«Дважды войти в реку Ла-Плата моему поколению не дано». Белорусская переводчица прошла аргентинскими тропами старых воспоминаний
В поисках белорусских следов писательница и переводчица Анна Янкута отправилась в путешествие по Латинской Америке. Сначала Анна Янкута посетила Монтевидео — город детства белорусско-испанского переводчика, писателя, основателя Белорусского ПЕН-центра Карлоса Шермана. Когда Карлосу было 6 лет, его семья переехала из Монтевидео в Буэнос-Айрес. Туда направилась и Анна Янкута, тем самым путем, что и семья Шерманов. Что увидела в дороге и как сегодня выглядит серебряная река Карлоса Шермана, она описала в эссе на Budzma.org.
Дорога из Монтевидео в Колония-дель-Сакраменто
Еду автобусом из Монтевидео в Колония-дель-Сакраменто, это три часа дороги. Пейзажи почти белорусские: аккуратные поля с редкими прослойками лесов, Уругвай — равнинная страна с развитым сельским хозяйством. На полях цветет рапс. Если не присматриваться, кажется, что ты дома. Если присмотреться — в зарослях среди лиственных деревьев высятся пальмы, в листве порхают чужие птицы.
Семья Шерманов перебралась из Монтевидео в Буэнос-Айрес, когда Карлосу было шесть лет. То есть в конце 1940-го или в 1941-м, если прибавить шесть лет к его дате рождения — 25 октября 1934 года. В Аргентину они убежали от кризиса.
В 1929 году в США началась Великая депрессия, которая вскоре распространилась на другие страны, в том числе на Уругвай: снизились цены на сельскохозяйственную продукцию и выросла безработица. А в 1933 году власть в стране захватил генерал Габриэль Терра, установилась диктатура.
Новое правительство устроило в 1934 году референдум, приняв свою версию Конституции, и попыталось заткнуть дыры в экономике, лишая людей прав. Через 5 лет власть перешла к соратнику и родственнику Терра Альфреду Бальдамиру, который вскоре вернул прежнюю демократическую конституцию и в 1943 году покинул президентский пост. Но Шерманы этого уже не застали, на тот момент они прочно осели в соседней стране.
Ужасный опыт бессилия
Ищу в разных источниках, какой точно это был год: 1940 или 1941-й. Мне кажется, все же 1941. Во-первых, Шерман успел походить в уругвайскую школу (и саму школу, и свою первую учительницу, сеньору Элену, он вспоминает с большой теплотой), во-вторых, в «Блунканце» он описывает, как его отец, Хирш Шерман, еще в Монтевидео следил за ходом Второй мировой войны — на тот момент она уже добралась и до Беларуси.
«Началось мировое горе войны, которая встревожила мир, и отец приобрел в рассрочку огромный и торжественно отделанный приемник «Телефункен». Каждый вечер проходил сеанс волшебного поиска невидимых волн и слушания фронтовых новостей, которые неминуемо топтали, уничтожали родину отца. <…> На стене возле приемника появилась карта далекой, неизвестной мне Европы, и отец прикреплял самодельные флажки, двигал их на восток, оставляя целые области в чудовищных колдовских проколах».
Шерман рассказывает, как отец переживал катастрофу на расстоянии, когда нет возможности помочь и «одно, что остается — это ловить волны и знать, осознавать, трансформировать знания в ужасный опыт бессилия».
Ужасный опыт бессилия — так могут описать свое состояние многие из нас, когда благодаря интернету за любой катастрофой можно наблюдать чуть ли не в прямом эфире и при этом оставаться только молчаливыми свидетелями, отделенным от места действия компьютерным экраном.
И способы справиться с этим бессилием остаются те же: в «Блунканце» упоминается, как бывшие земляки собираются вместе и упаковывают помощь фронтовикам — теплую одежду и обувь — и как впоследствии, несмотря на высокие тарифы военного времени, отправляют все это за океан.
Пути к Буэнос-Айресу
Карлос Шерман так описывает пути к Буэнос-Айресу:
«…Колесному пароходу нужно было проплыть ночь, а наутро маленький гидроплан на дюжину пассажиров пролетал над тем же путем приблизительно за пару часов и совершал посадку на реке рядом с набережным проспектом и муниципальным пляжем, напротив аэропорта имени Хорхе Ньюбери, основателя аргентинской авиации».
С той поры ни пароходов, ни гидропланов на этом маршруте не осталось, а время путешествия уменьшилось или просто расстояния в мире стали короче. Теперь добраться из Монтевидео до Буэнос-Айреса можно прямым паромом за 2 часа 45 минут, а самолет доставит из одного аэропорта в другой всего за 55 минут.
Но я выбираю более дешевый и чуть более длинный вариант: сначала 3 часа автобусом до старого городка португальских переселенцев Колония-дель-Сакраменто (само название которого много говорит о его истории) и оттуда еще час 15 минут паромом до аргентинской столицы.
