Писатель Саша Филипенко: Уже не представляю себе новогоднего обращения Лукашенко
«Бывшего сына», одну из главных книг о современной Беларуси, теперь станут читать с более лёгким сердцем. Уже не перевернешь последнюю страницу с ощущением безнадежности и бессилия. Она писалась после Площади 2010 года — а сегодня белорусы смелыми мазками пишут свою историю.
Настроение изменилось и у самого автора — мы поговорили с Сашей Филипенко о том, какими белорусские протесты видятся из России, единственно ли правильный путь сопротивления выбрали белорусы и каким будет (если будет) следующее новогоднее обращение Лукашенко.
— Вы сейчас много времени проводите в России. Изменилось ли там к вам отношение после последних событий в Беларуси?
— Кардинально ничего не изменилось, я только стал чаще давать интервью и разговаривать о Беларуси. Такой же интерес ко мне в Польше, Франции и Швеции. Мне кажется, сегодня все белорусы вызывают интерес. И у любого из них можно брать интервью, потому что каждый делает невероятные вещи.
— А как происходящее здесь видят обычные россияне?
— Они ни черта не знают до сих пор. У моей жены есть ресторан в Санкт-Петербурге: когда все началось, мы повесили у входа мой боевой бело-красно-белый флаг. Я сказал: «Считай дни до того, как тебе скажут, что ты фашистка». Это произошло через две недели, моя жена порекомендовала гостю доесть и уйти. Но в целом люди спрашивали, что это за флаг, хотя события в Беларуси тогда обсуждал весь мир. Те, с кем я разговаривал, выражали скепсис, говорили, что мы ничего не добьемся, мы то неправильно делаем и сё. У меня как раз ощущение, что мы очень многого добились, у нас есть темное и светлое, а в России всё в полутонах, все такие «сложноподчиненные», они глубоко копают, а при этом сидят на жопе ровно. Поэтому и перемены у нас происходят раньше.
— Белорусское общество изменилось за последние месяцы или же проявило то, что само в себе раньше не замечало?
— И то, и то. Чего-то мы действительно о себе не знали и смотрели в другую сторону, а тем временем появилась большая часть общества — те, кто в этом году голосовал впервые, — которая не проглотила то, что проглатывали предыдущие поколения. Всё меняется — не меняется только наша власть, которая действует, как действовала пять выборов назад. Думаю, она была удивлена больше всех: кажется, сделала всё то же, а оно вдруг не сработало.
— Значит, действия власти и ее жестокость были предсказуемыми?
— Такая жестокость — признак истерики. Рано или поздно власть должна была показать своё лицо, и она показала его в ситуации, к которой не была готова. Когда даже после жестоких разгонов протесты не прекратились, у власти началась агония, которая продолжается до сих пор. Казалось бы, можно вести себя мудрее, но она попросту не может взять себя в руки — отсюда эти водометы, задержания, перетасовка в тюрьмах, когда выпускают одни, чтобы посадить других. С другой стороны, это может быть усилием как-то продержаться до момента, когда в качестве выполнения договоренностей можно будет передать власть тому, кому они представляют возможным ее передать.
— Договоренностей с Россией?
— Мы можем только догадываться, но, думаю, да. Наверное, в России уже выбирают следующего кандидата, а пока занимаются размазыванием и рутинизацией протестов, чтобы показать, что они не могут привести к смене власти. И это довольно смешно на фоне произошедшего в Кыргызстане.
— А наше общество, каким оно стало за последние месяцы, позволит ли Кремлю осуществить в Беларуси свои сценарии?
— Мы будем сомневаться в любом будущем президенте: нам будет казаться, что он кандидат Кремля, Макрона или Меркель. Как только президент сменится, я в тот же день окажусь в оппозиции к нему. Но меня не пугает, будет ли он ставленником Кремля, или нет. Мы стали обществом, с которым невозможно не считаться, хотя раньше можно было просто на него наплевать. Мы уже сделали первый, самый важный шаг к настоящей независимости, поэтому по действиям нового президента мы всё быстро поймем и просто перейдем на следующий этап. Сегодня важнее, чтобы Саня Василевич, Маша (Колесникова. — НН) и другие оказались на свободе, чтобы люди вернулись в Минск и чтобы никто по возвращении не думал, надо ли ему чего-то бояться, или нет.
