Лукашизм, или Темное царство. «Это — фотография без положительных персонажей», — пишет Пазняк.
«Фронт. Он мое и твое возрождение» (среди лиц фронтовцев — улыбающееся лицо Галины Ващенко, жены Позняка). «Это наш народ. Это мы сами... Хороший народ», — пишет Пазняк.
Зенон Пазняк с любовью пишет о о «социальных» фото рыбаков, рабочих, бастующих, бедняков времен Великой депрессии. И как будто противопоставляет им пошлый мир Голливуда и порочного Парижа.
«Ночной Монмартр» авторства Брассаи.
Фотографии светлых женщин проходят сквозь весь альбом: портрет «спадарыни Сафеи» Михася Романюка.
Фотографии светлых женщин проходят сквозь весь альбом: портрет юной королевы Елизаветы II авторства Юсуфа Карша.
Фотографии светлых женщин проходят сквозь весь альбом: портрет Одри Хэпберн авторства Юсуфа Карша.
Einsatzgruppen. Выстрел в затылок. Пазняк публикует большое количество фотографий времен Второй мировой — для него это кульминация белорусской трагедии.
Один из немногих в книге цветных фотоснимков — портрет Рыгора Бородулина авторства Сергея Шапрана.
Менск. 1918.
Вильня (Вильнюс) Яна Булгака.
Земля и вода. Эдвард Уэстон.
Магия снимка на обложке остается скрытой до тех пор, пока не раскроешь книгу так, чтобы видеть обе стороны обложки — первую и последнюю. Проявится пейзаж — зимний вечер в местечке Субботники.
Прежде, чем открыть эту книгу, я вынуждена была подавить в себе скепсис. Цвет обложки точно такой же, как на памятных досках, которые финансировало и открывало в Вильнюсе белорусское министерство культуры разве что в 1980—1990 гг. — серый микашевичский гранит, на котором ничего невозможно прочесть. На сером фоне обложки лишь деревья, дома и силуэт костела вдалеке. Деревья, дома, храм и снег — символы родины. Выдам секрет: книгу следует раскрыть так, чтобы видеть обе стороны обложки — первую и последнюю. Проявится пейзаж — зимний вечер в местечке Субботники. Если не раскрыть — магия снимка и, соответственно, обложки будет от вас скрыта. Правда, этой магии мешает малоинтересный шрифт. Да и само название никак не оправдывало мои ожидания. Я и так знаю, что такое хорошая фотография, я ее видела — конь, летящий по улице, не касаясь земли, и ласточка, пролетающая стрелой между дорогой и копытом.
Что же нового-хорошего может сказать книга с таким неброским заголовком?
Оказалось, может. Когда-то в НН был замечательный книжный конкурс-обзор «Стрекозиный глаз». Замысел состоял в том, чтобы при помощи мини-фрагментов повествования как можно точнее показать белорусский литературный ландшафт.
Альбом эссе Позняка о хорошей фотографии как раз и представляет эффект стрекозиного глаза. Картину мира в ней составляют взгляды фотохудожников в разных временах и странах.Сегменты составляются в одно и тут же распадаются, пестрят. Визуальное праздненство, отчасти черно-белое. Чем цветная фотография меньше, тем больше дорисовывает фантазия.
В книге около 240 страниц, она включает 56 эссе, посвященных одному или нескольким фотоснимкам.
Два первые эссе — «Менск — март 1918» и «Вильня Яна Булгака».
На снимке из Deutsche Bundesarchiv мы видим минскую площадь Свободы в марте 1918, вид из окна гостиницы «Европа». Это хронотоп Белорусской Народной Республики — отсюда и вызванное снимком трогательное ощущение. Кафедральный костел, стоянка извозчиков, мокрые улицы, четкие силуэты деревьев в инее.
«Нямаш, браткі, як Менск наш бяленькі», — цитирует автор белорусского классика Дунина-Марцинкевича. [Это слова сожаления об ушедшем времени, о той городской среде, которой не стало уже к середине 19 века]. Теперь, братцы, нет ни нашего «беленького» Минска, и Беларусь наша давно не беленькая.«Тот Минск разрушили русские большевики», — пишет Пазняк. И вспоминает эпопею защиты исторического центра, Верхнего города, в 1960—1980 гг. Тогда группа защитников Верхнего города остановила бульдозер коммунизма. Правда, спустя годы прикатил еще более брутальный бульдозер, и вы все его знаете. Он подгреб под себя все, что выбивалось из «эстетики» казарм, тюрем, многоэтажек, колхозов.
