«Русский мир» — это восстановление утраченного парадайза»
«Русский мир» — это спекуляция на травмах роста. Когда происходят сильные социальные изменения, когда карта перекраивается, когда люди разделены границами либо мобилизационными движениями, либо иным образом, повышается уровень общей растерянности. Люди оказываются лишенными своих обычаев, обычного состояния жизни. Реальность внезапно становится сломанной.
В ситуации растерянности, почти катастрофического изменения сознания нормальный среднестатистический человек начинает искать простые ответов: почему так? Простые ответы — это всегда обманки. Потому что простых ответов на сложные вопросы не существует.
Появляются фантомные ответы. Фантомные ответы — это то, чем всегда пользуется идеология, чем пользуется пропаганда. Это иллюзия прозрачности.
И «русский мир», как базовый концепт движения по программированию сознания, который мы видим с российской стороны, он как раз и построен на очень простых вещах: на ностальгии, на ощущении потерянности, ощущении потребности чем-то гордиться.
«Русский мир» — это прежде всего психологическое убежище: мы были большими, а потом у нас отобрали победу, и вот мы теперь возвращаем эту победу и мы снова будем большими. То есть мы уже сейчас большие, потому что мы этот процесс совершаем.
Сама идея «русского мира» — это марш обиженных, травмированных, растерянных, марш в понятном направлении — обратно. «Русский мир» — это восстановление утраченного парадайза, восстановление утраченной гармонии, и это абсолютная ложь. Ведь не было той гармонии. Было принудительное идейное однообразие, было психологическое давление, была культурная цензура, были военные авантюры, было много лжи и много трагедии, но об этом все не говорят.
«Русский мир» — это отредактированное прошлое, и программа в том, чтобы туда вернуться.
О «хороших русских», либералах и имперскости
Проблема не в том, ты белорус или россиянин. Проблема в том, чего ты достоин как лицчность, какими принципами ты пользуешься. Я в своем мире не разделяю людей по паспорту. Борис Гребенщиков — это хороший русский или нет? А кому как.
Можем ли мы говорить, что русские либералы — имперцы? А мне неинтересно. Что думает господин Кац, это вопрос господина Каца. Что думает господин Быков — это вопрос к господину Быкову. Почему я должен думать, что думает Дмитрий Быков? Мне это абсолютно несущественно.
И куда им деться от культурного контекста, в котором они взращивались все это время? Российскость — это зависимость от определенного иконостаса, определенного набора ценностей, определенного градуса жизни, в котором они все существуют.
Возможно, это растит имперскость, но я уверен, что большая часть тех, кого мы готовы причислить к имперцам, они в таких категориях не думают. Они думают о любви к родине, о сохранении вечных ценностей. Мы говорим, так это все имперцы! А для них это защита своего. И кто виноват, что свое у них такое?
Я думаю, нам нужно друг друга оставить в покое. Если мне захочется русского, я возьму «Русский альбом» Гребенщикова и получу свой кайф. Либо Бродского, либо Быкова. Это мой личный белорусский выбор.
Россия здесь — это полочка в глобальном культурном гипермаркете. Захочу — возьму что-то оттуда. Не захочу — буду слушать Джимми Хендрикса. Либо читать Джеймса Джойса.
Как спасти белорусов от господства русской культуры
Я думаю, что сама мысль, что культуру можно насаживать, что человеческие ценности можно как картошку сеять — ты бросаешь картошку и знаешь, что будет картошка… А тут как это делается? Здесь простых вариантов нет и быть не может.
Надо учить свободе. Не правильной культурности, не той, которую мы решили, что будем ценить, а той, к которой человек приходит сам, благодаря своему выбору. И нужно создавать возможности не для тотального очередного культурного канона, ведь на каждый канон найдется альтернатива, а учить автономному движению в пространстве культурных текстов и ценностей.
К самым существенным вещам в жизни человек приходит сам. Надо понимать, чего мы хотим. Мы хотим однообразных солдат единой правильной идеи, или мы хотим общества свободных автономных людей?
Об эмиграции как белорусской экспансии
Речь идет об избавлении от жертвенности, от мученичества. С одной стороны, эмиграция — это всегда стресс, потери, определенные утраченные возможности. А с другой стороны, мы сейчас выезжаем со своими компетенциями, своими возможностями, с точным представлением, что и как должны делать. В новую ситуацию мы попадаем людьми с принципами, с честью, с квалификацией, с определенными скилами и т.д.