— А ничьим ставленником следующий президент мог бы быть?
— Я бы очень этого хотел. Но самое важное сейчас происходит в чатиках районов: люди объединяются, самоорганизуются, обсуждают, кто сегодня отведет детей в школу. Некоторые шутят, что находятся на границе двух дворов и этот двор более либеральный, а тот менее, значит, надо присоединяться к первому. Я наблюдаю невероятные вещи, в которые еще полгода назад невозможно было поверить. Поэтому не важно, кто будет следующим президентом — сейчас люди понимают, на что влияют именно они. Я часто бываю в Швейцарии, там даже не могут назвать фамилию президента, так как это не важно, это человек-функция. Вот и я хочу жить в стране, где мы не будем знать имени президента.
— Белорусы сегодня чувствуют обязанность делать для протеста всё, что могут. Вы свою роль в протесте как-нибудь обозначили?
— Мой протест начался много лет назад, на свой первый марш я пошел, наверное, в 1994 году. Перед недавними выборами я организовал акцию «Солидарные чтения» на YouTube, в которой известные авторы читали главы «Бывшего сына». А после выборов сел в машину и приехал, чтобы ходить на протесты. Потом, правда, был вынужден уехать по делам.
— Что скажете об энергетике воскресных маршей?
— Это то, чего ждешь всю жизнь. Последний раз такую эйфорию я испытал в 2010 году на Площади. Помню, мы шли мимо здания КГБ, а на нем висел бело-красно-белый флаг. Но тогда я выходил, чтобы убедиться, что не сошел с ума и есть другие люди, которые тоже не верят в говнище, которое вещает пропаганда. Тогда вышло тысяч пятьдесят — то потрясение и заставило меня написать «Бывшего сына». В 2010-м мы хотели показать стране, что мы есть, а сегодня другое: вся страна говорит одному человеку и вымирающему виду вокруг него, что переворачивает страницу.
— Вспомните, что из обидного прилетало вам из Беларуси после публикации «Бывшего сына»?
— Как только книга вышла, сразу получила «Русскую премию»: после волны положительных комментариев люди увидели, что непонятно кто взял премию — и стали объяснять, что я был неправ. В одной из статей разнесли меня вдребезги — я позвонил издателю, а он сказал: «Твои имя и фамилия написаны правильно? Название книги написано правильно? Никогда по такому поводу мне больше не звони». Поэтому у меня есть прививка от негативных комментариев. Но мне часто прилетало за то, что в книге, мол, перебор, такого в Беларуси не бывает. Это меня не обижает, но обескураживает: здесь всё бывает, даже посерьёзнее вещи, чем в книге.
— Основная метафора романа «Бывший сын» — сон, в котором находится Франциск и, соответственно, общество. Вписываются ли в этот сон события последних месяцев?
— У нас уже совсем другое общество — молодое, дерзкое и гордое, оно, абсолютно точно, проснулось. Когда в 2003 году я уезжал, у меня было ощущение, что этого не будет никогда. А уезжал я, когда закрыли ЕГУ. Тогда тоже приезжали тихари и автобус чуваков в спортивных костюмах следил за студентами, которых выводили из здания. Наш факультет перевели в БГУ на «международные отношения». Когда я пришел к декану писать заявление на отчисление, там сидел какой-то ушлепок, который сказал мне: «Вы пожалеете». Я подумал: какого хрена? Мне казалось, что я уезжаю надолго, поскольку это беспросветная история, и сегодня я счастлив, наблюдая за происходящим.
— Можно считать, что в эти дни причина вашего отъезда фактически исчезает. Готовы ли вы вернуться в Беларусь и приложить свои умения к построению новой страны?
