануне суда он попросил передать ему успокоительные таблетки, потому что не мог спать.
С ним сидят еще 18 мужчин. Есть политические, причем не с 2020 года. Есть те, кто не объявлен политзаключенным, но все основания есть, и им очень мало пишут. Ребята стараются шутить.
Левон освоил там профессию барбера: стрижет сокамерников. Много читает и рисует — причем для сына просто невероятные вещи: лабиринты для машинок, хамелеона. Мне на день рождения прислал открытку с наклейками от туалетной бумаги «Янка». Смеялся, что вот уже полгода пользуется только ею, не изменяет мне. А недавно Левон сделал прям целый график писем, которые ему присылали: разбил цифры по дням, неделям, месяцам. Ему много приходит. Иногда и 20 штук в день.
Левон пишет, что у него все хорошо. Единственное, что ему не нравится: в камере постоянно курят. Открываешь конверты от него, а оттуда реально сильный запах сигарет. А вообще-то, он такой человек — может сжиться с любыми условиями, абсолютно не привередлив.
График писем, которые приходили Левону.
— А как вы с Левоном познакомились?
— Сама я из Борисова. Занималась там театром в студии «Триумф» и планировала поступить на актерский в Академию искусств. Не прошла. В итоге даже рада, потому что таким образом оказалась на специальности «продюсер-педагог» в Институте современных знаний. Там было интересно.
С Левоном мы встретились, когда я училась на последнем курсе. Он на тот момент был директором бара «ДК». Там мы и познакомились. Заключать брак мы не планировали, даже когда у нас уже родился сын: не видели в этом необходимости. Пошли в загс, только когда я выиграла грин-карту, с Микаэлем на руках. Правда, потом мы посоветовались и решили всё же оставаться в Беларуси: двигать культуру здесь.
— В таких стрессовых условиях у тебя получается продолжать творчество, писать музыку? (У Яны свой фолк-рэп-проект Iva Sativa.)
— Первые месяцы после задержания я, конечно, не могла делать ничего. А теперь музыка — это то, что помогает абстрагироваться. Я всё делаю сама, поэтому все процессы — от организации записи до поисков автора обложки — заставляют погрузиться в них и отвлекают от дурных мыслей.
Уже без мужа я выпустила два трека — «Дзікунку» и «Пана». И Левон постоянно поддерживал меня в письмах, просил: «Пожалуйста, занимайся музыкой, не останавливайся». Левон больше всех верит в то, что я стану супермегакрутой звездой. И он говорил, что хотел бы быть рядом со мной в этот момент. У нас с мужем на самом деле почти идеальные отношения, взрослые. Мы классные и партнеры, и друзья. Он замечательный папа. Такое невозможно было бы построить с другим человеком. И в какой-то степени сегодняшняя ситуация дана мне, чтобы еще раз понять эту ценность.
Кстати, о недавнем выпуске «Пана». Так получилось, что текст этой народной песни я знала давно. И тут прям открыла заново: он очень современный. «Пан нас мучыў, пан нас плецямі сцябаў. Дужа рана на работу выганяў. Выйду-выйду я да рэчанькі крутой, клікну-клікну шэрых воўкаў за сабой…». Не знаю, почему у нас ничего не меняется: всегда есть какой-то злой пан. В песне все заканчивается хорошо, а у нас… Не знаю насчет нас. Сложно. Всё даже не от людей зависит и не от их силы. Кажется, как это зло может побеждать добро? Но в жизни не так, как в сказках. Нам кажется, что должно быть справедливо и правильно, однако справедливость в мире не всегда торжествует.
— Была хоть одна мысль, что волонтерство Левона в штабе Виктора Бабарико может иметь какие-либо последствия?
— Нет. Я понимала, что вот Виктор Бабарико точно рискует своей безопасностью, а Левон… Он был просто волонтером, который хотел помочь человеку, которого считал сильным претендентом. Виктор же в последний момент заявил о решении баллотироваться, команда собиралась быстро.
Правда, когда Левон мне сообщил, что будет помогать штабу, я ему сразу сказала: «Ты же понимаешь, что все равно ничего не изменится? Все останется, как есть. Потому что в политику играют «большие дяди», и очень сложно что-то пошатнуть». У меня действительно не было веры в перемены.
И вообще я особо политикой не интересовалась. Но, конечно, то, что потом происходило, сильно меня удивило. Одни эти очереди, чтобы подписаться за альтернативного кандидата, чего стоят. Очереди! Никто, блин, не любит стоять в очередях, а белорусы стояли.
Потом, когда забрали Виктора Бабарико и Эдика и часть штаба начала разъезжаться, у нас могли проскакивать шутки: «Ой, и нас задержат». Но именно как шутки. И в итоге мы оказались совершенно не подготовленными к происходящему сейчас с Левоном. Помогли друзья, знакомые, которые собирали деньги на адвоката. Родители, конечно. Плюс нас поддерживал партнер Левона по Ruin Bar, где он работал.
— Как, кстати, родители все эти события переживают?
— Родители Левона как-то на позитиве, они верят в справедливость. Они у него армяне. Мать — врач, работала педиатром, теперь детский офтальмолог. Отец был военным врачом.
Шуточный коллаж из соцсетей Левона, которые теперь ведут его друзья.
А вот мои мама и папа, наоборот, на негативе, с истериками и депрессией. Я где-то посередине. Морально я не готова к жесткому приговору. Даже то, что он находится за решеткой полгода, притом что не делал ничего, ни в чем не участвовал, — уже несправедливо.
Хочется, чтобы конец этой истории был, как в сказке. Что вот Левон выходит после суда — и мы ему бигмак вручаем, едем домой. Я оставляю Левона в квартире и иду забирать из детского сада Микки. Не рассказываю заранее, что папа пришел. Просто завожу сына в дом и наблюдаю за реакцией. Мне кажется, он будет очень-очень рад. А Левон будет плакать. И дальше мы просто живем. Я реально просто хочу жить. И чтобы не было вокруг той жести, которая с нами происходит. Чтобы можно было быть уверенным, что, когда люди выходят из дома, они вернутся обратно. Не знаю, осуществится ли это когда-нибудь.
Следующее судебное заседание по делу Левона состоится 16 февраля в 10.00 в суде Фрунзенского района. Вы можете прийти и поддержать его.
Адрес для писем: СИЗО-1, 220030, г. Минск, ул. Володарского, 2
