«Понимала, что шансов выйти через суд, нет». Юлия Слуцкая — об освобождении, условиях в СИЗО и потерянном здоровье

Юлия с дочерью Александрой после освобождения

«Нас рассадили по отстойникам — там сильно воняло туалетом и хлоркой»

«Наша Нива»: Что чувствует человек, который после восьми месяцев тюрьмы наконец едет домой?

Юлия Слуцкая: Очень странное ощущение, ведь ты продолжаешь не верить в происходящее, и одновременно это так, словно обычная жизнь и не прерывалась. Ты вдруг видишь своих родных, обнимаешь — будто вчера обнимал и не было этих восьми месяцев. Такой парадокс, я сама удивляюсь.

«НН»: Как ваше здоровье?

ЮС: У меня явно село зрение, я сильно это чувствую, и когда читаю, и когда вдаль смотрю. Мне определенно нужно будет проверять легкие, поскольку в камере сильно курили семь человек. Я только последний месяц не кашляю, летом стало меньше дыма, были открыты вытяжки, окно, я переехала на другую кровать ближе к нему, стало больше свежего воздуха.

На зрение, я думаю, очень повлиял свет. Вот представьте: все это время мы провели при искусственном освещении. В камерах есть окна, конечно, но там решетка, а за ней — металлические плотно опущенные жалюзи.

Может, у кого-то в камере они были немного приподняты, но в нашей через них вообще свет не проходил. Постоянно напрягаешь глаза. А чем в основном мы там занимались: читали, писали письма.

«НН»: Расскажите, как выглядел ваш день освобождения.

ЮС: Подъем в 6 часов в тюрьме. Люди приводят себя в порядок, в 8 — проверка. В это время пришел адвокат и очень осторожно сказал, что, может быть, нас выпустят, у него есть такие сведения, но он боится меня чрезмерно обрадовать. Рассказал также, что были задержаны коллеги из БелаПАН — Ира Левшина, Дима Новожилов, бухгалтер их. Поэтому я чего-то ждала, но не верила.

Где-то перед обедом меня вызвали «на кабинет». Оказалось, что пришел прокурор, и уже он дал подписать бумаги о том, что уголовное дело прекращено и вся команда освобождается по статье 88-1 УПК. Эта статья предусматривает прекращение уголовного преследования.

Потом я пришла в камеру и сказала: девочки, я выхожу. Все плакали, обнимались, ведь чтобы так человек выходил — это был первый случай за все время у нас. Из нашей камеры освобождалась Таня Гацура, но насколько понимаю, против нее продолжается уголовное дело. А все остальные, кто выходил, поехали в колонию.

«НН»: Сокамерницы вас как-то провожали?

ЮС: Помогали наряжаться, сворачивали мне матрас. Прошло два-три часа, прежде чем за мной пришли. Когда уже закрыли дверь, девочки прокричали: «Юля, мы вас любим». И я им ответила: «Я вас тоже».

После меня повели вниз, и я увидела, что там мой сын Петя с матрасом, Алла, Сережа. Нас рассадили по отстойникам — такие камеры в самом низу, в которых людей временно держат, прежде чем куда-то распределить. Там сильно воняло туалетом и хлоркой. А я намазалась кремом, который мне передала доченька вместо духов (в тюрьме очень не хватает запахов) — и тут эта камера. Я просто сижу и чувствую, как хлоркой пропитываются мои волосы.

На самом деле все продолжалось еще долго.

В этих отстойниках мы часа три провели — я была без часов, точно не знаю. Потом мы еще подписывали какие-то бумаги, был обыск — не выносим ли мы что-то. Нам выдали деньги, которые нам переводили люди.

И когда это все закончилось, мы пошли на выход и там уже встретились с родными. Поскольку адвокат предупредил, что может быть освобождение, то ждала Сашенька, она сказала остальным. Мы еще долго толпились там, потому что никак не могли друг с другом расстаться — мы ведь тоже с командой не виделись восемь месяцев.

«НН»: Кто остался в камере из политических?

ЮС: Там Маша Рабкова из «Весны». Она очень сильный человек, принципиальный, ответственный и добрый к другим. Там Алла Лопатко из Тут.бай, руководитель отдела разработки. Также осталась Катя из «Юркаса», помощница основателя, Юля Сырых — девочка из волонтеров, носивших передачи на Окрестина.

Буквально незадолго до этого уехала в Гомельское СИЗО на апелляцию Маша Каленик, студентка. И туда же уехала Тоня Коновалова, которая была координатором в штабе Тихановской.

Через камеру в разное время проходили и другие люди. Например, Ольга Майорова по делу Автуховича.

В последний день я рассказала всем девушкам [об освобождении], чтобы они имели представление. Раньше не рассказывала, потому что было неясно, произойдет ли это.

Я, кстати, Егора Мартиновича видела. Это было неделю назад. Меня водили к адвокату, видимо, его тоже вызвали к адвокату или следователю. Он стоял на коридоре с гордо поднятой головой. Но, по-моему, он меня не узнал, стоял спиной.

«В октябре обнаружила, что к моему телеграмму с июня подключено чужое устройство»

«НН»: Как долго решались на этот шаг — признать вину в обмен на свободу?