— Я абсолютно точно вернусь. Я жил в Швейцарии в райских условиях — у меня был дом с видом на озеро и горы, электромобиль и библиотека, а мои книги выходили на разных языках. Но я ничего не вспоминаю о жизни в Швейцарии, ни одного дня. Я хочу жить в Минске: мне куда важнее разговоры с моими друзьями, наши пятничные ужины и походы. Для меня нет ничего лучше, чем слушать музыку и кататься по городу на велосипеде. Сегодня я готов строить дом и понимаю, что хочу строить его только в Минске. Но я не считаю, что обладаю теми знаниями, которыми могу помочь Беларуси: я вижу страну, которая прекрасно справляется без меня, мне будет просто замечательно быть ее частью.
— То есть вы готовы вернуться, даже если режим победит?
— Он не победит, невозможно пасту запихнуть обратно в тюбик. Режим уже изменился, по крайней мере мы видим его закат. Я не представляю, что Лукашенко долго протянет в таком положении: он уже сейчас не живет своей жизнью — не играет в хоккей и не перекладывает со своими девками арбузы, А появляется только, чтобы обсудить пилораму.
— Тем не менее в людях сохраняется страх. Надо ли нам бояться Лукашенко?
— Страх — это нормально, во мне он тоже есть. Куда важнее, что мы больше не стесняемся в нем признаться и принимаем его. Тем более что, несмотря на страх, каждый побеждает себя и делает, что может. Мы же как раз таки говорим о том, что больше не хотим жить в страхе и испытывать неприятные эмоции, когда рядом останавливается Volkswagen с тонированными стеклами.
— А с чем связан ваш страх?
— С тем, что я не понимаю правил игры. С одной стороны, я не испытываю опасности, потому что нафиг никому не нужен, Но мы видим, как под пресс государства попадают обычные люди. Перед каждым маршем загребают триста человек, и ясно, что силовикам плевать на тех, кого они задерживают. В разговорах с друзьями я понял, что у них прошел страх перед сутками: наоборот, говорят, мол, интересно наконец через это пройти, посмотреть, каково оно. Вроде бы уже и стыдно, что ты не сидел.
— Мы говорили о том, что общество проснулось. Не говорит ли мирный характер нашего протеста, что, может, и проснулось, но не до конца?
— Мне хочется верить, это говорит о нас как об обществе, которое стоит на ступеньку выше других и видит дальше. Мы мыслим стратегически, декларируем очень понятные ценности и понимаем, что моя свобода кончается там, где начинается свобода другого. Когда ты выбираешь силовой путь —превращаешься в людей, которым противостоишь. Это не вопрос трусости: многие были готовы строить баррикады и давать отпор силовикам. Но если мы захватим власть, неужели сразу станем либеральным, открытым и свободным обществом? Мирный протест — сложный путь, он требует терпения, но и единственно правильный, тем более что с каждым днем он становится всё сильнее и необратимее. А власть то и дело садится в лужу и отталкивает даже свой «ядерный» электорат. У меня уже есть ощущение победы. Я не могу себе представить, например, новогоднее обращение Лукашенко, разве что его на видеокассетах раздадут «ябатькам».
— А мне кажется, он может совершенно искренне обратиться к белорусам, не осознавая, что против него выходят сотни тысяч, а не шестьсот человек, как пишет «Советская Белоруссия».
— Он, конечно, не читает «Советскую Белоруссию», потому что точно понимает, для чего она нужна. Кстати, когда в предыдущем интервью «Нашей Ниве» я сказал, что президент не читает «СБ», на следующий день у них на первой полосе вышла колонка Муковозчика, где он объяснял белорусам, почему я плохо пишу, кто я и что я. Если Муковозчик не писал про вас — значит, вы делаете что-то не так.
— Расскажите, как вы строите вашу жизнь, бывая в Минске.
— Утром я иду на пробежку, чтобы вечером много выпивать с друзьями. Я приезжаю на машине, но она стоит, потому что я постоянно гоняю на велосипеде. Часто бываю здесь с сыном, потому что мне важно, чтобы Минск ему полюбился — и это случилось. Он постоянно спрашивает: когда уже мы поедем в Минск? И мы скоро к вам приедем.
Комментарии