«Когда попал за решетку, друзья просто исчезли». Исповедь брестчанина, который вступился за девушку перед силовиками и получил 4 года
«Однажды заключенные отказались застилать постель, как предписано, и их просто без разбора поколотили». Брестчанин Виктор Пантелеев вступился за девушку перед силовиками, за что получил пули в ногу и плечо, а потом и 4 года заключения. Для «Нашай Нівы» он рассказал о своем пути и том, как на этом пути ему помогала любовь.
Виктора Пантелеева осудили по ч. 2 статьи 293 — «Массовые беспорядки». Мужчина получил четыре года заключения, отбывал наказание в колонии №15 в Могилеве.
«Байсол» открыл сбор в помощь Виктору — поучаствовать можно здесь. Если вы можете предложить бывшему политзаключенному работу или готовы помочь любым другим способом, пишите Виктору сюда.
«Получил ранения в ногу и плечо, остались рубцы»
Вечером 9 августа 2020-го мы с другом двинулись в центр Бреста, где ждали результатов выборов. Потом собрались в колонны с другими людьми, которые тоже не согласились с объявленными результатами, и пошли маршем по Московской улице, перешли на Советскую улицу и там немного поучаствовали в марше.
Назавтра уже было жарко. Мы с другом приехали на перекресток бульвара Космонавтов и улицы Шевченко, присоединились к колонне, которая шла со стороны бульвара. Повернули за перекресток и увидели, что в нашу сторону едут машины с мигалками, бегут люди со щитами и дубинками. Колонна остановилась — люди понимали, что, наверное, что-то будет.
С нашей стороны вышла девушка и пошла по дороге в сторону милиции, подняла руки и что-то им кричала. Несколько сотрудников выбежали в ее сторону, девушку очень жестко задержали. Мы побежали туда, чтобы ей помочь, и тут милиция начала закрывать дорогу, у нас произошла стычка с ними — пытались прорваться к девушке, но не получилось.
Мы стояли напротив них, в их сторону вышел человек и чуть не упал на колени — просил, чтобы они не применяли физическое насилие. Они раздвинули щиты и пытались его задержать, мы перетягивали его обратно и как-то вытащили. Потом подбежали другие и начали нас забрасывать гранатами, дымовыми шашками, стрелять из помпового ружья резиновыми пулями. Я получил ранения в ногу и плечо, остались рубцы.
В последующие дни начались цепи солидарности, женщины выходили с цветами. Мы приносили им воду, мороженое, могли постоять возле них, чтобы не было никаких провокаций.
У меня тогда был маленький бизнес — две машины такси, еще подрабатывал водителем грузовой машины. Меня задержали как раз на работе. Перекрыли дорогу моей служебной машине, на которой я развозил молоко по магазинам, вышли четыре сотрудника в медицинских масках. Начали кричать и угрожать, никаких удостоверений не показали. Реагировал на это агрессивно, так как не понимал, что это за люди.
Меня отвезли в Следственный комитет, пытались взять показания, я не давал. Тогда меня закрыли на трое суток в ИВС, ко мне приходил какой-то руководитель из ГУБОПиКа — угрожал и говорил, что моя мама будет плакать и мне на зоне не поздоровится, хотя я еще не был осужден. На следующий день пришел следователь и сказал, что меня якобы отпустят, попросил контакт мамы. Когда она приехала, сказали, что планы поменялись.
«Нас водили как террористов — в позе ласточки, с руками за спиной в наручниках, с опущенной головой и глазами в землю»
Когда я попал за решетку, мои тогдашние друзья просто исчезли, хотя тогда еще можно было писать письма. Получал по 20-30 писем ежедневно от людей, которых никогда не видел, и даже если там три слова поддержки, это было очень важно — хочу им всем выразить благодарность, и за денежную поддержку тоже.
Когда был в СИЗО, у меня всегда были деньги на счету. Не важно, кто сколько присылал мне, пять или сто рублей, люди это отрывали от себя. Человеческая поддержка у меня была на уровне, а многие из моих друзей даже письма мне не писали. Я не стал выяснять почему, просто понял, что это за люди.
На суде был цирк, никто не учитывал то, что говорили мы и наши адвокаты. Учитывали только ментовские показания и объясняли это тем, что милиция якобы не может врать, хотя на самом деле они говорили много неправды.
Я провел в СИЗО где-то 11 месяцев и уже ничего не ожидал, знал, что из суда сделают какое-то представление. Меня судили во второй группе протестующих из Бреста, и мы только прикидывали, дадут четыре или четыре с половиной года. Мы все были готовы, не боялись, мы и перед конвоем права отстаивали. А они нас водили как террористов — в позе ласточки, с руками за спиной в наручниках, с опущенной головой и глазами в землю.