Я уезжал, так как это была единственная возможность продолжения моего профессионального пути. Для меня было целью — не страдать, а делать дело.
Айтишники, медийщики, музыканты, литераторы и другие, мы начинаем продолжать нашу историю за пределами предыдущей локации. И это и есть фактически экспансия, ведь мы продолжаем обозначать свое эффективное присутствие и работать на него.
Мы вывезли за границу не свои потери, а свою свободу. Не свою растерянность, а свои перспективы. Это челлендж. Это вызов. Это создание новых возможностей и способность озвучить свою эффективность в принципиально иной среде.
Дубинка против эспрессо
У меня есть теория, что новая культура потребления, которая на протяжении нескольких лет перед выборами сложилась в Минске и вообще в Беларуси, она строила определенные изменения в сознании.
Мы иногда считаем, что изменения происходят тогда, когда появляется новая идеология или новая религия. Я думаю, что это ошибочно. Что касается меня, то я думаю, что изменения происходят, когда меняется определенный образ жизни, когда низовые практики, путь существования людей делается другим, и это рождает новое качество мышления.
Я уверен, что произошедшее в 2020 году было бы невозможным без Октябрьской, Зыбицкой, без клубного движения, без культурного пространства «Корпус» и т.д. В сумме своей эти незначительные перемены, культурные инициативы, сдержанные кулинарные приключения, фермерские ярмарки делали необратимыми те изменения в мышлении, которые возникали просто благодаря тому, что ты мог где-то купить хороший эспрессо, зайти на Свободы, 4, посидеть с людьми, поговорить с ними в комфортном непринужденном открытом пространстве.
Мне кажется, самым существенным было то, что к появлению качественного эспрессо государство не имело никакого отношения. В принципе, этот новый образ потребления, этот новый образ жизни, он представал как низовые общественные инициативы, и это была территория свободной самоорганизации людей.
Когда люди сами решали, какие концерты устраивать, какое кино смотреть, какую музыку слушать, и действительно, что на этот раз попробовать — смузи-маффины, или что-то еще не менее вкусное.
И вот этот эспрессо — это символ для меня культурной самоорганизации и личных приключений.
Что касается дубинок — здесь все понятно. Это символ принуждения, это принудительное существование в режиме тотального подчинения сильнейшему — тому, кто способен применять наибольший процент насилия в отношении всех непохожих или несогласных.
Дубинками можно зачистить площадку, заставить молчать, но можно ли дубинками заставить любить власть? Искренне любить, а не имитировать. На мой взгляд, нет. Можно ли дубинками запретить Лявону Вольскому писать песни, Андрею Кутило снимать фильм, а Бахаревичу писать роман? Естественно, нет.
Трюк в том, что насилие имеет очень ограниченные возможности. И то, что мы сейчас видим, — тотальная капитуляция режима перед той сложностью и многогранностью существования Беларуси и белорусов, с которой он не был способен ничего сделать, и теперь не способен ничего сделать. Все, что он может, — это суды, сроки, репрессии, миграция, это очень неинтересно, это очень неталантливо.
Банальность зла — это тот самый случай. Это логика гопника. Это то, у чего нет будущего, у чего нет даже настоящего. Поэтому, если говорить, кто победил, я бы ответил, что победила жажда свободы, победила жажда независимости, победило понимание того, что лучшие вещи в этой стране делаются независимо от этого режима и, более того, вопреки этому режиму.
Это очевидная победа — это неоспоримый результат, а все остальное — как называют нашего президента или президентку, где географически живут белорусы и чем все это закончится, это вопросы другого уровня. А главное все-таки произошло.
Я сам никогда не был слепым оптимистом, ни в 2020-м, ни, тем более, сейчас. Но я верю в неотвратимость движения, в неотвратимость эволюции самопонимания нации. Это не гарантия успеха, но это абсолютно другая гарантия нашего существования. И режим это знает. Вот почему он бесится.
Режим живет вне времени, инерцией. У него нет видения перспективы, сценариев развития, новых идей, ему нечего предложить ни народу, ни тем более миру. Так не побеждают. Так можно потерпеть.
«Путин и Лукашенко — посредственности, но этим они и опасны»
«Что бы вы сделали первое, если бы попали домой?» Столько боли, любви и слез в одном посте
Дугин — проповедник конца света. Вот почему смерть его дочери зловещая
