Владимир Короткевич. Как ему удалось остаться несоветским и не скурвиться? Он дорого заплатил
Сегодня 40 лет с дня смерти гениального белорусского писателя. Его биография многому нас учит.
Конец 1950-х. Глухая деревня на севере Беларуси. Леса до горизонта. Молодой учитель истории бросается в народную стихию, но скоро его просветительский пыл угаснет: коллеги по школе пьют как лошади, бытовуха заедает. Чтобы абстрагироваться, он покупает сборники белорусской поэзии. Но и там сплошь — «Глыбокае ворыва», «Высокая хваля», «Песня трактарыста»…
«Вдруг нахожу книжечку в картонной обложке «Матчына душа» («Материнская душа»). Дикое название, несоветское название, что это такое? Открываю и читаю первый стих. Жду — обязательно про партию или хоть про ударника или доярку. И вдруг: «У векавечнай Бацькаўшчыне клёны нячутна пачынаюць аблятаць». Я не верю своим глазам. Полистал. Ни одного тракториста, ни одной доярки. И я влюбился в этого автора. Владимир Короткевич фамилия», — вспоминал археолог Михаил Чернявский.
В литературу через смерть Сталина
Мало кто из классиков учился на писателя. Вот и Короткевич стал им случайно.
Первый сигнал судьбы он получил от самого Янки Купалы — первым своим печатным произведением считал письмо с впечатлениями от Вязынки. Молодой Короткевич прислал его жене поэта Владиславе Францевне, а та опубликовала в сборнике, посвященном песняру.
Но кто в юности не пишет? И, махнув рукой на пару сотен якобы ученических стихов, студент русской филологии Киевского государственного университета Короткевич собирался быть ученым. Но произошло неожиданное: умер Сталин.
Короткевич признавался своему товарищу, литературоведу Арсению Лису, что не стал бы писателем, если бы не оттепель, не ХХ съезд партии, не снос сталинщины. Он «ненавидел сталинизм, тоталитаризм, всяческое угнетение, уравниловку», свидетельствовал варшавский профессор Флориан Неуважный, его однокурсник и друг на всю жизнь.
Бровка и Танк попросили
В киевскую аспирантуру Короткевич, к счастью для белорусской литературы, не поступил. Тогда «прикрепился» к кафедре и уехал учительствовать в деревню на Киевщине. Темой научной работы он заявил «Восстание 1863 года в русской литературе». Диссертация так и осталась ненаписанной, но мало кто другой больше сделал для памяти о том восстании.
Вернуться же в Беларусь самому Короткевичу помогли Петрусь Бровка и Максим Танк: через местного живого классика Павла Тычину они попросили украинское Министерство образования разрешить перспективному молодому поэту поехать учительствовать на родину в Оршу.
Агент Высоцкий
Несколько стихотворений Короткевич отдал в оршанскую районку «Ленинский призыв». «Опрометчиво, потому что не подумал, как их воспримут доморощенные «знатоки». А они, оказалось, дышали еще сталинским духом», — вспоминал он.
Сотрудник редакции (и параллельно КГБ) Леонид Высоцкий написал статью «Не в ногу с жизнью», обвинив автора в черной меланхолии, увлечении историей и предсказании гибели СССР в стихотворении «Водород». Травля разворачивалась как по методичке. Не испугал оршанскую газету даже Бровка, который пытался защищать «интересный голос» Короткевича.
Травля напрягала. И Короткевич подался в Москву, сначала на литературные курсы, потом на сценарные.
Тогда же его приняли и в Союз писателей. И после оршанского наставничества Короткевич больше нигде официально не работал. Членство в творческом союзе позволяло так жить и не считаться «тунеядцем». «Выходит, я должен даже благодарить поэтому солдафона Высоцкого», — говорил Короткевич.
А бдительный ветеран, кстати, дожил до 1973 года и еще застал расцвет славы объекта своей критики.
