«Калиновский — очень важная фигура, но восстание 1863-го было катастрофой» — Латышонок

Сложности процесса нациообразования

Олег Латышонок напоминает о том, что еще в XVII веке среди литовской знати оставался популярным миф о своем происхождении от общего предка Полемона, который якобы приплыл из Рима и высадился на балтском побережье. Некоторые историки, например, Матей Стрыйковский, пытались соединить два мифа, заявляя, что шляхта происходит от Полемона, а народ — от племени герулов, относящихся к сарматам.

Павялічыць

Профессор отмечает, что позже римское происхождение стали себе приписывать и польские аристократы: «Собеские, Пацы упомянули о римских предках. Это было круто — иметь в католическом государстве римское происхождение».

Ученый не соглашается и с мнением английского исследователя Тимоти Снайдера о том, что в XVII—XVIII веках сформировалась раннемодерная нация элит ВКЛ: «Я не вижу ничего такого, поскольку процесс был извилистый. Сначала формировалась литовская нация, но после московской войны и шведского потопа процесс начал идти в направлении уже польской нации».

Латышонок считает, что фактически последней литовской семьей, которая управляла Великим Княжеством Литовским, были Пацы. От того времени, как они потеряли власть, за нее боролись уже не обязательно так называемые роды городельские — то есть те, что подписывали унию с Польшей и приняли католичество.

«Я вижу, что в XVIII веке все просто шло в сторону польской нации. Это было результатом того, что объединение «литовского» и «русского» начал требовало чего-то другого. Уже никто не мог явно победить, поэтому произошло принятие польского языка. А окончательный триумф католичества во второй половине XVII века привел к тому, что начали мало чем отличаться от поляков», — высказывает свой взгляд Латышонок.

По его мнению, 20-е годы XVIII века — конец литовского сепаратизма. После этого уже никакая серьезная сила не декларировала такой сепаратизм, а литовская шляхта стала образовывать одну нацию с польской. И притом не только шляхта.

Ученый подчеркивает, что из его исследований следует, что и мещанская элита (причем не только в Вильнюсе, но и в Могилеве или Витебске), как следует из хроник этих городов, в то время очень полонизировалась и имела современное польское национальное сознание.

Павялічыць

«Это очень странно звучит, но они уже оперировали новым, времен Просвещения, понятием нации. Не народа, а нации, а нация — это государство. Первый раз такое отождествление появляется именно в мещанских хрониках. И здесь, в этих хрониках, отчетливо виден такой общепольский патриотизм, особенно в могилевской», — отмечает Латышонок.

Процессы нациообразования остановили разделы Речи Посполитой. Историк замечает, что неизвестно, как бы было дальше, была бы белорусская нация такой, как есть, поскольку процессы полонизации были очень быстрыми и очень широкими. В то же время литовская шляхта защищала только свои титулы: «О шляхте говорили: «Szlachcic bez tytułu jak pies bez ogona» [шляхтич без титула как собака без хвоста]. Поэтому, когда дошло до ликвидации Великого Княжества Литовского, то что они отстояли? Титулы, ничего больше», — отмечает историк.

Что дал XVIII век

Латышонок соглашается с тем, что относительно XVIII века трудно говорить о чем-то положительном. В то же время он отмечает малозаметный процесс объединения «русской» части Великого Княжества Литовского.

«Граница между «Литвой» и«Белой Русью» раньше шла на восток от Минска, а тут перенеслась с Березины днепровской на Березину неманскую. И это четкий процесс в нарративных источниках. В то время люди «Литву» видят уже за Неманом, они считают, что южнее Немана — это «Русь», и название «Белая Русь» переносится уже и на Запад. Также в исторических работах появляется термин «князья литовские и белорусские».

Это означает, что уже появляется такое слабое, но осознание, что Великое Княжество Литовское делится по этническому принципу — на литовскую и белорусскую части», — рассказывает Латышонок.

