Атаман Монич и его женщины: белорусские антисоветские партизаны, когда любовь переплелась с политикой

Когда погружаешься в историю белорусской антисоветской партизанщины 1920-х, возникает впечатление, что все те события происходили на каком-то кинематографическом Диком Западе. 

Милицейские сводки напоминают хронику военных событий: нападения на чиновников и целые военные соединения, перестрелки, провокации… Перечислить имена атаманов — не хватит пальцев: Рабцевич, Квитинский, Клещенок, Козловский, Кузнецов, Крук, Дергач, Хведощеня, Короткевич, Монич, Семеник…

Советская идеология пыталась выставить их обычными гангстерами. Между тем партизанское движение, в котором принимали участие десятки тысяч крестьян по всей стране, возникло как противодействие методам большевистской власти.

Хозяева не хотели мириться с грабежами комиссаров, а опыт недавней революции и короткой демократии толкал к действию. В России вспыхнула Антоновщина, задушенная впоследствии газом и пушками, в Украине — Махновщина, в Беларуси партизанское движение 1920-х координировала организация «Зеленый Дуб».

Аж в 1925-м советские газеты признавали, что через шесть лет после провозглашения БССР под самым Минском, в Борисовской волости, советская власть была чрезвычайно слабой. Реальной властью был лесной атаман — «полевой командир», как сказали бы сейчас.

Некоторые из них в прошлом стояли под флагами Белорусской Народной Республики. Впоследствии, потеряв надежду на отвоевание независимости для целой Беларуси, они стали властью на подконтрольных себе территориях, образовав «партизанские зоны». Это было бы невозможно без поддержки местного населения. С кадрами для отрядов проблемы не было: сотни тысяч крестьянских сыновей прошли через фронты Первой мировой, бежали из одной или другой армии … К атаману мужики шли «подзаработать», он мог защитить от большевистской продразверстки.

Борьба с советами за влияние была жесткой. В книге «Краткий очерк истории милиции Беларуси» (1927) печатались снимки убитых партизанских главарей: в полный рост, с оружием — только что не выставленные в витринах магазинов, как бывало на том Диком Западе.

Есть и другое фото — щуплого голого человека, лежащего на земле. Это тело атамана Монича, руководителя одного из сильнейших партизанских соединений Восточной Беларуси, за которым ЧК безуспешно гонялось несколько лет. Он попал в засаду ОГПУ 23 июня 1924 года. Возможно, такой унизительный кадр — своего рода посмертная большевистская месть.

Отец рельсовой войны

Пунктиры судьбы, материала которой хватило бы на роман, обозначил Сергей Песецкий в своей повести «Никто не даст нам спасения».

Родом Монич был из деревни Жаберичи (не до конца ясно, Малые или Большие) Борисовского уезда (сегодня — Крупский район). Он окончил учительскую семинарию, учительствовал. С Первой мировой войны вернулся подпоручиком. В гражданскую воевал против большевиков: сначала вместе с Врангелем, после с Булак-Балаховичем, и наконец — во главе собственного партизанского отдела.

Партизанский опыт Монич получал в соединении знаменитого партизана Лукаша Семеника (Семенюка). Возможно, они вместе принимали участие в Слуцком вооруженном восстании.

Есть свидетельства, что Монич связывался с белорусской военной комиссией (БВК), задачей которой было создание белорусской армии. Он сообщал, что готов со своим отделом перейти под приказ Белорусского военного командования для борьбы с большевиками. БВК решила послать в отдел Монича члена комиссии капитана Франтишка Кушеля. К сожалению, о той инспекции Кушеля сведений нет.

Монич был первым белорусским партизаном, который практиковал «рельсовую войну». История, случившаяся в октябре 1923, прогремела во многих европейских газетах. Партизаны ограбили скорый поезд, связывающий Москву и Берлин.

Этот экспресс должен был свидетельствовать о стабильности и силе молодой советской власти. Бархат, бронза, натуральная кожа и красное дерево — солидная отделка международных вагонов соответствовала стандартам. Они доставляли к западной границе хозяев новой жизни, советских и западных дипломатов. Шикарно, комфортно и, казалось бы, безопасно.

10 октября на перегоне Крупки — Бобр партизаны разобрали рельсы. Состав разорвался, и один вагон перевернулся. Обошлось, к счастью, без жертв.

В вагоны вошли вооруженные люди. Началось вытряхивание карманов. Черноволосый высокий мужчина интеллигентного вида вежливо попросил представителей иностранных миссий не беспокоиться.

После обратился к польскому военному атташе и спросил, знает ли пан полковник, что в его отделе есть люди из Польши. В ответ услышал, что для него, сотрудника польского генерального штаба, это не новость. Монич предложил офицеру вернуть отобранное его резвыми ребятами, но поляк отказался.

Есть версия, что под видом этого «ограбления» польский генштаб передал средства партизанам Монича.

