20-летняя фотограф «Нашей Нивы» Шура Пилипович-Сущиц с 21 декабря находится в изоляторе на Окрестина. Следующие 7 суток она будет отбывать арест за работу на Марше памяти Романа Бондаренко.
Сразу после приговора Шуру не взяли под стражу. Около месяца она жила с мыслью, что в любой — самый неподходящий — момент за ней могут прийти. Неделю назад девушке позвонил участковый, и они оговорили дату, когда она придет «сдаваться». В течение семи дней Надежда Бужан находилась рядом с Шурой и задокументировала, как та готовилась к административному аресту.
«Это было мое первое и, надеюсь, последнее задержание. Всё произошло очень глупо. Вот я прихожу к месту съемки, и какая-то женщина в спину говорит мне: «О, журналистка, вы опоздали, тут только что такое было!»
И я настолько сильно на нее обиделась! Я так бежала, чтобы успеть, а она мне говорит, что я опоздала. Буквально через 2 минуты люди стали массово бежать, прятаться. Начался новый хапун, и я подумала, что сейчас ей докажу и сниму всё-всё!
Достаю фотоаппарат и вижу, как ко мне подбегает ГУБОПиК и пальчиком показывает: «Иди сюда». Я была обозначена бейджем журналиста. Со мной были все документы.
Силовик спросил: «Что за СМИ?». Потом обернулся и крикнул другому: «Наша Нива» подходит?» — «Нет, забирай!» Ну всё. Под локоть — и в бусик.
Был момент, женщину задержали за то, что она снимала мое задержание. Тогда из женщин задержали только нас двоих, потому что я журналист, а она записывала видео на телефон. Когда нас перекидывали из бусика в автозак — в автозаках закончились места — мы стояли на улице минут 30 и ждали, когда приедет новая машина. Мужчинам связали руки, нам разрешили просто стоять.
В какой-то момент один из силовиков поворачивается к моей спутнице и говорит: «Ну ладно, иди». И я так с надеждой смотрю на это и думаю: «Слава богу, что есть сексизм!» Но надежда улетучилась, когда я сразу же услышала в свой адрес: «А ты стой!»
Теперь я знаю, что такое «стакан». Стакан для меня — это полное ощущение потери самоконтроля. Я не знаю, куда я еду, сколько сейчас времени. У меня забрали вещи, я в замкнутом помещении. Я даже не могу решить: мне стоять или сесть. Я не могу встать, мне не хватает высоты камеры. Вроде бы меня зажали в школьном шкафчике. Единственный плюс — я успела выплакаться, что помогло быть спокойной в РУВД.
Когда мы попали в РУВД, ко мне подошел милиционер и спросил: «Это вы журналистка? Если у вас все нормально с документами, то скоро вас выпустим». Я обрадовалась, ведь это же мой случай. И так в течение 16—17 часов мне всё обещали, что меня вот-вот выпустят.
Во мне есть такая наивная справедливость. Она гудит во мне. Я понимаю: как ни трактуй законы, я все равно законно находилась на съемке. И я знаю, что сделала все правильно: сказала, что я журналист, показала документы, вела себя корректно.
Мне вручили повестку, которую я даже не перечитывала в РУВД, так как я не спала и не ела более 30 часов и просто растерялась. В повестке суд был назначен на четверг. И я не обратила внимание, что дата на повестке была исправлена ручкой с 18 ноября на 19 ноября. Когда мой адвокат дозвонился в суд, то узнал, что меня уже приговорили к 7 суткам. Пару минут осмысления, а потом слезы. Потому что это реальный срок! Позже снова появилась надежда, что мы сможем обжаловать приговор суда, который прошел без меня. Мне стыдно, что я ничего не понимаю в своих правах, нужно быть подготовленной. Адвокат для меня как клубок в страшном лесу, за которым я просто иду и который меня направляет.
Когда я вышла после второго суда, я почувствовала себя грязной, мне просто хотелось в душ, отмыться от этого всего. После первых пяти минут суда я поняла, что это просто пытка в течение 40 минут, где сам вердикт уже не будет сюрпризом.
Никто не знал, возьмут ли меня под стражу сразу после суда. Поэтому я решила подготовиться: на мне были два комплекта одежды, со мной был рюкзак с вещами первой необходимости. Но тогда это было все равно как-то нереально. Сейчас я осознаю, что происходит. Я реально собираю сумку и беру вещи, которые мне там пригодятся. Когда читаешь новости, привыкаешь к слову «сутки».
Всем дают сутки. 20 тысяч человек получили сутки. Но когда их дают тебе, ты понимаешь, что это реально тюрьма, реальное ограничение свободы.
Было очень приятно, что люди благодарны тебе за то, что ты жертвуешь своим временем ради других.
Я понимаю, что 7 суток — это не полгода. Я сама успокаиваю себя, друзей и родителей, что это не так страшно, как могло быть. Сейчас мои мысли о том, что там ты теряешь свободу. Я буду сидеть в месте, где будет неприятно пахнуть, где не известно, какие у меня будут соседки. Семь дней твоя судьба в руках других людей. Это твоя жизнь, в которой ты не решаешь ничего. Иногда меня накрывает паника, потому что я понимаю, что это не адекватно — так не должно происходить. Я очень эмоциональный человек, мне не хватает стержня.
Я испытываю стыд, что заставляю других людей волноваться за меня. Всегда находится человек, которого я успокаиваю. Наверное, меня напрягает и пугает эта суета. Но я понимаю, что мне просто надо это пережить.
Месяц я жила с пониманием, что, может быть, завтра я буду спать не дома. Я реально не знала, в какой момент за мной могут прийти. Даже в социальных сетях сделала опрос среди друзей. Было интересно, как бы они вели себя на моем месте — уехали бы или сдались. В какой-то из дней в домофон позвонили, когда дома был только мой 9-летний брат. Милиционер оставил номер телефона и попросил перезвонить. Я поняла, что это время «Х» и надо что-то решать. На следующий день я проснулась и поняла, что у меня есть только один вариант — сдаваться. Села, собралась с мыслями и набрала номер милиционера. Это был такой сложный момент для меня. Позвонить человеку, образ которого меня преследовал целый месяц и с которым я не хотела встречаться.
Так получилось, что в РУВД нет свободной машины. Поэтому участковый предложил ехать на Окрестина на такси или на маршрутке. Мы договорились, что нас к Окрестина подкинет мой отец. Ситуация просто трагикомичная. Мой отец на своей машине, своими руками повезет меня за решетку.
Участковый отнесся ко мне даже с какой-то заботой. Начал разговаривать со мной по-белорусски. Советовал отбыть сутки до Нового года. Но почему, если он такой адекватный человек, он занимается тем, чем занимается?
Неестественное ощущение, когда ты сама себе выбираешь лук в тюрьму. Мы с мамой поймали себя на мысли, что обсуждаем белорусские тюрьмы за чаем и думаем, куда лучше попасть.
Так сложилось, что всё, что я делала за эту неделю, — это просто не начинала ничего нового. У меня закончился абонемент на танцах, я закрыла один из фотопроектов, предупредила всех друзей, чтобы меня не искали, даже нашла себе подмену на корректорскую работу.
Я просто занималась теми вещами, которые меня успокаивают морально. Какой-то рутиной, которая напоминает, что я живу и жизнь продолжается.