Ученый говорит, что этот процесс нельзя объяснить. Тут какая-то тайна. Не понятно, почему это происходило, несмотря на такие неблагоприятные обстоятельства, как полонизация шляхты и мещанства:

«Белорусская нация формируется в XVIII веке как народ. Видимо, шли какие-то процессы, нами еще не постигнутые. Может, мы еще слабо изучаем доступные источники, может, еще мало знаем. Но когда после первого раздела Речи Посполитой создается комиссия национального образования, и в ней появляются департаменты, то они разделены уже по этническому принципу».

Павялічыць

Латышонок отмечает, что позже, после третьего раздела, этот процесс приостанавливается и приобретает обратное направление: «Ранее начали считать Беларусью то, что под Москвой, а здесь уже везде Литва. После разделов Речи Посполитой движение «Руси» на Запад прекращается, а «Литва» начинает двигаться на восток. А на Западе уже Мицкевич о «Литве» пишет стихи».

О том, что в начале ХІХ века белорусы существовали как отдельный народ, свидетельствует тот факт, что их видели декабристы. Но считали, говорит Латышонок, что «никакой нации из белорусов не выйдет, лучше их разделить с поляками».

Начала литовского и белорусского национальных движений

На взгляд профессора, в начале обоих движений находится Вильнюсский университет. Хотя это «довольно смутно». Более заметно литовское национальное движение. Литовцы переняли все легенды Великого Княжества Литовского: «Им не было это трудно. Просто все, что наработано, и не важно на каком языке, это все Литва, все наше. Проблема была только с польским языком — как в таких условиях возродить литовский. Но литовское школьничество существовало непрерывно».

Латышонок вспоминает, что Комиссия национального образования занималась обучением только католиков. Поскольку шляхта считала себя литовцами («литвинами»), они учили по-литовски детей. Белорусского школьничества фактически не было. Иногда мог какой-то униатский священник учить писать по-белорусски, но это были единицы. Не существовало образования для крепостных крестьян. Только два-три лица (Хрептовичи, Потеи) во времена Российской империи учили своих крестьян в школах.

По мнению ученого, «литовская шляхта хотела одновременно быть поляками и чувствовать свою породненность с балтским народом». Но те, кто в XIX веке начал так называемую «этнографическую литовскость», не хотели быть поляками и им не было смысла быть поляками в Российской Империи. «Мы забываем, в каких обстоятельствах это происходило», — замечает Латышонок и объясняет:

«Здесь были белорусские губернии, белорусская шляхта. На этих территориях появляются первые произведения на белорусском языке, авторов которых мы знаем».

Ученый вспоминает деятельность монаха-доминиканца Каэтана Марашевского и отмечает: «Все забывают, что он начал писать уже под Россией. Доминиканцы из Залесья под Полоцком имели в планах миссию по всей России и начали к ней готовиться. Первым шагом был белорусский язык, который им был ближе».

Профессор обращает внимание, что «Энеіда навыварат» появилась на Смоленщине — территории, которая первой была присоединена к России.

«В части, которая осталась в Речи Посполитой, мы имеем «Литву» Мицкевича и только литовский национальный миф», — подчеркивает ученый.

Кем был Мицкевич

Латышонок отмечает, что для Мицкевича «белорусы» были «они». «Единственное предложение о белорусах, которое происходит от Мицкевича, это предложение о «колтунистых» белорусах. Для него это добрые, благочестивые люди. Но он с ними себя не отождествлял»,

— считает ученый.

Павялічыць

На взгляд Латышонка, Мицкевич был «поляком, осознававшим свои литовские корни. Кстати, наверняка настоящие, так как регион, из которого происходили Мицкевичи, скорее всего был литовским. Но это не означало, что Мицкевича не интересовала судьба Польши. В первую очередь интересовала. А уже после какие-то региональные особенности, абсолютно балтско-литовские».

Восстание 1863—1864 годов

На взгляд Латышонка, восстание 1863-1864 годов — явная катастрофа. Оно дало только Кастуся Калиновского — единственное лицо, которое следует связывать с Беларусью. Ни один из его соратников впоследствии не продолжил белорусского дела. Поэтому, считает Латышонок,

«надо каким-то образом (хотя это трудно) отделить Калиновского от восстания. То, что Калиновский сделал, для белорусов очень важно — его публицистика».

