Сергей Дубовец о судебной системе, патриотизме и масонстве

Вручение премии Гедройца состоялось 15 октября, после чего мы вступили в переписку с лауреатом (он пожелал отвечать на вопросы письменно) и поговорили о «курьезах» белорусской судебной системы, о том, как отдалить нашу реальность от российского телевизора и может ли масон быть «ябатькой».

Сергей Дубовец, фото Надежды Бужан.

— Мы разговариваем после вручения вам премии Гедройца. Что для белорусского писателя значит получить эту награду?

— Каждая премия — это признание. Моя книга детально разбирает суд Алеся Юркойтя и опровергает приговор. А премия означает общественное признание того, что Алесь сидит не за взятку, а за свою белорусскую деятельность. По крайней мере три маленькие дочери Юркойтя, как и все его родственники и друзья, знакомые и незнакомые, будут знать, что Алесь не преступник. Как, впрочем, и его коллеги на работе и в судебной клетке Тадеуш Высоцкий, Дмитрий Курневич, Александр Швинта, которые не признали свою вину и поэтому получили большие сроки, чем те, кто признал. Знакомство со всеми этими людьми, а также с их адвокатами для меня лично — большое человеческое достижение. Адвокаты были неоспоримы, хотя, как еще Кафка писал, суд не слушает адвокатов, он их терпит.

— «Тантамарэскі» рассказывают об одном из многочисленных сфабрикованных нашим режимом дел. Какие вообще задачи у белорусской судебной системы и как она используется государством?

— Наша судебная система, как и вся государственная система, действует «наоборот». Как говорится «иногда не до законов», но на самом деле «не до законов» здесь всегда. Вот мирное уличное шествие, которое по Конституции гарантируется государством, согласно какому-то другому предписанию признается «несанкционированным мероприятием», что на практике отменяет Конституцию. Но какой закон основной: Конституция или предписание? Пенсионерка с цветами признается преступником, а барыга в балаклаве без опознавательных знаков, который ту пенсионерку лупит, — блюстителем порядка. То же самое происходит в суде.

Приведу маленький пример. Ошмянским подсудимым были были вменены в вину около пяти тысяч (!) эпизодов передачи сотрудниками преступных долларов на территории таможни или на автозаправках. Причем, всегда и как бы специально под видеокамерами. При том в суде не было представлено ни одного (!) факта фото, аудио или видеофиксации, ни одного случая, чтобы кого-то поймали на горячем. Только признательные показания на коллег, выбитые кулаками, шантажом и посулами меньших сроков. Хотя в законе ясно сказано, что признание — не доказательство, а лишь направление для поиска доказательств. Нет, здесь это пошло как доказательство, причем единственное. Самое гадкое, что судья переписал протокол. Там, где подсудимый говорил «да», в протоколе появилось «нет», и так это пошло в следующую инстанцию, так там и было зачитано. Вот только подсудимого в следующей инстанции уже не было. Иначе говоря, суд у нас — это полная противоположность тому, каким мы представляем себе суд и каким он должен быть по закону. И не только суд. Кому сегодня придет в голову «вызвать милицию»?..

— В последние месяцы мы еще более явно видим беспринципность судебной системы, но годами большинство предпочитало ее не замечать. Могло ли общество как-то на нее повлиять и думали ли вы, как можете помочь своему другу Алесю Юркойтю?

— Да, ради этого и писалась книга. Повлиять на систему она не могла, хотя сначала я и допускал такие наивные мысли. Но хорошую репутацию Алеся и его коллег в глазах читателей, надеюсь, сохранила.

— И все же о роли общества: я представляю отчаяние того, у кого впереди несправедливо присужденные годы заключения, и чувствую вину за то, что мы позволяли режиму все это осуществлять. Так ли уж мы были беспомощны?

— Да. Мы чувствовали себя бессильными, потому что не чувствовали себя обществом, народом, нацией. Каждый сам со своей бедой. Но с приходом COVID-19 и президентских выборов белорусы познали свое единство и свою силу как субъекта политики. Еще немного самоорганизации — и здесь будет не хуже, чем в других нормальных европейских странах.