Мы смеялись, не обращали внимания на происходящее в суде. Кормить нас должны были в СИЗО, но нас заводили в камеры-стаканы, где была только скамейка, и давали еду. Мы отказывались есть, потому что это как кормежка животного — нет стола и руки негде помыть. Тогда они перестали снимать с нас наручники, делали это только в зале суда.
В СИЗО я женился на моей любимой жене, которая меня все это время поддерживала. Я за это ей очень благодарен, люблю и не знаю, что бы делал без нее, эти эмоции так просто не выразишь.
Мы с ней давно познакомились, просто в 2020-м у нас были разногласия, и мы из-за этого немножко разошлись. Когда она узнала, что меня посадили, написала мне письмо в СИЗО, у нас началась переписка, и вспыхнули какие-то чувства. Практически все друзья от меня отвернулись, осталась она, и она прошла этот путь со мной до конца.
После суда были СИЗО в Барановичах, Гродно и Могилеве. Барановичское УДИН придумало для узников дурацкую схему застилания постели — наверное, чтобы люди лучше подчинялись.
Берешь одеяло, скидываешь в длину до пола, скручиваешь вчетверо, получается длинный прямоугольник. Кладешь его по центру постели. То же самое делаешь с простыней и кладешь ее крест-накрест, только в другой угол, например, в левый. И потом нужно померить углами подушки, чтобы каждый угол совпадал с одеялом. Если угол не совпадает, пишут рапорт за неправильное застилание постели — и за такое все политические обычно идут в карцер.
Однажды заключенные отказались так застилать постель, и к ним прибежала группа быстрого реагирования со щитами и дубинками. Их просто без разбора поколотили, но это последствие нарушения, а не само наказание. Наказание — это карцер: холодная, темная, маленькая комнатка, в которой ничего нет, кроме зубной пасты, щетки, мыла и полотенца.
Еще когда выходил там на прогулку, нужно было присесть на корточки. Упал — начинается моральное давление: кричат, унижают. А есть же старые люди, которым тяжело присесть, пока вся камера выходит, тем более что они выходят по одному.
Расскажу про этап: узника перевозят в автозаке и потом пересаживают в столыпинский вагон. Там есть купе, которые закрываются на решетку, там ты и находишься. Люди по разным статьям, убийцы и насильники, ехали свободно, а политические весь путь проводят в наручниках, и тебе их никто не снимает. Мы ехали из Гродно до Могилева, это больше суток в наручниках.
«0,00033 грамма наркотика, а человек получил за это 10 лет колонии»
Когда мы приехали в колонию [№15], нас выгрузили из автозака. Вышел оперативник, начал кричать, ругаться и унижать нас. Привели в комнату, где все переодеваются в зоновскую робу. Наверное, я сразу не понравился проводившему беседы оперативнику, потому что меня повели в ШИЗО на десять суток.
Иногда людей, которые туда заезжают, избивают в первые дни, но это в основном те, у кого статья не связана с насилием. Например, у меня была статья «массовые беспорядки», у меня потерпевшие — сотрудники милиции, у меня был семимесячный конфликт с сотрудником брестского СИЗО. Таких людей, как я, кто мог дать отпор, особо не трогали. И меня тоже никто не бил, когда я заехал. Другое дело — остальные статьи или те, кто начинал с самого начала права качать.
Один сотрудник очень любил издеваться над заключенными. Постоянно унижал, ставил на растяжки, мог ударить ногой или кулаком в грудь, говорил прямым текстом, что он нас всех ненавидит и подвел бы под расстрел. Наверное, таких сотрудников было больше всего.
Были заключенные, которых надламывало заключение. Тогда они начинали сотрудничать с администрацией и работать против своих же, чтобы улучшить свои условия. Но в моем окружении мы помогали друг другу как могли, несмотря на запрет и угрозы администрации.
Вот лучший пример: однажды начальник колонии сказал, что мы должны ходить в магазин после [заключенных] низкого статуса, и по всей зоне политические отказались туда ходить. Но в итоге почти всех сломали, и только брестские парни не побоялись никаких репрессий с их стороны. Горжусь, что мои ребята такие сильные.
Сначала я в колонии шил варежки для заключенных, которые чистили проволоку. Потом у меня произошел конфликт с бригадиром — он ревновал, что мы с моими ребятами быстрее делали работу, чем другие, и пожаловался, будто я хотел его побить. Тогда меня немного избил начальник колонии: пытался за уши дергать, ногой бить, посадил меня в ШИЗО. Ему очень нравилось наказывать политических, так кайфовал, что аж руки тряслись, страшный лукашист.