Таких героев еще не было
Короткевич пишет, что «многому научился» на Высших литературных курсах в Москве. Москва дала Короткевичу материал для первого романа «Леониды не вернутся на Землю», который он написал в 1962-м за 60 дней. Главный герой — не крестьянин, а интеллигент в четвертом поколении. Для белорусской литературы тогда это было, скажем так, нетипично.
Когда роман готовили к изданию отдельной книгой, его почитал идеолог ЦК Василий Шаура – и набор рассыпали. Цензоров особенно зацепило название «Леонидов…»: так совпало, что в СССР к власти тогда пришел Леонид Брежнев. Отдельной книгой роман вышел только через 22 года — зимой 1984-го.
«Московская штучка»
Так, говорят, Иван Мележ назвал Ирину Горову — героиню «Леонидов…», в которую был влюблен главный герой. Она имела прототипа — преподавательницу Высших литературных курсов искусствоведа Нину Молеву.
Как в романе, так и в реальности та была замужем — за художником Элием Белютиным. Это его модернистская группировка «Новая реальность» организовала в Москве знаменитую выставку, разогнанную Хрущевым. Разгон обозначил конец политической «оттепели» в СССР.
Напуганный Белютин после скандала согласился переучивать художников-абстракционистов на реалистов. Короткевича такой демарш возмутил. Возможно, заедало, что Молева, которую он любил, осталась с таким конформистом.
«Романсирование» с ней, признавался Короткевич другу Владимиру Колеснику, было платоническим.
И тем не менее он — романтик! — всерьез собирался заработать к лету 1960-го 200 тысяч рублей (это во времена, когда учитель зарабатывал 700 за месяц) на киносценариях и пьесах, купить под Москвой домик и машину, чтобы Нина, уйдя от мужа к нему, не стала жить хуже.
Однако Молева, конечно, не бросила Белютина и удобную квартиру на площади Маяковского. В Короткевиче же она видела провинциала, который «ко мне пришел еще не сформированным человеком… многое из того, что я говорила, буквально переворачивало что-то в его душе».
Все-таки Короткевич до конца жизни дружил с ней, покупал и дарил картины. 98-летняя Молева умерла в Москве в феврале 2024 года. После смерти мужа она отписала его и свою художественную коллекцию в дар Владимиру Путину. Есть в той коллекции, наверное, и картины, подаренные Короткевичем.
И даже такие личные трагедии, как с Молевой, рождали у писателя беспорядочную творческую энергию.
Купала времен раннего застоя
Это сегодня Короткевич — классик. А «в начале дорог», в 1960-е, он выламывался из разрешенной белорусской литературы, хотя нигде в произведениях не сказал слова против коммунистической идеологии.
Напротив, Ленина ценил и с Хрущевым во многом соглашался. Но писал что-то такое, от чего белорусы переставали двигаться к определенному тем Хрущевым слиянию с русским народом.
Эту чужеродность видели «органы», поэтому чрезвычайно интересовались Короткевичем, допрашивая его знакомых ученых и литераторов. Как в 1930-е Купалу поставили во главе сфабрикованного «Союза освобождения Беларуси», так в 1970-е из Короткевича хотели «слепить» лидера антисоветской организации.
Рычагов влияния на самого Короткевича было мало: он не был в партии, имел вызывающий, смелый характер, выпивал, нигде не работал и не был даже членом профсоюза.
А совсем не печатать его не удавалось: за писателя заступались литературные мэтры, каждую его новую книгу читатели не то что разметали — воровали из библиотек.
Колосья и серпы
Главной книгой своей жизни Короткевич считал роман «Колосья под серпом твоим» (ныне исключенный из школьной программы). Он был задуман раньше всех остальных — в августе 1959-го, в Озерище над Днепром, где писатель увидел старую грушу над кручей. «Колосья» выросли вместо так и не написанной диссертации о восстании Калиновского.
«Постарался заплатить этой книгой долг Днепру, людям 1863 года, Беларуси», — говорил Короткевич. Он, не имевший ученой степени, но «историк до глубины души», как сказала однокурсница Нина Снежко, понимал значение тех событий.