Думаю, возвращение белорусского языка сделало бы этот процесс необратимым. Причем это возвращение может быть очень творческим. К примеру, мне сложновато сразу сказать «прабачце» вместо «извините» и я «извините» в своем лексиконе заменяю словом «пардон». Что произошло? Я освободил антропосферу Беларуси от знакового «извините» и тем самым укрепил независимость страны. Далее работаем со знаковым словом «здравствуйте»: меняем на «добры дзень». Мой язык в целом не изменился, но изменилось публичное пространство — в магазине, в троллейбусе, на марше. Дальше мне хочется еще большего — и я ввожу знаковые уже для белорусского языка слова: «дзякуй» и «калі ласка» вместо «спасибо» и «пожалуйста». Очень хорошо работает слово «напрыклад». Если эту игру распространить на всех, мы вдруг почувствуем, насколько наша реальность стала отличаться от российского телевизора. Мы просто-таки вырастаем в собственных глазах.

— Расширились ли возможности белорусов в противостоянии такому правосудию в последние месяцы?

— Нет. Скорее, наоборот. Такое «правосудие» уже стало своей противоположностью. В новом белорусском обществе ему места не будет. Как не будет места милицейскому бесчинству и тем современным концлагерям, в которые превращены фактические пыточные РОВДы, РУВДы и ЦИПы.

— Что еще изменится в «новом белорусском обществе»?

— Изменится всё. Человек станет ценностью, к которой государство будет относиться с уважением. Национальные особенности станут предметом заботы общества и государства. Народ станет реальным источником власти, как это написано в Конституции. Это будет лучшая страна в мире.

— На примере процесса ошмянских таможенников да и более поздних процессов — какие приемы использует белорусская судебная система при создании заведомо липовых дел ради своих целей?

— Это не столько приемы, сколько поставленная с ног на голову система ценностей: зло — это добро, ложь — это правда, насилие — это работа.

— Все это довольно серьезное нарушение моральных принципов, я уже не говорю о законе. По каким мотивам система правосудия, все эти судьи и прокуроры, стала монолитным карательным инструментом?

— Из-за отсутствия разделения властей. Парламент назначается президентом. Каждого судью может назначить или снять с должности только президент. Тот самый «цветочный процесс» ошмянских таможенников был инициирован лично Лукашенко, который сразу определил, кто преступники, и приказал жестко наказать их. То есть указал колею, по которой поехали следствие, суд и тюрьма — прямые исполнители его приказов. Никто из них ни на йоту не усомнился и не мог засомневаться, иначе бы сразу полетел с должности.

— Судя по «Тантамарэскам» в белорусской действительности проявляется, конечно, Кафка. Какие еще литературные ассоциации у вас возникают?

— Книга вся писалась на литературных реминисценциях, отсылках к Гоголю, Солженицыну, Салтыкову-Щедрину, Толстому, Чехову и другим писателям, преимущественно русским, так как они лучше описали эту действительность, которая и пришла к нам из России. Не раз вспоминаются и библейские сюжеты.

— Российскую действительность позаимствовала наша власть. А общество много ли взяло из России?

— Общество имеет генетическую память, где навечно отложилась эпоха гуманизма, которую народ ВКЛ прошел вместе с другими народами Европы и которой в России не было, — там была тирания. Это значит, что эволюционно, чтобы что-то брать из России, нам надо было бы возвращаться обратно. А так не бывает. Или ты развиваешься, или стоишь на месте, или деградируешь.

— Как бывший главный редактор «Нашей Нивы», что можете сказать об издании, каким оно является сегодня? Что, на ваш взгляд, можно было бы улучшить, а за что «Нашу Ниву» можно похвалить?