Но восстание, подчеркивает профессор, было сплошной катастрофой.

Оно выкопало большой ров между католиками и православными, разрушило белорусское школьничество, которое как раз вводилось.

Латышонок замечает, что об этом факте никто не хочет помнить:

«Уже был издан учебник, и школьничество белорусское, можно сказать, уже было утверждено».

Профессор замечает, что до восстания в России шел большой процесс славянофильства. Украинцы этим смогли воспользоваться и создали в Украине сотни школ с обучением на украинском языке. Так могло быть и в Беларуси.

«Но после восстания были ликвидированы и эти ростки белорусского школьничества. И еще украинцам рикошетом досталось, у них тоже то все забрали», —

отмечает профессор.

Ученый обращает внимание на то, что из-за восстания было потеряно два поколения, пока вновь появилась некая возможность белорусской деятельности: «Можно сказать, что в 80-е годы ХІХ века был «Гоман». Но белорусские литераторы, поэты были вынуждены затихнуть или были высланы в Сибирь. Так что восстание для меня — полная катастрофа», — говорит Латышонок.

На взгляд историка, Кастусь Калиновский в первую очередь нами уважается за белорусскую публицистику. Но она в те времена никакого влияния на белорусов не имела. О личности Калиновского вспомнили только в ХХ веке, когда уже движение белорусское родилось и искало себе идейных предков. Но никакой преемственности, считает Латышонок, между Калиновским и белорусским национальным движением нет.

Кем родился и кем умер Кастусь Калиновский

По мнению Латышонка, Кастусь Калиновский родился, скорее всего, поляком. А умирал белорусом. «По крайней мере так следует из его писем», — говорит ученый

и отмечает: — В «Мужицкой правде» ничего белорусского, кроме языка, нет. Не хочу, чтобы меня неправильно поняли, но так же можно все произведения Ленина на белорусский язык перевести и что там будет белорусского? В «Мужицкой правде» идея абсолютно не белорусская. Он не сказал в ней про «мужиков-белорусов». Идею нужно расширять. А если не расширяешь идею «мы — белорусы», то, значит, нет того расширения. Для меня это очевидно.

Павялічыць

Но очевидно, что в Калиновском происходил процесс вызревания. В показаниях и меморандуме он дошел до того, что Беларусь (он называет ее Литвой) не должна быть с Польшей. Это абсолютно что-то новое и противоречащее тому, что он писал в «Лістах з-пад шыбеніцы». Хотя тут одно время. Я думаю, что не пишут последнего стихотворения для любимой девушки на чужом языке. То есть это шло от сердца. Так что, я считаю, он очень быстро дозревал. И это большая потеря для нас, что он так рано погиб».

Личность генерал-губернатора Муравьева

Митрофан Довнар-Запольский полагал, что репрессии Муравьева освободили Беларусь от значительной части польского элемента и тем самым освободили дорогу белорусчине, так как ослабили «польщизну».

Но Латышонок не согласен с таким взглядом.

По словам профессора, «Муравьев ввел такой режим, который задержал страну в развитии на поколения. Слишком высокая цена — это «борьба с польщизной».

Ученый ссылается на Александра Цвикевича, который пишет, что борьба с польской шляхтой продолжалась недолго. Она смогла договориться. «Шляхта должна была быть, потому что Российская империя была дворянской империей. О народе они только в общих чертах рассуждали, но не поддерживали даже так называемых «западнорусов» (так как это не нация, а политическое направление). Семашко, Кояловичи просили какого-то влияния на дело белорусчины. Но им этого не было дано, — рассказывает профессор и констатирует: — Поэтому я ничего хорошего в этом Муравьеве и деполонизации не вижу. Тем более что это означало и снижение культурного уровня стран».

• 37
• 0
• 4
• 15
• 13
• 11
• 22
• 0