Тем больше терапевтический эффект от картинок мечтательного, туманного Вильнюса на снимках Яна Булгака — там осталась и оказалась сохраненной частица нашей цивилизации,во всяком случае, литовцы ее разрушать не станут. За небольшую копейку и при наличии визы каждый может туда съездить.
Вильнюс устоял, а вот фотоархивы Фабиана Рущица и Яна Булгака уничтожили Первая и Вторая мировые войны.«Погибло около 50 тыс. каталогизированных негативов», — пишет Пазняк. К теме гибели фотоархива автор возвращается в 56-м эссе «Світанне Айчыны» («Рассвет Отечества»).
Во время обысков и «гэбэшного погрома» в его минской квартире «дурные боты» уничтожили уже его, пазняковские негативы — их тоже было около 50 тысяч. Друзья спасли уцелевшее и передали за границу.56-е эссе состоит из этих спасенных снимков. На них старый Минск, Верхний город, еще не уничтоженный так называемой реставрацией. Зенон Станиславович надеется что по этим снимкам город удастся когда-нибудь восстановить, если придет другая, не такая хамская власть. Опубликованы и фотоснимки из браславских поездок автора (оффтоп: а вы знали, что «долговязый чернявый Зенон», которого в качестве спутника упоминал Короткевич, — это молодой Пазняк?).
Третье эссе — «Лукашизм, или Темное царство». Там помещено фото неизвестного автора середины 90-х — понурого вида женщина, старше среднего возраста, в газовом платочке, целует руку Лукашенко, неловко угодив в ноготь большого пальца.Лукашенко все это явно нравится. На заднем плане неопрятный поп и какие-то неряшливые сотоварищи. Автор пишет:
«По структуре, сюжету и жанру фотография вызывает почему-то ассоциации с подходом русских живописцев-«передвижников».И в самом деле, в ней нет ничего белорусского. Какой-то чуждый средневековый абсурд — в XXI веке. Эти заросшие нестриженные субъекты с жирными волосами, в помятых пиджаках, от которых, кажется, источается смесь пота и ладана, этот бородатый поп в центре с яйцевидным ликом и лукавой улыбкой саддукея. И наконец, передний план — сам «православный атеист». «Вот оно! Вот я! Эта школа, детство, пинки, издевательства — «придурок», «байстрюк»!» — проглядывает глубоко запрятанная обида. «Теперь вот оно! Я так велик и могу позволить себе быть таким простым...»
И далее:«На этой фотографии нет положительных персонажей.Хотя у меня сожаление и сочувствие вызывает все же пожилая женщина, которая обеими руками ухватила палец верховного начальника и целует его в ноготь. Это дань традиции, символ культуры, смирения и уважения к начальству. В принципе, ничего плохого здесь нет, если бы...»
Тут я с автором не соглашусь по двум пунктам. Во-первых, целовать ногти начальству — плохо. Это убийственно для душевного здоровья и целовальницы, и целуемого. И во-вторых: если в этом снимке и присутствует что-либо национально-белорусское, так это она, забитость, вторая натура, вкомканная оккупантами и начальством в самое сердце.
В конце книги, в эссе «Пасха», автор помещает снимок Василия Федосенко «Всенощная» — просветленные и задумчивые верующие, в руках — принесенные в храм корзинки со снедью. Стоят и слушают проповедь, лица ангельские. Снимок теплый, медовый и такой милый, что глаз не отвести. Рядом с ним другой — «Пасха» — люди стоят в пасхальный праздник у ворот тюрьмы, в руках — передачи для политзаключенных, близких и родных.У ворот пятнистой спиной к зрителю, напоминая диплодока, стоит здоровый омоновец.
Бегут года.
Так быстро.
И, как прежде,
страдает наш народ, — комментирует автор.
И те, и другие — народ. Мало того, дети тех, кто целовал ручку, возможно, сидят в тюрьме, как на снимке «Пасха» — съемки то разделяет ровно 10 лет. Любить беленьких, но не любить черненьких можно, только от такого подхода толку — нуль.Простите, но на первом снимке властные когти целует тоже народ. Одни при режиме плачут, другие скачут.
