Профессор, доктор медицины Данилов: В 1939-м в Дрогичине я не знал, что такое Беларусь
Накануне годовщины начала Великой Отечественной войны сайт kp.by расспросил бывшего участника партизанского движения, а теперь доктора медицины, гематолога, профессора Ивана Петровича Данилова, уроженца Дорогичина (Брестская обл.), как он из поляка превратился в украинца и когда для жителей Западной Беларуси на самом деле началась война.
— 1 сентября 1939 года — вот для нас, западных белорусов, первый день войны…
Помню, как через пару дней я стоял на краю березовой рощи родной деревни Лежитковичи, под Дрогичином, и разглядывал в небе немецкие самолеты. Они преследовали отступающие польские части, облетали рощу так низко, что я разглядел лица пилотов. Помню, как они развернулись и начали обстреливать кучки льна: вдруг там присели солдаты? Мне было 15 лет, я окончил семь классов польской школы.
— Что вы слышали тогда про войну, накануне была какая-то информация?
— Польские газеты писали, что Гитлер предложил Польше отдать Гданьск, поскольку большая часть его граждан были немцы. Но самое главное — Гитлер потребовал коридор в 25 километров, который бы соединял основную часть Германии с Восточной Пруссией.
Отец выписывал польскую газету «Работник», я тоже читал. Писали, что в СССР — голодомор, в колхозах народ голодает, были и перебежчики. Но мой отец, как член КПЗБ, говорил: «Не верьте, это все выдумки пилсудчиков и вранье польских газет!» В 1921 году он вернулся из Саратовской губернии, где шесть лет был беженцем. К ним там относились исключительно хорошо: жилье, питание предоставляли в первую очередь. Поэтому отец повторял: «В Советском Союзе голодомор?! Да одна Саратовская губерния может прокормить пол-России!»
Красная армия еще не пришла, а отец с мужиками уже строгал жерди, чтобы установить праздничные ворота в цветах для торжественной встречи. Если бы гонимые поляки увидели это, его бы наверняка расстреляли. Вся деревня высыпала на улицы 20 сентября 1939 года с хлебом-солью.
Солдаты в грязных обмотках — небритые, голодные — забегали в хаты, просили кусочек хлеба и сала, говорили: «В колхозах голодают…»
Пушки тянули тощие лошади, к хвосту каждой медной проволокой была привязана фанерная дощечка: «Колхоз имени Жданова», «Колхоз имени Калинина», «Колхоз имени Сталина»… Чтоб после войны вернули лошадей на место…
Немцы уже захватили Брест, Кобрин, но не дошли километров 10 до нашего Дрогичина. Потом они отступили, Брест по пакту Молотова—Риббентропа отошел СССР. Польша оказалась меж двух огней: немцы наступали с запада, Союз — с востока. Ее раздавили и поделили между собой.
В то время советские агитаторы всех немцев называли братьями по оружию, а поляков — белополяками, врагами.
— А что вы тогда, в 1939 году, живя под Дрогичином, знали про Беларусь?
— Ничего, даже слова такого не знал. Западная Беларусь и Западная Украина в 1939 году были польской территорией, граница проходила так: Вильна, Столбцы, Молодечно, Вязынка, станция Радошковичи — это была Россия. А местечко Радошковичи — уже Польша.
Официально мы жили на территории Польши. Учителя говорили, что Пилсудский всех нас объявил поляками, в 1936 году он закрыл белорусские и украинские гимназии. При этом моя «матчына мова» — украинская, граница — всего в семи километрах. Но отец, как и многие другие, считал себя русским. Всего было намешано: Пружанщина говорила по-белорусски, Кобрин, Малорита, наш Дрогичин, Пинск — на языке, близком к украинскому.
Это сейчас я считаю себя белорусом, но пришел к этому не сразу: если польскую мову я выучил почти с рождения, то разговаривать на белорусском начал не так давно…
Летом 41-го пришли немцы, наша местность отошла к Украине: Брест, Кобрин, Дрогичин — на этих землях создали Рейхскомиссариат Украины.
— То есть из поляка вы превратились в украинца?