То, что мы сегодня знаем как «Колосья под серпом твоим», на самом деле лишь треть от задуманного. Короткевич планировал написать еще две части романа: «Брань» — про само восстание и «Голгофа» — про его разгром.
Существовало ли продолжение «Колосьев» — загадка. Короткевич на протяжении всей жизни в различных интервью говорил, что пора бы уже закончить роман. Но завершенных текстов, помимо двух небольших частей-ответвлений, в архивах писателя не нашлось.
Может продолжение похитили неизвестные, которые ограбили квартиру Короткевича в 1982-м? Так иногда интерпретируют слова Короткевича: «Били по самому дорогому».
Бородулин так не считал. Хотя версию, что под видом злодеев в квартиру влезли кагэбисты, допускал. Украденное у Короткевича кольцо впоследствии подбросили, а орден, полученный по случаю юбилея, — нет.
Но и первую часть «Колосьев» пришлось пробивать с боем. В «Советской Белоруссии» вышла рецензия Якова Герцовича на журнальный вариант романа. Критик обвинял Короткевича в симпатиях к аристократам-«эксплуататорам» Загорским, отсутствии в произведении «социальных низов» и фактически требовал переписать роман.
Выход романа отдельной книжкой оказался под угрозой. Чтобы спасти ситуацию, Иван Мележ организовал в Институте литературы Академии наук обсуждение произведения. Присоединились честный Брыль, друг Янки Купалы Язэп Сушинский, а Павлина Меделка, потрясенная романом, назвала Короткевича «сыном».
Для издательства «Колосья» рецензировал старший писатель Максим Лужанин, который, намекали, был давним агентом КГБ и в свое время был «приставлен» органами к Якубу Коласу (и написал одну из лучших книг о классике — «Колас рассказывает о себе»). Лужанин понимал логику идеологической цензуры и предлагал правки, которые бы ее устроили. Короткевич вспоминал: из-за тех правок они «бросались друг на друга как звери».
Помирились же по дороге в Брест, когда друзья привели Лужанина к Короткевичу в купе и дипломатично оставили наедине с бутылкой коньяка.
Неожиданно Короткевич нашел в Лужанине интересного собеседника. Они сошлись во взглядах на судьбу старой минской архитектуры, на белорусскую литературу 1920-х, о легендах и характере которой «мы непростительно мало знаем». Короткевич написал о Лужанине эссе «Теплый августовский полдень». А Надежда Васильевна, величественная мама Владимира, играла с галантным Лужаниным в преферанс. И, сокрушался Короткевич, «проиграла аж три рубля».
Лужанин написал 72 страницы замечаний, и многие его правки Короткевич должен был внести. «До перерезания жил произведения не дошло», — кратко подытожил работу рецензента Бородулин.
Отдельная история была с выходом «Колосьев» по-русски. Издание готового перевода, который хотели уже «зарезать» за якобы малоинтересность для небелорусского читателя, спас известный историк-белорус Николай Улащик, который после сталинских лагерей работал в Институте истории АН СССР в Москве. Начало рецензии Улащика констатирует колониальное состояние белорусской советской культуры: «Художественные произведения на исторические темы появились в белорусской литературе только в самое последнее время. Главной причиной такого запаздывания является явно не столько молодость литературы, сколько до крайности слабая разработанность истории этой страны…»
Капустник вместо «философии»
Уставший от волнений вокруг «Колосьев», Короткевич надолго переключился на кино. Кинематограф манил его как фата-моргана. Неснятые киносценарии занимают целый том его нового собрания сочинений.
«Ни черта вы не понимаете в кино! — злился он на друзей. — Это же мощная сила! Роман в белорусских условиях прочитает ну десять, ну двадцать тысяч человек. А хороший фильм посмотрят миллионы».