Снимки из «темного царства» лукашизма отобраны с меткостью снайпера.Здесь лучшее из Анатолия Клещука, Василия Федосенко, Андрея Ленкевича (дама с красным флагом во мгле), Виктора Драчева (деревенские тетушки в красном углу хаты, а выше икон — портрет Лукашенко, кстати, позже один мега-льстец от власти скажет, что он «выше Бога»), и цикл Антона Мотолько «Дикая охота» (кабаноиды-омоновцы хватают юного и красивого Максима Чернявского). Кстати, этот триптих Мотолько, безусловно, одна из вершин белорусской современной фотожурналистики.
Впечатляет багровый (один из немногих цветных в книге) портрет Рыгора Бородулина авторства Сергея Шапрана.Вот как пишет о портрете Пазняк: «Благородство и драматизм звучания ему придают очень удачный в этой гамме глубокий бархатно- кирпичный цвет и его естественная гармонизация с другой, черно-синей, текстурой одежды, с тоном лица, серебристыми волосами».
Портрет действительно замечательный: проницательный Рыгор Бородулин в багряной, как густая кровь, сорочке, — и на черном фоне.Свою благородную голову Бородулин опирает на руку с массивным серебряным перстнем на безымянном пальце. Такие украшения кому попало к руке не подойдут. На этом портрете Рыгор Бородулин благороден, как король Кафетуа. В книге есть и душераздирающий снимок: Геннадь Буравкин и Рыгор Бородулин «у Божией постели», на которой лежит обескровленный, измученный Быков. Но он — Быков, не сломленный ничем. Трое благородных старцев, мудрецов. Это уже не «хорошая фотография», а выдающаяся.
Вообще, шокирующих, жестких фото в альбоме немного. Одно из них — «Выстрел в затылок».Немецкий офицер стреляет в затылок женщине, которая, вся сжавшись и отвернувшись от палача, держит на руках ребенка.
Обойду это фото молчанием. Оно записывается в подкорку даже сквозь ресницы, как снимки Роберта Капы. И никогда не стирается.
Особые чувства вызывают эссе, посвященные западной фотографии, как ставшей историей, так и современной. Зенон Позняк с любовью пишет о портретах юной королевы Елизаветы II и Одри Хепбёрн (оба — авторства Юсуфа Карша), о «социальных» фото рыбаков, рабочих, бастующих, бедняков времен Великой депрессии. И как будто противопоставляет им пошлый мир Голливуда и порочного Парижа.В эссе «Ночной Монмартр», посвященном фотохудожнику Брассаи (Brassaï), Позняк пишет: «Брассаи был человеком талантливым, но порочной судьбы. Будучи своим в среде богемы и ночных повес, он использовал свое присутствие в ней для фототворчества и издал альбом про ночной Париж, где показал проституток, сутенеров, посетителей домов терпимости, хулиганов, пьяниц, развратников, бедных актеров, танцовщиц, всю разношерстную публику ночных кафе, танцплощадок и борделей, которую нормальные люди обычно отказываются замечать».
Опять антагонизм — хорошие люди и плохие люди, хороший народ и плохой.И еще это непонятное словосочетание — «нормальный человек».
Женщин Зенон Пазняк также описывает на контрасте хорошего и плохого. Вот, к примеру, старая проститутка с Монмартра на фото Брассаи — и светлая королева Елизавета с портрета Карша. Эссе «Фотокабина, или Человек красивый» посвящено фотоснимкам пар, срежиссированных ими самостоятельно в фотакабинах, без участия фотографа. Пары 1930-х, 1940-х, 1960-х, нашего времени. Есть там и фотография автора с женой. Сопровождается строками:
Проходят дни.
Свет любви
нам негасимо светит.
Лучше об этом снимке не скажешь. Сами посудите.
Во многих эссе автор обращается к светлому образу женщины, пишет о ее тяге к беззаветной любви, вспоминая «песню Сольвейг», ведущую по жизни слабых и лишившихся веры, о том, что способность к милосердию, любви и самопожертвованию делает женщину божеством.И фотоснимки светлых женщин пронизывают альбом — от портрета деревенской дамы «спадарыни Сафеи» Михася Романюка, до уже упомянутого фото Одри Хепбёрн, а заканчивается эта галерея образов портретом бабушки автора.