— Да, немцы открыли украинские школы, но по их постановлению нам разрешили только начальное образование. И нас, восьмиклассников, выгнали из школы. Мол, среднее и высшее славянам ни к чему. Помните их идею «недочеловеков»? Это было про нас. В немецких журналах печатали фото черепов, утверждая, что немецкие — высшая раса. Злость на фашистов привела меня в связные.
Отец по-прежнему оставался верен Советскому Союзу, попросил меня носить хлеб, крупу, сало на хутор, где скрывались сбежавшие из-под Бреста советские командиры.
Из них потом сформировался партизанский отряд имени Калинина, бригада имени Молотова, Пинское соединение. Самое интересное, что приютил их хозяин хутора — бывший белогвардеец, бежавший из Советского Союза.
Меня определили в разведку, выдали седло, коня.
Каждый день мы выезжали навстречу неприятелю, чтобы выведать планы. После партизан, весной 1944-го, меня готовили в минскую комсомольскую школу. Освобождения Минска мы ждали в гомельском доме отдыха, кормили серым хлебом да кашами, не то что в армии.
Если бы не американская тушенка, не знаю, чем бы Красная армия питалась…
После тяжелого ранения и четырех операций я оказался в Чите. Сибирь голодала, дети, старики просили: «Дяденька, дай хлебушка!» Я уже не ел ни хлеб, ни рыбу из своего пайка, хлебал щи да кашу, остальное отдавал им. Вернувшись в Беларусь, удивился, что нет голодных. Вот вам и разница между колхозной системой и частной.
Войну я закончил в Риге, меня не раз поражала картинка: большущий лагерь немецких военнопленных, а к нему — километровая очередь: латыши несут посылки, передачи, еду. Почему? Мне ответил старый рижанин: «Если бы в 1940 году не было оккупации Латвии Советами, то я бы здесь не стоял. Мы бы воевали против этих немцев…»
Отец тоже прошел войну, голодал, однажды написал маме с фронта письмо: «Манечка, пришли мне кусочек сала». А мама на эмоциях ответила: «Хваробу табе, а не сало, пусть салом тебя кормят твои большевики!» Он получил это письмо с замазанными словами, не пропустила цензура. Когда семья соединилась, отец вспомнил: «Что ж ты такое написала, могли же и в Сибирь отправить!»
После войны жили небогато, налоги были большие, в принудительном порядке сдавали даже сено.
Однажды я сказал отцу: «Во время Первой мировой в нашей деревне были те, кто воевал за поляков. Так их потом польская власть освободила от всех налогов, разрешила иметь магазинчики в деревнях. А мы воевали за Красную армию, оба — ветераны, и нас обкладывают такими же налогами, как и всех остальных». Отец вздохнул: «Да, если бы мы так служили полякам, как Советам, нас бы оценили по-другому…» А нам достались лишь лапти. В 1946 году отец заведовал сельпо, и из Советской России прислали нам, белорусам, помощь — плетеные из лыка лапти. Причем не бесплатно: их надо было обменять на яйца и сало. Вот такая поддержка, над которой потешалась наша деревня…
В 1946 году я вернулся домой, поступил в Пинскую фельдшерскую школу.
Запомнил слова нашего учителя, хирурга Рудика, ныне покойного. Когда мы, студенты, толпились да толкались вокруг операционного стола, он негромко произнес: «Эй, славяне, не мешайте друг другу жить…» Мощные слова, я многое забыл, а эту его фразу пронес через всю свою жизнь, с каждым годом все больше понимая ее важность и значимость для наших народов.
***
Иван ДАНИЛОВ, 90 лет, доктор медицинских наук, профессор, гематолог. Возглавлял Институт переливания крови, работал в Институте радиационной медицины. Автор более 400 печатных работ, 6 монографий, 14 изобретений и 6 публицистических книг. Некоторые из них — «Неудобная история», «История не из учебника», «Записки западного белоруса» — выдержали несколько тиражей.
Награжден орденом Отечественной войны I степени, медалями «За боевые заслуги», «Партизану Отечественной войны».
Комментарии