Часть награбленного удалось отыскать у местных крестьян — кто принес сам, испугавшись угроз, у кого нашли во время обысков. Но большинство из них умпели использовать добытое. «…Часть шелка белого я дал спрятать своему свату Ивану, а 27 аршинов продал Цадику за 50 пудов хлеба, за хлеб приобрел жеребенка. Еще продал Аронику Цадыку пальто черное летнее за 15 пудов хлеба», — записал в протокол следователь по словам Григория Заголовца.

Монич, как показали свидетели, от своей доли отказался в пользу «Зеленого Дуба».

Монич, «Чека» и веселая вдовица

Отряд Монича был удивительно живучим. Он просуществовал четыре года после 1921-го, когда существование «зеленой» партизанки стало невыгодным и тем, кто ее ранее поддерживал. Условия Рижского договора предопределили судьбу главного штаба «Зеленого Дуба». Польские опекуны начали процесс его ликвидации.

Партизанское движение, которое и раньше не отличалось монолитностью, раздробилось на мелкие куски, писали историки, которые его исследовали.

Живучесть моничевцев историк объясняет их оторванностью от других партизанских структур: в обособленный отряд сложнее инспирировать провокатора. Хотя в 1920-м такой случай произошел.

Здесь приключенческо-политический детектив превращается в лирическую историю.

Атаман Монич наведывался к зембинской красотке, вдове Авдотье Габец.

Дом щедрой на ласку Дуси и стал местом развития чекистской интриги.

В местечке встал на постой конный красноармейский отряд «для охраны от бандитов». Хотя местные предполагали, что истинная цель красных — контроль над местным спиртзаводом.

А командир отряда Корзун начал атаку на веселую вдовицу.

Спиртзавод как магнит привлекал военных. Поэтому зембинцы не удивились, когда следом пришел еще один отряд красных с Иваном Шпаковским во главе. Шпаковский пополнил список Дусиных ухажеров. Люди с интересом следили за боевыми действиями командиров вокруг Авдотьи.

Раз визиты влюбленных мужчин совпали во времени. Разъяренные любовники схватились за оружие. Хрупкий на вид Шпаковский, как бывает в вестернах, одним выстрелом свалил крупного Корзуна.

На весь Зембин заголосила Авдотья. Шпаковский и его отдел вскочили на лошадей и поскакали в лес прятаться от закона. Раненого Корзуна отвезли в борисовский госпиталь. Потом пошли слухи, что он умер.

На самом деле Шпаковского звали Ян Крикман. Был он чекистом. Впоследствии Крикман вспоминал, что этот спектакль со стрельбой позволил ему войти в доверие к Моничу.

Зная, что Авдотья Габец — еще и его любовница, военные за рюмкой в ее доме обсуждали «секреты». Вскоре после скандала Шпаковского нашел посланец атамана и предложил присоединиться к партизанам.

Две недели длилась оперативная игра. После по Моничу ударил сильный красноармейский отряд. Потери партизан были огромными. Атаман сумел спастись, но базы снабжения, явки в деревнях, Крупках и Борисове — все, что за две недели в отряде успели увидеть люди Крикмана — было потеряно…

Сонька — две в одной

Это не единственная романтическая линия истории Монича, достойная целого киносериала. Сильный, статный, образованный кавалер, фактический хозяин всей округи, не мог не привлекать внимание женщин.

В «Кратком очерке истории милиции Беларуси» рядом с его именем фигурирует имя Соньки. «Сонька была как две в одной, — говорит Нина Стужинская. — Она привозила в отряд деньги, одежду, медикаменты, вербовала новых бойцов. В 1923 женщина смогла переправить к Моничу через границу из Польши двенадцать человек».

Основной источник сведений о Соньке — ее следственное дело. На самом деле ее звали Хавронья (или, на русский манер, Феврония) Навроцкая (фамилия по мужу, девичья — Рыбак).

Свидетель на суде, ее сестра Агафья, не пожалела красок: «С чертом в голове», крутая, «гулять» начала с пятнадцати лет, ушла от родителей. Крестьянское хозяйство не интересовало ее. Душа жаждала любви, приключений. Нашла занятие интересное:

через границу возила контрабанду, на советской стороне торговала платками, чулками, мылом, табаком. Для своего Жоржика (так она называла атамана) доставляла оружие и патроны, была курьершей и разведчицей.

Путешествовала по деревням, гадала на картах, собирала информацию.

География приключений ловкой крестьянки удивляет: Румыния, Польша, Кавказ, Беларусь по обе стороны границы. Раз, вернувшись из Румынии, она отрезала косу и пожелала называться Сонькой. В эпоху знаменитой Соньки Золотой Ручки выбор псевдонима был предопределен.

История любви этих Бонни и Клайда из-под Борисова начиналась романтично.