— Издание имеет читателя и, кажется, больших целей не ставит. Поэтому это совсем другое издание по сравнению с тем, которое редактировал я. Меня, например, беспокоит почти полное отсутствие белорусского языка на мирных уличных шествиях. А нынешнее издание будто поставило на паузу свою белорусскую позицию. Ясно, что отказ от классического правописания был вынужденным, но не вижу и стремления вернуться к нему, пусть и мелкими шагами. Помню, с какой радостью главред «Белорусской энциклопедии» Борис Саченко показывал мне том, в котором апострофы после мягкой «з» менялись на мягкий знак («зьява») и цензура это проглотила. И это в государственном издательстве. Для всего белорусского сообщества это был знак, направление, толчок. Возможно, сегодня не до миссии, и это главное отличие, за которое кто-то похвалит, а кто-то наоборот. По моему мнению, пусть малыми шагами, такое издание должно вести, подсказывать направление, подталкивать, просто-таки дышать белорусскостью. Мне такого издания не хватает.

— Здесь нужно спросить, что в вашем понимании есть белорусскость и заключается ли настоящий патриотизм именно в ней? Меня возмущает, например, когда омоновец говорит, что он патриот.

— Белорусскость — это прежде всего язык, ментальные традиции, интеллектуальное наследие ВКЛ, «Нашей Нивы», БНР, эмиграции… Омоновец говорит согласно советской традиции, где по существу патриотизм означал верность руководству и силовым структурам, а самое главное — подразумевал врагов. Уместно вспомнить здесь знаменитый английский афоризм: патриотизм — последнее прибежище негодяев. Вообще же, споры о патриотизме или национализме характерны для того периода, когда нация только начинает свое становление. Сегодня же нам близок другой афоризм: белорус белорусу белорус. Потому что мы уже есть, мы сами себя увидели и услышали.

— Как великий мастер Великой ложи Беларуси, скажите, могут ли масоны помочь белорусскому протесту и хотят ли они ему помочь?

— Они могут помочь как граждане, а не как масоны. Масоны в своих ложах политикой не занимаются. Они занимаются самосовершенствованием.

Читайте также:
Создана масонская Великая ложа Беларуси. Великим мастером стал Сергей Дубовец

— А «самосовершенствованный» масон может быть «ябатькой»?

— Нет. Заметьте, что в наиболее успешной постсоветской стране — Эстонии — больше всего масонов на душу населения. Главная опасность, которую представляют «ябатьки», — это отсутствие критического мышления — то, что Ханна Арендт назвала главной причиной победы гитлеризма в Германии.

— Вы рассказывали, что Великую ложу Беларуси создали Великие ложи Польши, Литвы и Украины — это же сегодня, считай, главные враги, которых определил для себя белорусский режим. Так, может, это как-то связано и кукловоды действительно существуют, только они — масоны?

— Великую ложу Беларуси создали белорусы, граждане Беларуси, которые живут здесь. Соседи только легитимизировали нас в масонском мире, как того требует процедура. Они как бы указали всем другим на нас и сказали: они есть. Масоны по всему миру смотрят на жизнь как на божественный дар, а не как на кукольный театр.

— Как вы вообще смотрите на подобные теории заговоров: разыгрывают ли другие государства на территории Беларуси свои сценарии?

— Когда народ чувствует себя субъектом политики, теории заговоров становятся мизерными. На мирных шествиях я не единожды видел плакаты «Путин, не лезь!» и подобные. А каждый плакат там — это консолидированное высказывание всех ста тысяч.

— Вы говорите: помочь протесту как граждане. Что мы должны сегодня в этом направлении делать?

— Мне видится, что в Беларуси исчез пролетариат, поэтому надежды на забастовки могут оказаться напрасными. Зато поднимается самоуправление, «дворы» — это намного более реальная, созидательная и очень белорусская сила. Я уже говорил и повторю еще раз: магдебургское государство вспомнило, как было самоуправляемым. Это уже не просто протест. И присоединиться к этому может каждый. Из условных «дворов» должно вырасти и реальное самоуправление и новая политическая система страны.

• 1
• 0
• 1
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0