У режима Лукашенко осталась одна колонна поддержки — Россия. Фото: АР / Sergei Guneyev
В интервью на ютуб-канале экспертно-аналитического центра Карнеги политический аналитик Артем Шрайбман отмечает: если до 2020 года во внешней и внутренней политике у режима было несколько колонн, то после осталась только одна — Россия. Но она стала намного сильнее. Насколько от этого режим стал более устойчивым — вопрос, по мнению аналитика, философский.
«С точки зрения тактики, на данный момент наверное он стал себя чувствовать спокойнее в том смысле, что стал понятен единственный вектор, который имеет значение. По сути можно расслабиться в отношении остальных и больше не придавать им серьезного внимания. Это, например, отношения с Западом, с собственным обществом.
Можно перевести страну в режим тотального полицейского государства и найти важные эрогенные точки у Путина, которые нужно вовремя массажировать для того, чтобы обеспечивать бесперебойный поток субсидий. Схема стала намного проще».
Аналитик Артем Шрайбман. Скрин видео: carnegiepolitika / YouTube
В то же время, считает Шрайбман, эта схема содержит в себе и уязвимости: «Если вы замыкаете всю стабильность своего режима на северо-корейский формат существования. Когда у вас есть один «большой Китай», а вы внутри строите свой концлагерь, то вы становитесь более уязвимыми из-за того, что не контролируете те ветра, которые дуют в Кремле. А их дуновения могут означать для вас кардинальные изменения. И это то, чего не было до 20-го года».
Шрайбман считает, что белорусский режим в зоне комфорта может не чувствовать серьезных внутренних вызовов, но в тоже время ситуация стала более потенциально динамичной. «Один сбой на участке взаимоотношений с Россией может иметь намного более серьезные последствия, чем раньше, до 2020 года».
Но, отмечает аналитик, «не надо впадать в излишнюю эйфорию, что Лукашенко лишил себя точек опоры», так как репрессии после 2020-го вызвали мощную волну эмиграции и серьезно ослабили протестный потенциал белорусского общества.
«Это серьезный подрыв трансформационного, демократизаторского потенциала общества. И далеко не очевидно, что при таком устойчивом существовании режима еще пять или несколько лет значительная часть этих людей будет готова вернуться».
Кроме этого, напоминает Шрайбман, произошла зачистка государственного аппарата от людей, которые подписывались не за того кандидата. Это, на его взгляд, делает систему более идейно монолитной, а страну более управляемой.
«Режим силового подавления даже не протеста, а признаков прошлой нелояльности снимает многие ограничения, которых раньше у власти не было. И это повышает планку, которую нужно будет преодолеть любому будущему протестному движению, чтобы изменить страну, — говорит аналитик и замечает:
— Скорее всего, как и в ситуации с Советским Союзом, мы будем вынуждены ожидать сначала какого-то треска этого режима наверху. После чего появится пространство для более активной конкурентной политики внизу. А не наоборот».
Возможен ли казахстанский вариант
Шрайбман обращает внимание на то обстоятельство, что созданное в соответствии с изменениями в Конституции Всебелорусское народное собрание, «не наполнено политическим смыслом», а новая партия власти не имеет большинства в белорусском парламенте.
«Лукашенко настолько аллергически относится к любой институциализации системной политики, рассматривая в этом угрозу, что здесь нет никакой подготовки ни к транзиту, ни к созданию чего-то более коллективного на месте персоналистской власти», —
считает Шрайбман и отмечает, что такие институты могут представлять угрозу для власти Лукашенко в ситуации ослабления режима.
«Проблема в том, что Казахстан показал, как это работает. И это произошло после того, как Лукашенко предложил эти правки в Конституцию. События в Казахстане существенно поколебали его уверенность в том, что это стоит начинать. И это привело его к той прокрастинации — которую мы наблюдаем, — откладыванию вопроса о транзите и преемнике.
Потому что стало понятно — как только ты в этой системе кого-то «коронуешь», происходит перенастройка номенклатуры (а в данном случае и России) на нового человека. И это угроза для Лукашенко, который не может рассчитывать, что гарантии, которые будут ему даны, будут, как в случае с Назарбаевым, соблюдаться».
В результате, замечает Шрайбман, Лукашенко не понимает, как построить без определенных институтов, которые он воспринимает как угрозу, систему предсказуемого транзита с гарантией безопасности для себя и своей семьи.
Но проблема в том, что, лишая себя таких институтов, режим теряет возможность сделать транзит более управляемым.
«Чем дольше ты это [транзит] откладываешь на потом, тем выше чисто статистически вероятность того, что не успеешь. Просто биология вмешается. И мы попадем в каримовско-сталинские сценарии, при которых это происходит спонтанно. И дальше ближний круг чиновников пытается понять, что с этим делать. Предсказать исход такого сюжета просто невозможно».
Читайте также:
Шрайбман рассказал, что его бесит в русских
Шрайбман считает, что вопрос «Погони» может стать проблемным в отношениях Беларуси и Литвы в будущем
