«Деньги, подаренные на свадьбу, посчитали финансированием протестов». Беседа с мужем политзаключенной Марфы Рабковой
6 января координатору волонтерской службы «Весны» Марфе Рабковой исполнится 26 лет. Из них уже почти четыре месяца она находится в СИЗО с обвинениями по статье 293 Уголовного кодекса (массовые беспорядки). Накануне мы встретились с ее мужем Вадимом Жеромским, с которым они так и не успели съездить в свадебное путешествие и отметить первую совместную годовщину, и расспросили, как это — быть мужем политзаключенной.
«Наша Нива»: Вадим, насколько празднование этого Нового года отличалось от того, каким оно бывало обычно?
Вадим Жеромский: 31 декабря я занес последнюю в 2020-м году передачу Марфе: сам напек много печенья. Надеюсь, ей было приятно и нескучно в этот вечер. Сам думал попроситься работать (я делаю администратором в бизнес-центре), но нужды не было. Так что просто провел время с котами, читал и слушал одинокую музыку. Обычно же на Новый год мы вместе с Машей отправлялись или к ее родственникам в Добруш, или к моим в Сморгонь.
Вадим Жеромский
«НН»: Знаю, что у Марфы от коронавируса недавно умерла бабушка. Как она пережила эту новость?
ВЖ: Мы недели две собирались с мыслями — не знали, как об этом рассказать. В итоге отец написал ей письмо. Оно дошло не так давно: как раз, когда снова продлили срок содержания под стражей — теперь до 17 января, несмотря на все поручительства.
Марфа тяжело переживает эту утрату. Тем более ее бабушка, несмотря на 79-летний возраст, чувствовала себя здоровой и бодрой. Она заболела, и в Добруше две недели не могли добиться того, чтобы сделать ей тест. В итоге все же сделали, подтвердился коронавирус. И бабушка быстро умерла. В итоговом эпикризе написали, мол, причина смерти — сердечная недостаточность. Но хоронила ее специальная бригада, в комбинезонах, без ритуальной процессии. И в этом похоронном бюро родственникам говорили, что в тот день в одном Добруше таким образом похоронили пять человек. При этом Минздрав писал о семи смертях по всей стране.
Чтобы как-то поддержать Марфу, я написал заявление с просьбой о свидании с родственниками по причине смерти бабушки. Хотя бы на полчаса. Нам отказали. Причин тому никаких не озвучивалось: просто они могут говорить «нет». Хотя я до последнего думал, что хотя бы такая сакральная вещь, как смерть, пробудит у сотрудников Следственного комитета что-то человеческое.
Марфа и Вадим часто берут бездомных котов на передержку, выхаживают, откармливают. Морфей и Гита остались с ними жить после одной из таких передержек.
«НН»: Что тебе известно об условиях содержания Марфы в СИЗО?
ВЖ: Марфа сидит в небольшой камере: писала, что ступает три шага от нар — и уже упирается в стенку. А людей там четверо. Кроме нее, еще две сокамерницы тоже политические, очень молодые девушки. У одной из них через стенку сидит сестра.
В камере очень влажно и холодно — жена почти всегда одета, словно капуста. В шапке часто сидит, недавно даже простудилась там. Знаю, что их месяца два не водили гулять.
Только недавно начали раз в пару дней. При этом прогулки проходят в небольших бетонных комнатках, сверху — решетка и автоматчики ходят.
Из ненормального — то, что ей передают далеко не все письма от родственников. Изначально их совсем блокировали: не пропускали ни от нее, ни от меня. После от нее пошли потоком по пять-шесть штук сразу. Правда, вразнобой: сначала мне отдали письмо №1, после сразу — №7. Из моих 20 писем жене отдали штук пять приблизительно. От родителей совсем все слабо доходит. А вот с письмами от незнакомых людей дела лучше: знаю, что около 300 уже дошло.
Ненормально, что ей запретили передавать учебники и присылать журналы. А Марфа очень любит учиться и читать. Пока она перебирает местную библиотеку «Володарки» — почитала все, что было: Быкова, Короткевича, Достоевского.
Но самое неприемлемое — это, конечно, непроцессуальные действия со стороны силовиков.
Мне известно, что к ней время от времени заходят некоторые сотрудники на «разговоры» с целью получения каких-то нужных им признаний. И неважно, что они расспрашивают Машу о вещах, о которых она не знает. Логика следующая: ты поможешь нам, мы — тебе. Давят тем, что Машу может не дождаться папа: он у нее болен онкологией. На свободе она почти каждую неделю ездила к семье, чтобы помогать.