Знаменитый роман Короткевича «Христос приземлился в Гродно» начинался как киносценарий. И много сил пришлось потратить на бодание с цензурными «худсоветами», с режиссерами-«варягами». Мальдис вспоминал, как Короткевич вернулся из Крыма, где снимали «татарскую» часть «Христа», а он должен был вносить бесконечные изменения в сценарий. Вернулся мрачный, так как предложили изменить название фильма на «Жизнь и вознесение Юрия Братчика», выбрасывали всю «философию», весь здравый смысл.
«Вечно им кажется, что мой Христос что-то не то говорит, — жаловался. — Слишком современный».
Мировоззренческий фильм превращали в капустник, оставляя одни комические сцены. Даже на главную роль Юрия Братчика определили актера Льва Дурова, несоответствующего по типажу и амплуа. Хотя он удивительно неплохо справился с ролью «мужицкого Христа», но, отмечал Короткевич, в фильме превосходство над Уленшпигелем получил Ламе Гудзак. Урезали даже финальную сцену распятия Братчика, брошенного друзьями. И все равно фильм не пустили в прокат: он пролежал «на полке» до 1989-го.
Режиссер Бычков признался впоследствии, что в сцене распятия кому-то увиделся намек на… Хрущева, которого также оставили верные соратники. «И хотя аналогия была абсурдна, пришлось концовку сократить». А Короткевич жег нервы, силы и время на борьбу с перестраховщиками.
Не выпить не могу
«Он настолько тонко чувствует, что иногда рядом с ним становится как на рентгене, кажется, просвечивает … А на вид — длинный, длинный мальчишка с огромными глазами, высоким лбом. Пьет много, но спасает то, что засыпает, а утром — снова свежий…» — таким запомнила Короткевича в 1962-м литературовед Валентина Гапова.
«Жаль Володю и его светлый талант … Вам сейчас с ним не справиться… разных алкоголей везде — аж полки гнутся… Плохие друзья, которые потакают его пагубной слабости. Дешевые друзья это!» — писала матери Короткевича Лариса Гениюш. Она и сама имела похожую беду с сыном Юркой.
За пьянку на Короткевича и Бородулина ругался строгий Зенон Позняк (и они его, который их моложе, побаивались). «Я — хочу пью, а хочу — и не пью месяцами», — бравировал перед Гениюш Короткевич в 1960-е. А в начале 1980-х, доставая спрятанную на стеллаже за книгами бутылку «Московской», говорил гостю — Владимиру Колеснику: «Я не выпить не могу!»
Доходило до галлюцинаций. Василь Быков вспоминал, как во время совместного отдыха на юге Короткевич «в сумерках начал жаловаться, что внизу в кустарнике сидит дракон, следит за ним. Говорит: иди, покажу. Я шел в их номер, и Володя показывал вниз: во, во… выглядывает!.. Нет, спрятался. Ну, жди, я тебя подкараулю…»
Он обращался к психотерапевтам, но это не помогало. Короткевич погиб бы много раньше, если бы не Валя Никитина.
Жена для Короткевича
Короткевич в одном своем стихотворении объяснил, почему долго не женился: «Есть десятки, с кем можно спать, просыпаться — ни одной нет».
Женитьба Короткевича была делом всенародным. Арсений Лис возил его в Вильнюс «случайно» знакомить с дочерьми старого белорусского деятеля Янки Богдановича — аспиранткой-химичкой и студенткой консерватории. Короткевич целый вечер веселил компанию, а потом попрощался и сбежал.
«Мне нужна такая жена, чтобы имела хороший запас терпения, — объяснял он неудавшемуся свату по дороге в отель. — Например, будем идти с нею по улице, и мне вдруг так захочется, понимаешь, так неодолимо возжелается взобраться на дерево или на крышу дома, то чтобы сумела ждать, пока я оттуда слезу. А потом как ни в чем не бывало пойти дальше».
Чернявский упоминал, что сознательному белорусу было практически невозможно найти близкую по духу спутницу жизни в Минске 1960-х. В конце концов и он, и Лис женились на русскоговорящих девушках и белорусизировали их.