Потом меня перевели в грузчики, носил провода из алюминия, меди. Представьте: 150 человек работают с проводами, каждый должен сдать по девять килограмм металла. И мы, шесть грузчиков, должны загрузить по девять килограмм металла на каждого из этих людей. А потом еще я поработал на деревообработке.
Большинство людей там сидит за наркотики, дают огромные сроки за пыль в кармане — например, 0,00033 грамма наркотика, а человек получил за это 10 лет колонии усиленного режима. Знаю, что там сидят за наркотики ребята 2005, 2006 годов рождения.
Считаю, что это ненормально, когда за наркотики человек заезжает в 18 лет, а освобождается в 30 лет. Они потеряли молодость и ничего больше не понимают, кроме жизни в зоне. Если столько времени провести в той дыре, может, ты и не узнаешь о другой жизни.
«Когда Чуденцов приносил о ком-то информацию, человек минимум на пять суток отправлялся в ШИЗО»
Как сиделось с Владимиром Чуденцовым? Он работал против своих и чужих. Я старался держать его на расстоянии от себя и не беседовать с ним, хотя наши нары и были соседними.
Если ему что-то не нравится, окно открыто или в проходе между нар кто-то собирается, он два раза что-то говорит, а на третий раз идет жаловаться. Администрация его любила, это первый человек с экстремистским профучетом, который снял статус злостного нарушителя, все у него там хорошо.
Кричал, что он бизнесмен, сделал Nexta, подтянул туда Протасевича.
Один мой знакомый, когда шил себе перчатку, случайно сделал ее в БЧБ-цветах, так его отправили в ШИЗО и перевели в худший отряд. А когда Чуденцов делал целые торты с БЧБ-флагом, ему за это ничего не было, и все это видели. Знаю людей, которые пострадали от него: когда он приносил о ком-то информацию, человек минимум на пять суток отправлялся в ШИЗО.
Как меня поддерживали? Самый большой пример поддержки — письма и звонки. Это самое важное, что есть у заключенного на зоне, когда человеку пишут и за него волнуются. Свидания — это тоже офигенно, когда к тебе приезжают и ты столько времени не прикасался к любимому человеку, а тут есть такая возможность. Но самое важное — когда пишут тебе, отвечают на твои письма и поднимают трубку, когда ты звонишь.
Положительно оцениваю свой опыт заключения. Многое понял, многое узнал и от людей, и из книжек. Не потерял, а приобрел, встретил новых друзей и увидел, что такое поддержка и солидарность.
9 марта 2024 года я освободился, а 10 мая уже ехал в Польшу. Просто 9 мая мне позвонили и сказали, что на меня заводят новую уголовку. На следующее утро, когда был на работе, мне это подтвердили. За четыре часа я собрался — взял маленькую сумку и 400 долларов, и поехал. Спасибо «Байсолу», что освободили меня из этого плена.
Мало что могу себе позволить, живу в хостелах далеко от своей жены, чтобы иметь возможность подрабатывать. Жена живет во Вроцлаве, и я тоже нахожусь там много времени, но мне в любой момент могут позвонить и предложить подработку где-то еще. Приходится ездить, чтобы как-то здесь существовать. Делаю подсобную работу, доставку, но все это непостоянный доход.
Пока не думал, чем бы хотелось заниматься. Разбираюсь в автомобилях, с ребятами в гаражах пытались восстанавливать старые машины. Думаю, можно снова заняться бизнесом, связанным с такси, потому что знаю, как это работает.
Силовики, судьи, конвоиры и другие — все те люди заслуживают воинственного подхода, на равных условиях я бы с ними еще раз столкнулся, и было бы интересно, что с ними случилось бы.
Понимаю, что политика новой Беларуси должна быть построена на гуманизме и мы не должны делаться такими же, как они. Я и сам считаю, что надо все делать по закону, но мое другое «я» говорит — нет, надо дать им понять, что они натворили. Если бы мне дали выбор и сказали, что ничего мне за это не будет, я бы, наверное, поступил с ними таким же образом, как они поступили с белорусами, которые до сих пор находятся в колониях.
Я бы не смог это отпустить. Столько людей погибло, и кто за них ответит? Как смотреть в глаза людям, у кого родные погибли или остались калеками? Мы должны дать тем людям шанс, но, насколько я знаю, люди не меняются. Они поменяют взгляды только тогда, когда у них запахнет жареным и они начнут притворяться, будто это их подставили.
«Наша Нiва» — бастион беларущины
ПОДДЕРЖАТЬ
Комментарии