Бабуля ушла навсегда,
осталась ее кочерга одна в уголке.
Читаю: «Тот Голливуд, в котором творила Одри Хепбёрн, давно не существует, и таких, как она, там нет. Примитивизм, пошлость, грубая извращенность, тупость и содомская распущенность Голливуда не то что поражают — отталкивают подобно нечистотам», «полуголая, неопрятная, лишь бы как одетая в ширпотреб, в мятую какую-то рабоче-кухонную (а то и спальную) одежду экзотическая публика на улицах Бруклина в первые дни вызывала шок».
Для сомневающегося: люди не делятся на мадонн и блудниц, ангелов и дьяволов, хороший народ и плохое население.Вот, к примеру, я — из тех сомневающихся со сбитым прицелом. Вместо черного и белого вижу сто оттенков серого. Исключений — четыре: белые — Бог и Беларусь, черные — дьявол и тот, о ком вы подумали.
Тем любопытнее было посмотреть на мир глазами человека, который знает, что ему нравится, а от чего он шарахается как от бубонной чумы.Такой человек не признает эрзац и компромиссы. Черное у него черное, а белое — белое. В этом смысле тем, чья натура — компромисс, кто любит странности, низовую культуру и не приемлет понятия «нормальный человек», альбом будет особенно интересен. По крайней мере, я о потраченных 30 злотых не сожалею.
В этой краткой рецензии я оставила без внимания много прекрасного. К примеру, исторические снимки в эссе «Последний танец перед началом войны», «Великая депрессия», «Советский Союз и Гоминьдан», «Фронт. Он мое и твое возрождение»(где среди лиц фронтовцев глаз поймал и улыбающееся лицо Галины Ващенко, жены Позняка), «Тихая молитва над расстрелянными», «Куропаты. Вечный покой», «Последний год Кебича», «Поезд в немецкое рабство», «Менск под оккупацией и войной», «Тихий Чернобыльский геноцид» и другие. Есть там земные и марсианские пейзажи, города, океаны и небо. Есть необычайно хорошие портреты. Смотрите сами.
Оставляю без внимания и искусствоведческие рассуждения Пазняка, которых в тексте как раз в меру. Они показались мне интересными, но оценить их надлежащим образом я не могу.
Как не берусь оценивать и подбор снимков — насколько они знаковые для истории фотографии, для искусства. Впрочем, книга субъективная, каковой ей, по-моему, и подобает быть.
Это сборник эссе человека великого.Я смело даю эпитет «великий», поскольку Позняку вместе с его выдающимися предшественниками и соратниками удались такие проекты, как Верхний город, Куропаты, Фронт, Независимость Беларуси. Он до сих пор, несмотря на продолжительную эмиграцию, занимает место в общественном сознанании.
Кстати, у книги неоспоримое достоинство. Она у вас в руках не рассыплется — переплет основательный. Приятная на ощупь — мелованная бумага, белая, как личико Ревекки, дочери Исаака из Йорка. Толстая ледериновая обложка. От книги исходит сладкий таинственный запах вечности, присутствующей и отсутствующей одновременно. Я, например, эту книгу сразу же пометила экслибрисом, чтобы не было соблазна кому-либо подарить. Такая — нужна самой.
***
Зянон Пазняк. Добрая фатаграфія. Фатаграфічныя эсэ пра фатаграфіі з краінаў Еўропы і Амерыкі ад сярэдзіны XIX стагоддзя і да нашых дзён. Варшава —
[Зенон Пазняк. Хорошая фотография. Фотографические эссе о фотографии из стран Европы и Америки с середины XIX века и до наших дней. Варшава — Нью-Йорк — Гродно, 2012. Гродненская библиотека.]
P. S. Да! И о языке. Книга писана тарашкевицей, но непоследовательно — можно прочитать на одной странице «псіхалЯгічны» и «археалАгічны». Встречаются и полонизмы с русизмами — так, господин Булгак на с. 9 «усправедлівяўся» перед немцами, что он не поляк, а белорус. Он не «апраўдваецца», не «бароніцца», а как поляк — «усправедлівяецца». «Абедзьвума» руками — вместо «абедзьвюма» (Мужской и женский род). Однако в последнее время у нас взяли моду издавать книги без корректора. Что жаль.