Вадим с Машей. Архивное фото.
«НН»: У родственников как-то изменились политические взгляды в связи с задержанием дочери?
ВЖ: Раньше они были индифферентны к этой теме, так скажем. А потом Тихановский появился, а ведь он с добрушцами почти земляк, одна область. Благодаря его видео люди открыли на многое глаза, начали его поддерживать рьяно. А после Тихановского посадили, и все офигели, ситуация нагнеталась…
Когда задержали Машу, ее родителям звонили почти сутками, предлагали помощь. Город небольшой, менее 20 тысяч человек, все друг друга знают. Даже сейчас люди приходят к матери Маши, поддерживают. Складывается впечатление, что люди прошли точку невозврата и категорически против происходящего в стране.
И это восток Беларуси, а там всегда были больше пролукашенковские настроения и пророссийские еще. А сейчас все осмысливают, что им этого ничего не нужно, они разочаровались и в Лукашенко после лета-2020, а заодно и в Путине, который его поддерживает.
Среди моих родственников тоже нет «ябатек». В трезвом уме поддерживать все это насилие никто не станет. Такое возможно только если у тебя есть материальная заинтересованность или недостаток информации.
«НН»: Расскажи, как вы вообще познакомились с Марфой.
ВЖ: Был такой движ «критическая масса». Он объединял различных активистов, которые устраивали велозаезды с целью защиты прав велосипедистов на движение по городу и с заявлениями своего видения мироустройства.
В 2016 году в Минске состоялся очередной велозаезд, который атаковал ОМОН. Задержали кучу людей. В результате сел в тюрьму Дмитрий Полиенко, стал политзеком. И я, и Маша были с ним знакомы. Мы объединились на почве поддержки Дмитрия и правозащитной деятельности в целом.
Быстро начали жить вместе, а потом просто как-то обсудили, что пришло время отношениям переходить на новый уровень — так и поженились. Следующим шагом должно было стать венчание, но вот пришлось отложить.
«НН»: На момент вашего знакомства Марфа еще не работала в «Весне», чем она занималась до нее? И насколько «Весна» изменила ее жизнь?
ВЖ: Ее тогда только-только отчислили с последнего курса БГПУ, где она училась на специальности «биология». В то время во многих вузах проходили акции против платных пересдач «Декана на ковер» — вот ее на этом фоне и отчислили. После она попыталась восстановиться на той же специальности в Могилеве. Сдала несколько экзаменов, ждала последний, сидя в коридоре. В тот момент в кабинет зашла какая-то женщина из администрации МГУ. Она начала доказывать преподавателю, который должен был принимать экзамен, что к нему сейчас зайдет дамочка из этих, «политических», которых «нам здесь не нужно». Машу было рекомендовано завалить. Она все это услышала за дверью, психанула и сказала им, что сама заберет документы.
В результате ее образование в Беларуси пока отложилось. Но она поступила в ЕГУ. Как и я, учиться там на международном праве. В 2019 году она пришла в «Весну», до этого поработав там в качестве волонтера.
В «Весне» ей очень нравится, что она помогает людям. Ее окрыляло это дело, поэтому она говорила, что может работать круглосуточно. Весной-летом она участвовала в кампании «Правозащитники за свободные выборы», куда подали заявки 1500 человек. Она общалась с независимыми наблюдателями нон-стоп, в течение 24 часов была на связи, отвечала на все вопросы. Поспит — и снова за работу.
Мы точно стали меньше времени уделять себе и даже не отметили годовщину 14 августа, не поехали в отпуск, как планировали. Об этом и не думалось: тысячи задержанных, пытки, всем нужно было помочь…
Люди звонили и звонили ежедневно. За послевыборный период «Весна» обработала несколько десятков тысяч звонков. Марфа выдохнула, если можно так сказать, только в камере. Написала: «Ну вот, наконец у меня выходной». Уже четыре месяца как.
«НН»: При обыске у вас как раз забрали отложенные со свадьбы деньги…
ВЖ: Они так и лежали в конверте. А еще у нас были отложены деньги на обучение и на лекарства отцу Маши. Всего дома было около 3500 евро, которые восприняли как деньги на «массовые мероприятия». Я пытался доказать, что 3500 евро для таких глобальных дел, — как-то маловато, объяснял, что это за деньги и ради чего, но мне сказали, что я вру.