Маршрут сейчас измеряется строго до минуты, в отличие от прежних «приблизительно за пару часов» — впрочем, судно все равно ощутимо опаздывает, к тому же приходится постоять в очереди на проверку паспортов.
Ла-Плата — бурая и волнистая, и когда последние лучи солнца на закате задеваются ее поверхности, цвет приобретает серовато-голубой оттенок, муть снова превращается в серебро. В этом месте она растянулась вширь на 40 километров, до Атлантического океана здесь дальше, чем в Монтевидео, хотя ощущения того, что пересекаешь реку, все равно нет.
Навстречу плывет судно другой компании — на этом маршруте действуют два перевозчика. Всего они делают 9 рейсов в день, невидимыми флажками сшивая противоположные берега. Ветер сильный, и паром качает, с наветренной стороны его раз за разом обдает брызгами. Я сижу на палубе у противоположного борта, просто на досках, ведь стульев мало, они все заняты. Нас таких много — пассажиров, что уселись там, где суше, не всем хочется спускаться внутрь корабля с рядами сидений как в самолете и магазином дьюти-фри (сладости и алкоголь: всю дорогу там очереди). Тем более над водой — такой закат.
Многие, несмотря на качку, пьют мате — насыпают измельченных листьев падубу в чашку, подливают из термоса горячей воды и цедят горьковатую жидкость через трубочку-бомбишу.
Путешествие во времена Карлоса Шермана
Мне интересно, как такое путешествие могло проходить во времена Карлоса Шермана. Ищу в интернете. В 1914 году специально для ночных рейсов между аргентинской и уругвайской столицами в Великобритании были куплены два парохода, получившие названия «Город Монтевидео» и «Город Буэнос-Айрес». Путешествовать на них можно было первым или третьим классом, и они набирали скорость до 30 км/ч.
Возможно, эти пароходы Карлос Шерман и упоминает в «Блунканце» и именно на один из них его родители приобрели билеты, чтобы начать новую жизнь.
Река и государственный терроризм
Рассказывая о своей Латинской Америке, Карлос Шерман не раз упоминает Ла-Плату.
«Когда в воскресенье после завтрака шел с сестрой на прогулки, я всегда просил ее пойти к берегу. Там она читала на скамейке, а я смотрел на водные просторы, хранящие тайны необузданной мощи и бешенства».
Но та ли самая река катит сейчас передо мной свои волны?
Мощь и бешенство Ла-Платы в те времена — не более чем образное описание речного течения, поэтическое измерение ее гидрологических характеристик. Тогда Карлос Шерман вряд ли мог представить, что она станет могилой для тысяч человек. Места, которые мы помним с детства, меняются, снова и снова наполняясь трагедиями.
В 1976 году в результате переворота к власти в Аргентине пришла военная хунта во главе с генералом Хорхе Рафаэлем Виделой, и до 1983 года режим вел со своим народом «грязную войну», подавляя недовольство людей похищениями, пытками и убийствами.
Одним из способов уничтожить реальных или воображаемых оппонентов и затереть следы преступлений были так называемые «полеты смерти» — людей сбрасывали с вертолета в Ла-Плату. Для этих и других преступлений аргентинцы придумали очень меткое определение: государственный терроризм.
«Здесь жила Мария Фелиса Тиринанти, активистка, — читаю я на табличке, которую замечаю во время прогулки в Буэнос-Айресе, — 23 декабря 1978 года арестованная и пропавшая без вести из-за разгула государственного терроризма». Точное число жертв «полетов смерти» неизвестно, как неизвестны имена многих убитых.
Я в парке Памяти в Буэнос-Айресе, смотрю на скульптуры, посвященные жертвам государственного терроризма, включая «полеты смерти». Одна из них — в виде геометрических контуров, они как рамы, заключающие в себе фрагменты водного пространства. У скульптуры нет названия, ее автор — Роберто Айзенберг, работа посвящена истории его семьи.
Трое детей его партнерши, Матильды Эррера, были во времена диктатуры похищены и пропали без вести — двое сыновей и дочь, она была беременна. Пустота, вырезанная из окружающего пейзажа рамами скульптур, символизирует бесследное исчезновение их тел, их растворение в воде, и в то же время — неизменное присутствие рядом с нами все эти годы, говорится на табличке с объяснением.
Путь в сторону аэропорта
«…На каждом перекрестке я любовался улочками, которые сбегали к совсем близкому песчаному берегу, к водным горизонтам реки Ла-Плата под солнцем, которые то и дело мне до сих пор снятся. Скорее всего, перспективы раздвигают границы воображения. Видимо, я как будто носился по волнам, ища что-то существенное, что не найдено и по сей день» (Карлос Шерман, «Блуканец»).
От парка Памяти двигаюсь в сторону аэропорта «основателя аргентинской авиации» Хорхе Ньюбери, одного из двух в аргентинской столице. Этот, меньший, обслуживает преимущественно внутренние рейсы и рейсы в пределах Латинской Америки. Он был открыт в 1947 году, то есть уже после переезда Шерманов — видимо, в «Блунканце» упоминание о нем в описание дороги из Монтевидео в Буэнос-Айрес заплутало из другого времени.