ЮС: Когда мне предложили это, первым порывом было: нет, как это возможно. Потом я думала и понимала, что важно выйти, потому что мы уже долго сидим. Понимала, что шансов через суд выйти нет, никаких. Я уже видела акты, в которых повсюду была «аренда» («Пресс-клуб» обвинили в том, что они пользовались упрощенной системой налогообложения, но не имели на нее права, так как сдавали помещение в аренду — НН). Я понимала, что нас осудят и мы всей командой поедем в колонию. Поэтому я приняла такое решение. Оно было непростым, но я рассудила так: мы не оговариваем никого, кроме самих себя. Мы это переживем, важнее выйти на свободу.

«НН»: Сколько времени прошло с момента подписания документов до освобождения?

ЮС: Где-то 2,5 месяца, в начале лета все началось. Более того — когда я видела, что происходит, я была уже уверена, что никакого освобождения не будет. Идут какие-то политические процессы, ветер поменялся, и нам откажут. Но произошло, что произошло.

«НН»: Условия освобождения — это..?

ЮС: Признать вину, выплатить компенсацию и написать прошение о помиловании на имя президента.

«НН»: Дочери пришлось продать квартиру, чтобы выкупить вас?

ЮС: Это была не квартира — офис. Плюс это были деньги, которые оставались на счету «Пресс-клуба» — нам же пришлось погашать сумму в двойном размере (всего около 200 тысяч рублей — НН).

«НН»: Вы прокручивали в голове день задержания, думали, что было бы, если бы не вернулись из того отпуска?

ЮС: Конечно, прокручивала много раз. И точно могу сказать, что за две минуты до того, как это произошло, у меня никаких колокольчиков не было. Когда мы еще отдыхали, у меня крутились такие мысли, что возвращаться может быть опасно. Но подтверждений, которые заставили бы сделать реальные шаги, не было.

Кроме единственного — в октябре я обнаружила, что к моему телеграмму с июня подключено чужое устройство, десктоп из Российской Федерации. Я его снесла, но это был знак, что за мной следили.

«Умные люди сидят в тюрьме и ничего не могут сделать»

«НН»: Что для вас было самым тяжелым в тюрьме?

ЮС: Сложно ранжировать — много трудного. Отсутствие дневного света. Когда все курят, а ты нет, и нет вытяжки. Когда нет пространства, чтобы двигаться, очень тесно. Почти всю зиму и весну мы провели без прогулок. Там так все налажено, что или все идут, или никто. Исключение — только если у кого-то больничный. И были девушки, которые сидели долго по наркотическим статьям, им уже прогулки были не нужны, так как на улице то холодно, то сыро. И мы иногда по месяцу не выходили.

Плохо письма шли, особенно вначале, я полтора месяца была без писем вообще. Это чрезвычайно трудно — только адвокат приносил сведения от родных.

«НН»: Вы писали в письме в СИЗО, что ненормальность там становится нормальной. Что например?

ЮС: Все, что я вам рассказала, это все чрезвычайно ненормально. Умные красивые люди сидят в тюрьме и ничего не могут сделать. Я привыкла, что в трудных ситуациях я всегда действовала, могла повлиять на них. Я не один кризис прошла в жизни и всегда знала, что справлюсь. А тут вообще от тебя ничего не зависит, и это ненормально. Это сильная психическая ломка. То, что студентки молодые уезжают в Гомель шить форму, — разве нормально?

«НН»: Меня поразило, что люди в XXI веке вынуждены есть кашу из мыльницы футляром от щетки (Юлия Слуцкая рассказывала об этом в переписке, посуду узникам выдают только на время еды согласно графику — НН).

ЮС: Нет, я, конечно, могла этого не делать и есть тюремную кашу, которую приносят в 6 утра. И первое время ее ела, а потом не смогла. По моим ощущениям, туда подмешивается мука, во-первых. Во-вторых, 6 утра — это слишком рано. Поэтому я завтракала после 8 часов. Это была не мыльница, а чашка из-под бальзама от волос, и он мне достался в наследство от кого-то. Я заваривала там обычно овсянку и ела футляром от зубной щетки. Кстати, после одного из обысков мой кубок полетел на прадол, и мне его больше не вернули.

«НН»: Чего вам стоило «дело Пресс-клуба»?

ЮС: Я думаю, это не измеряется. Может, если пройдет какое-то время, я смогу измерять, но пока нет. Помимо того, что ты сам находишься в тяжелых условиях, ты понимаешь, что сын находится в худших — в камере на 25 человек, в подвале, с крысами, плесенью. Понимала, что родные борются. Сашенька каждый день носила мне передачи. Я открыла для себя, какая сильная у меня дочь. Девушка моего Пети, с которой они собирались жениться, ежедневно перед работой в 8 утра носила ему передачи.

Вся команда сидит, и я понимала, что они не так должны жить. Что все это криво, косо.

При этом надо понимать, что никто не плакал. Все очень сильно себя держали. Были бодрыми, так как понимали, что это единственное, что мы можем для себя сделать. И все надеются на лучшее. Хотя веру порой очень сложно поддерживать.

• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0