Как Короткевич познакомился с будущей женой? Версии расходятся. Одни говорят — на литературной встрече в Брестском пединституте: она сидела и читала его «Дикую охоту», не зная, что разговаривает с автором. По другой версии, знакомство состоялось в купе поезда по дороге из Минска в Брест.
Валентина Володкович была высокой блондинкой с голубыми глазами, немного близорукой, но очки ей были к лицу. Фамилию Никитина она оставила по первому мужу, короткий брак с которым вспоминать не любила. Говорила Валентина по-русски, но белорусский знала неплохо, так как ее школьным учителем был языковед Федор Янковский.
По специальности Никитина была археологом. Она училась на минском истфаке, после — в московской аспирантуре. Когда вернулась в Минск, позволяла себе снисходительность к здешним светилам. И была свергнута со столичного Олимпа в Брестский пединститут, где должна была преподавать Историю КПСС, так как никакой другой работы для нее там не было. А в летние отпуска пропадала на раскопках.
Еще не будучи замужем за Короткевичем, Валентина переехала к нему в Минск. Работа ей нашлась в академическом Институте искусствоведения, этнографии и фольклора. Здесь она стала двигателем создания «Свода памятников истории и культуры» — энциклопедии архитектурного наследия. Идеологи проворонили эту книжку, посчитав, что там будут одни партизанские обелиски. Тем временем исследовательская группа измерила древние деревянные церкви, фотографировала памятники белорусского барокко. Вместе с женой в экспедиции частенько отправлялся и Короткевич.
Когда Короткевич женился, Валентина Брониславовна обменяла свою брестскую квартиру на комнату в Минске, а после двушку на Хоружей и ту комнату они обменяли на трехкомнатную квартиру в писательском доме по Маркса, 36. Там у Короткевича наконец появился полноценный отдельный кабинет.
Онкология ударила Валентину Брониславовну неожиданно. Не стало ее в феврале 1983-го. Короткевич пережил жену на неполных два года. Он покинул этот мир в глухой застойный рассвет, хотя одна анкета предсказывала ему дожить как раз до нашего времени.
В 1976-м в Варшаве, когда пара гостила у профессора Флориана Неуважного, жена побудила Короткевича пройти тест «Доживем ли до ста лет?» из польского журнала «Kobieta i Życie». Он впоследствии сложил об этом фельетон в мрожековском стиле. И промежуточный итог той анкеты показал, что Короткевич проживет 89 лет — до 2019-го.
Представим, как перестройка, Чернобыль, открытие Куропат, получение независимости, белорусизация могли бы быть подсвечены Короткевичем. Может, тогда и нам было бы легче и счастливее пройти все это.
Почему Короткевич гений
Создал с нуля белорусскую историческую прозу. Его романы и повести о прошлом непревзойденные до сих пор.
Закрепил в белорусской культуре образ Кастуся Калиновского, понимая его важность (декларации Калиновского стали отправной точкой формирования современной белорусской нации).
Создал в литературе мощные образы аристократов и их потомков: Романа Ракуты, Алеся Загорского, Андрея Гринкевича… Тем самым показал, что белорусы в прошлом имели собственную элиту, а не были обезличенным людом.
Создал образы героев эпохи Ренессанса — Юрия Братчика и Гервасия Выливахи, — опровергая идеологический постулат, что история Беларуси началась с 1917 года.
Написал захватывающий учебник-путеводитель по истории Беларуси — «Земля под белыми крыльями».
Начал писать по-белорусски детективы, создавая «городскую» массовую литературу.
При всем цензурном давлении смог сохранить свои произведения и донести их до читателя.
«Наша Нiва» — бастион беларущины
ПОДДЕРЖАТЬ-
Появился портал по истории Беларуси с AI-ассистентом и 3D-моделями
-
«Наиболее ощутимые изменения — в презентации восстания Калиновского». Как изменились белорусские учебники по истории
-
90 лет со дня рождения Станислава Шушкевича — архивный фильм «Нашай Нівы» о первом руководителе независимой Беларуси
Комментарии