Накануне встречи мне звонил бывший сокамерник Андрея. Среди прочего, он рассказал, что Андрей в прекрасной физической форме (заключенные отжимаются от нар, поднимают сумки с тяжелыми вещами как гантели…) «Может, хоть немного покажешь мне кубики на животе?» — прошу Андрея в трубку после приветствия. «Здесь нет условий», — смеемся. Показал мне вместо кубиков пингвина на майке. Эту майку я дала ему переодеть после обыска, когда его забирали из дома 11 месяцев назад. Носить ее осталось последние дни — в колонии всякие пингвины, любые рисунки, как и цвета, кроме черного, запрещены.
Раньше мне это казалось трагедией — то, что через одежду специально словно стирают индивидуальность. Сейчас это кажется мелочью. Личность Андрея, такая сильная, глубокая, что черная майка разве что ее подчеркнет.
Я же перед Андреем в меру сил покрутилась в платье, купленном специально для свидания. Надеюсь, через двойное стекло и решетку он хоть что-то рассмотрел:)
Вот и этот этап мы прошли, — говорит Андрей об апелляции.
О результате даже не спрашивает. Единственное, что его интересовало — включили ли в срок первые 10 суток на Окрестина (когда нашенивцев задержали якобы по другому делу, а через 10 дней не выпуская «перезадержали» по другому). Нет, говорю, все жалобы отклонили. Ну и… — машет рукой.
Делюсь впечатлениями от суда — словно побывала на картине Босха. «Хорошо, что у нас есть наш малый громоотводик», — говорит Андрей.
Я много рассказывала о планах и мечтах нашего «малого громоотвода» на папино возвращение: покататься вместе на тракторе (мотоблоке) — «без проблем», говорит Андрей; отремонтировать старую дедову машину, посмотреть, что находится под крышкой капота; купить машинку для мороженого и делать в ней ягодное мороженое; смотреть вместе мультики и чтобы Фома показывал папе свои любимые; вместе ездить на водохранилище (где Фома будет предостерегать папу, что не можно ловить лебедей, ведь они могут ущипнуть).
Обсуждали деловое: правки в перевод «Айболита», который Андрей сделал в могилевской тюрьме — «Добры доктар Будзьздароў».
Обсуждали литературные планы (их несколько).
Андрей также задумал музыкальный проект — пересоздать ряд ирландских баллад по-белорусски (первую балладу «The Green Fields of France» он перевел в феврале, в предвкушении войны).
Я была очень рада замыслу: значит у него внутри снова начала звучать музыка. Я никогда за эти месяцы не спрашивала, но думаю, ему очень непросто: дома он берет гитару в руки каждый вечер (а иногда баян).
Обговаривали с ним недавно прочитанное и почерпнутые оттуда мысли (такие вечерне-кухонные разговоры; Андрей больше всего рассказывал интересные вещи из недавно изданной книжки Кшиштофа Петкевича «Великое Княжество Литовское под властью Александра Ягеллончика»).
Я рассказывала международные новости, Андрей кратко кивал. В какой-то момент спросил, правда ли, что польские войска вошли на территорию Украины. Нет, откуда такая инфа? Были такие слухи. Видимо, из «Советской Белоруссии», это единственная газета, которая доходит в камеру.
Андрей передавал приветствия всем, кто о нем переживает, поклоны тем, кто поддержал денежными переводами; большой привет коллегам и друзьям. Он тоже очень переживает за наших друзей, кто сейчас в армии.
Ложусь спать и радуюсь, что еще один день прошел, говорит Андрей.
Где-то в разговоре с горькой иронией характеризует свой нынешний быт как «жизнь в общественном туалете».
Я также рассказала, что получила ответ от Департамента исполнения наказаний о том, в какую колонию его распределят.
«Ты знаешь, там возле нее течет речка Вильнянка», говорю. «Но я ее никогда не буду видеть».
Вышла я со свидания с горьким ощущением, что приключение затянулось.
Так совпало, что в соседней кабинке разговаривали Егор Мартинович и его родители.
И вот смотрю на этих красивых, полных творческой энергии парней — Андрея и Егора — они сидят усталые, даже измученные, бледные.
Профессионалы, великолепные менеджеры, топовые журналисты. Сидят … встают — руки за спиной.
Несколько дней от впечатлений еще внутренне знобит.
Напоминаю себе постоянную мысль из нашей переписки: это этап, который мы должны пережить.
В колею оптимизма меня наконец возвращает внесение правок в «Будздарова».
Мы как семья и как народ должны превратить эти страдания в нечто очень ценное, иначе нельзя.