Второй, аэропорт министра Пистарини, или Эсейса, действует с 1949-го; он находится в пригороде и принимает в основном международные рейсы. Теперь я хочу посмотреть, остался ли у аэропорта Ньюбери, или, как его здесь называют, аэропарка, хоть какой-то след от упомянутого Шерманом муниципального пляжа.
Шагаю набережным проспектом, avenida costanera. От Ла-Платы пахнет рыбой и влагой — не океаном. Небо в длинных хвостах облаков — видимо, его расчертили самолеты. Один идет на посадку, спереди он похож на НЛО, тарелку с огнями. С площадки на холме сбоку проспекта можно наблюдать, как самолеты приземляются, часто, каждые пять минут.
Аргентина — огромная страна, здешние города отделены друг от друга просторами пампы или пустынными горными цепями. Поэтому внутренние перелеты здесь — такое же будничное явление, как поездки автобусом, иногда лететь даже дешевле, чем ехать. Из под колес вырывается облачко дыма — первый раз вижу так близко, как самолет садится.
Куда исчез пляж
Не похоже, чтобы где-то рядом был пляж: дорога отгорожена от воды бетонным бортиком, к берегу не спуститься. За бортиком грязно или, скорее, вязко, это не берег даже, а просто намыло волнами песка.
Вдоль тротуара идет велосипедная дорожка, и всю дорогу я не вижу на ней ни одного велосипеда. Возможно, несезон, пятнадцать градусов здесь — уже зима, при такой температуре собакам надевают теплые костюмчики.
Зато на каждом зеленом клочке земли — в сквериках и на газонах — отдыхают люди: термосы, чашки для мате, бомбиши. В Буэнос-Айресе пятнадцать миллионов жителей, это гигантский город, который входит в двадцатку самых больших в мире, и парков для такого количества людей в нем маловато. Зелени хватает разве что в дорогом и престижном районе Палермо. Сбоку — киоски-кафе с мясом-гриль, лотки со сладким и грозди зеленых попугаев на ветках, которые выпрашивают или воруют еду.
А вот муниципального пляжа нигде нет.
И чтобы понять, куда он исчез, можно обратиться к другому тексту Карлоса Шермана, эссе «Аргентина: возвращение через полжизни», которое он написал после того, как в 1988 году вновь побывал в Буэнос-Айресе на международной книжной ярмарке. В этом эссе Шерман так рассказывает о своей встрече с рекой:
«А вот просто физически войти в реку Ла-Плата, где я так часто купался, чувствуя свежесть бескрайнего водного пространства и южную благодать солнца надо мною, я уже не смог. Тихая грусть окутала душу, когда на берегу моей юности высказали мне еще одну горькую правду: запрещено купаться, не рекомендуется есть рыбу, которая на удивление до сих пор живет в реке. Аргентинский, западный берег Ла-Платы отравлен сильным иловым течением, которое из низовьев реки Парана несет промышленные отходы. <…> Дважды войти в реку Ла-Плата моему поколению не дано».
С тех пор купаться в Ла-Плате в Буэнос-Айресе и других городах аргентинского побережья так и не разрешили, поэтому хранить старые пляжи или обустраивать новые, особенно в центре города, не имеет смысла. Войти в Ла-Плату можно разве что на уровне Монтевидео, там, где речная вода уже смешивается с океанической. Так же было и в 1988 году:
«А другое течение реки несет чистые, прозрачные воды на восточный, уругвайский берег, на широкую полосу тонкого, золотистого песка. Там пока купаются, но вряд ли мне придется нарушить давнюю философскую мысль и влезть в ту воду еще раз».
А вот с рыбой ситуация изменилась: сейчас на буэнос-айресском побережье рыбаков хватает, и хотя их все еще меньше, чем в Монтевидео, жаловаться, что рыба не клюет, они наверняка не будут. Каждый раз, гуляя вдоль реки, я вижу людей с удочками, и каждый раз кое-где поплавок начинает дергаться и в какой-то момент исчезает под водой, после чего счастливый ловец вытаскивает на берег серебряную рыбину.
В Ла-Плате даже есть свой вид дельфинов, но сколько я ни всматривалась в горизонт, плавая паромом или прогуливаясь побережьем, мне ни разу не посчастливилось их заметить. Август-сентябрь здесь — это холодный сезон, и большая часть дельфинов еще кочует на севере. Ведь юг в этой части мира — и есть север, и только антиподы могут утверждать, что на самом деле все должно быть наоборот.
«Деревья оказались прочнее домов». Белорусская переводчица прошлась по уругвайской столице тропами старых воспоминаний
«Рассказывать о Беларуси — часть нашего сервиса». Сестры-белоруски живут в Бразилии и делают тату с национальным орнаментом
Почему белоруски едут рожать в Аргентину и сколько это стоит
Комментарии