Монич и Феврония познакомились, когда он учительствовал в деревенской школе — до войны.

Любовь вспыхнула вновь после возвращения Монича от Врангеля.

Из показаний Сони суду следует, что она была рядом с ним в Польше, где он присоединился к некоему «жонду» (Белорусскому Политическому Комитету (?)).

Почему Соня в конце бурного 1920-го оказалась одна в Беларуси, из ее путаного рассказа трудно понять.

«В 1920 году брат мой Иван, — рассказал на допросе молодой крестьянин из деревни Щавры Иосиф Навроцкий, — ездил за солью к польской границе, познакомился где-то на полпути за Якимовкой с какой-то Сонькой Рыбак».

Родственникам счастливый Иван объявил, что нашел жену. Но скоро семья поняла, что невестка не способна к работе в хозяйстве. К тому же, в отсутствие мужа к ним в дом всегда приходили подозрительные люди.

Кто? Соня не задумывалась: «Брательник». Продукты из дома Соня выносила регулярно. Все шло Моничу. А через год, прихватив мясо убитого быка, ценные вещи (родственники с особой жалостью вспоминали швейную машинку) она ушла в лес.

По романтической версии самой Сони, Монич похитил ее со своим другом, неким Ларионом, который то ли помогал, то ли контролировал раньше их с Моничем «работу» в Польше.

В материалах следствия Сонька фигурирует и как руководитель вооруженного отдела. Советская разведка в это время не раз сообщала о деятельности между станцией Приямино и Борисовом отряда какой-то Маруськи… Может здесь просто путаница с именами?

Амуры атамана

Ее отношения с атаманом складывались непросто.

Информатор ЧК из деревни Большое Хотюхово в доносе за сентябрь 1923 года подробно описал, как Татьяна Рогова, девушка из соседней Радицы, одетая чрезвычайно завидно для местных модниц (шубка, шаровары-галифе, сапожки на высоких каблуках), шла с атаманом в баню Иосифа Шишко на глазах у всей деревни.

В Радицу вскоре пожаловала и Соня с отрядом, заставила хозяина покормить ее людей, выспросила новости и сплетни и снова исчезла в лесу. Не женская ли ревность пригнала ее?

Возможно, амуры Монича заставили Соню вернуться в Щавры. Муж простил ей измену.

Родственники предупредили Ивана, «чтобы ноги ее не было у них». Позже Иван был арестован по делу за приобретение украденных вещей. (Соня принесла из ограбленного поезда?)

А весной 1924 родственники и односельчане увидели Соню, о которой знали, что «снова связалась с Моничем», на скамье подсудимых. Любовь и политика привели к трагическому финалу: 2 марта 1924 Соня вместе с другими шестью соратниками Монича была приговорена к высшей мере наказания — расстрелу.

Белорусские валькирии

Случай Сони-Февронии — не единичный.

Женщины не были пассивными наблюдателями в событиях 1920-х.

Западный психолог В. Денкине утверждал, что в ХХ в. произошла интеллектуализация и феминизация террора. На соседних украинских просторах в то время гремело имя не только знаменитого Махно, но и его соратницы Маруськи — Марии Никифоровой.

Историки мало интересовались извилистой жизнью белорусских «валькирий» — сколько захватывающих сюжетов остается без внимания! Чего стоит жизнеописание Анны Довгерт, нареченной атамана Дергача, лучшей разведчицы «Зеленого Дуба».

Она прожила всего 21 год: расстреляли большевики. До прихода в «Зеленый Дуб» успела повоевать вместе с Махно, атаманами Струком и Соколовским. Да и сестра последнего, учительница Маруся Соколовская, после гибели брата летом 1919 года, возглавила его отдел.

Женщина назвала отряд в честь брата — повстанческая бригада имени Дмитрия Соколовского.

Еще одна Маруся была замечена в боевых рейдах рядом с атаманом Мефодием Короткевичем. Партизанским антибольшевистским отделом в Горбацевичской волости Бобруйского уезда руководила Мария Воронович после того, как ее муж был убит в схватке с красными.

Время, в которое жили упомянутые «Маруси» и «Сони», интересно не только революционными катаклизмами.

Женщины с вызовом нарушали патриархальные традиции: покидали кухню, хозяйство, семью, выходили на поле боя.

Молодые, дерзкие — некоторые из них направили свою энергию и талант в русло дела любимого мужчины. Вторые сами претендовали на роль харизматичных лидеров.

… На примере атамана Монича можно заметить, как быстро людская память создает легенды: его «клад», якобы награбленный в поезде, а после спрятанный, на Борисовщине ищут с не меньшим энтузиазмом, чем в других местах — «карету Наполеона» или «золотых апостолов Радзивиллов». И могилу расстрелянной Соньки показывают до сих пор.

• 27
• 1
• 0
• 0
• 1
• 0
• 0
• 1