В универе пошли навстречу, разрешили оплатить позже. Сейчас просто откладываю деньги с зарплаты себе и Маше, чтобы оплатить очередной семестр.
«НН»: Как ты сам пережил обыск, допрос с мешком на голове? Как все это сказывается на тебе в психологическом плане?
ВЖ: Для меня это не стало сюрпризом, я знал, что в нашей стране такое происходит давно: встречал на своем пути и автоматы спецназа, и избиение электрошокерами.
Мы еще с весны заметили, что за нами ходит внешнее наблюдение, понимали, что нами интересуются. Но именно к уголовным делам я готов не был. Сам я прохожу свидетелем по делу о массовых беспорядках. До сих пор не верится, что настолько нагло можно такое шить, без доказательств.
Маша с августа занималась сбором информации по пыткам в отношении белорусов. Я смотрел на все эти фото и видео со сбитыми, покалеченными людьми — и сразу понял: власть перешла границу, и обратно для нее дороги нет. Они будут идти до конца.
Оправившись от шока, власть будет наносить ответные удары. Поэтому я не живу какими-то иллюзиями и держу в голове наихудший вариант развития событий. И Марфу готовлю, чтобы после приговор не стал для нас шоком.
Пока худший сценарий по этой статье — три года заключения. Но скоро четыре месяца, как Машу задержали, максимум по этой статье до суда могут держать шесть. Следователь обещал суд над Машей еще до Нового года, но, как я понимаю, им не с чем туда идти. Поэтому я боюсь, чтобы потом не начали выдумывать что-то еще, новые статьи, чтобы человека не упустить. Так же уже было сделано с Тихановским или Лосиком.
Считаю, что сейчас идет торговля: власть пытается получить для себя какие-то гарантии. И до тех пор пока эти гарантии не будут даны Лукашенко, его капиталу, семье, бизнесу — до тех пор люди будут сидеть. Надежды на то, что суд или следователи слитуются и скажут: «Мы ошибались, мы фабрикуем дела», — нет. Все решается «сверху».
«НН»: Вы живете в одном из самых активных протестных районов Минска — «Каскаде», здесь вывешивался самый длинный, 70-метровый бело-красно-белый флаг. После многочисленных штрафов обществу и задержаний активистов — какое настроение у ваших соседей?
ВЖ: После того, как людей начали «кошмарить» (выписывать большие штрафы товариществу собственников, штрафовать и задерживать за флаги и дворовые активности), мне кажется, они временно перешли в режим самосохранения.
Не надо думать, что все закончилось: люди выдерживают время, укрепляют коммуникацию, связи. Никто же не поверил, что человек, укравший выборы, изменился, что ли ОМОН стал лучше. Все все увидели и запомнили, и неприятие власти на всех уровнях будет только увеличиваться. Власти делают типичные ошибки: они зажимают гайки, но резьбу в итоге сорвет, и протест будет еще более массовым и озлобленным, чем был в августе-2020, таково мое мнение.
«НН»: Многие называют революцию-2020 в Беларуси женской, что ты думаешь на этот счет?
ВЖ: Думаю, что сам образ женщины, которая восстала против беззакония и насилия, очень подходит современной Беларуси.
Наша страна — это та самая женщина, что долгое время терпела унижение, а после схватила руку, которая была занесена для очередного удара. И теперь та женщина имеет выбор, что делать дальше: попросить помощи у соседей, самой отбиваться или начать переговоры об условиях совместной жизни дальше. Или все сразу.
Что касается дел каждодневных, то держать в заложницах десятки женщин — варварство. Женщины должны быть освобождены из плена без каких-либо условий. Без этого даже разговоров о переговорах быть не может.
«НН»: Быть в статусе мужа политзаключенной — это как?
ВЖ: Меня этот статус не устраивает. Я хочу просто быть мужем Марии Рабковой.
Я верю, что к амбарному замку в нашей стране найдутся ключики. Замок откроется, и мы вздохнем полной грудью и не будем бояться выходить на улицу, гадать, убьют ли нас, или побьют ни за что. Надеюсь, что в 2021 году в Беларусь вернется закон, и тот, кто мешает этому случиться, нас оставит. Ведь уезжать отсюда мы не собираемся: для меня Беларусь точно роднее, чем для пришлых людей, которые нас терроризируют. Это они должны бежать. Мы здесь — дома.
Адрес для писем Марии Рабковой: СИЗО-1, 220030, г. Минск, ул. Володарского, 2
Комментарии