«Возможно, нам не придется ехать в Беларусь на танках. Может, все решится само собой». Большое интервью с командиром полка Калиновского
Важные решения в батальоне имени Кастуся Калиновского принимают за овальным столом. Чуть меньше месяца назад, когда формирование стало полком, за этим же столом снова собрались ключевые люди штаба: нужно было выбрать командира. В какой-то момент «все повернули глаза» на Дениса с позывным Кит. Времени на подумать у молодого человека не было, нужно было ответить здесь и сейчас. «Ребята проявили ко мне доверие, и я сказал, что постараюсь не подвести», — вспоминает Денис. Так парень в 26 лет возглавил полк. Интервью у него взяло «Зеркало».
«Калиновцы» сейчас находятся «на нескольких секторах», поэтому Денису, как командиру, приходится много ездить по Украине, чтобы общаться с бойцами и в целом наблюдать ситуацию на фронте.
В минувший четверг случился тот редкий вечер, когда Кит после службы на пару часов попал домой к семье. Мы созваниваемся в Telegram. На экране появляется обаятельный парень с пышными усами, заметно уставший. Рассказывает, что он из Минска, окончил лицей автомобилестроения. Год отработал на МАЗе, еще полгода механиком-диагностом на СТО.
— С 17 лет я начал следить за ситуацией в Украине. Для меня открылись такие сферы, как история и политика, — описывает свои тогдашние мысли Денис. — После аннексии Крыма я понял, что не могу стоять в стороне, когда, скажем так, горит дом моего брата. Мне хотелось действовать вплоть до того, чтобы идти с оружием на передовую, и в конце 2014-го, в 18 лет, я уехал в Украину.
В 2015-м Денис вступил в полк «Азов», был в подразделении разведки, а после обучения стал инструктором. Параллельно проходил курсы по тактике, медицине, физподготовке. Командир хотел сделать из парней бойцов-универсалов.
— Когда мы соглашались на работу инструкторами, поставили условие — обязательное участие в боевых действиях, потому что мы приехали в Украину не физруками, а на фронт. За время службы в «Азове» мы не раз ездили в АТО, — продолжает Денис. — Через два года наши пути с полком разошлись. Мы с ребятами-белорусами нашли выход на собственную базу в Марьинке (город в Донецкой области. — Прим. ред.). Это было то, чего нам не хватало: когда как можно меньше тренироваться и больше находиться на позициях, где происходят бои. Там я пробыл полгода, а потом началась мирная жизнь.
— До 24 февраля вы больше не брали в руки оружие?
— Не совсем так, я продолжал инструкторскую деятельность в одной из организаций. Только учил военному делу уже гражданских. Если честно, я до последнего не думал, что будет война. Рассуждал: мы живем в цивилизованном мире, страны очертили свои границы, политики должны научиться договариваться. Ну какая война?
В то же время осознавал: амбиции некоторых людей могут их далеко завести. Так и случилось. Поэтому с началом боевых действий мы с белорусами, с которыми служили в Марьинке, снова собрались. Так появился костяк для создания батальона Калиновского. А он уже потом разросся до полка.
«Люди, которых ломает, есть. Случалось, что после боевых действий у человека, например, резко появлялись срочные дела»
Дениса на должность командира полка выбрали по нескольким причинам. Во-первых, он давно в Украине и понимает, как договариваться с местными. Во-вторых, ребята в штабе хорошо знали о его боевом опыте. В-третьих, он стал одним из первых белорусов, кто с начала «второй фазы войны» уже участвовал в серьезных боях. Речь идет о Буче. Все это, говорит Кит, позволяло взять на себя тяжелый груз ответственности.
— Как бойцы отреагировали на то, что полк возглавил человек, которому всего 26?
— Возраст на войне отходит на второй план. Ребята, за исключением, возможно, новеньких, знают мою историю и то, что в 18 лет я стал инструктором и обучал других. Поэтому такого, что 26 тебе, поэтому ты не справишься, не было.
— Расскажите про полк: сколько вас, кто эти люди?
— Точную цифру я назвать не могу, скажу только, что нас более 400 человек. Насколько больше, не отвечу. Сейчас в среднем в неделю к нам присоединяется около десяти бойцов. 90—95% полка — это гражданские: программисты, дизайнеры, слесари, строители — в целом, люди разного рода профессий. Большинство из них — те, кому после выборов в 2020-м пришлось уехать из Беларуси.
После того, как в Украине началась война, у многих из них случился «зов сердца», как было у меня в 2014-м, и они вышли на нас. Они быстро учатся военному делу и понимают все суровые реалии. Среди тех же, кто имеет боевой опыт, — это люди из «Азова», участники «Правого сектора» и других добровольческих подразделений.
— А возраст бойцов какой?
— Самому младшему 18, старшему — 70. Последний — это боец с позывным МММ. Он был инструктором в «Азове», там мы и познакомились. Это кадровый военный, полковник в запасе. Прошел Афган. У него есть чему поучиться. Когда он мне написал «Кит, возьми меня к себе, вместе пойдем в Беларусь», я улыбнулся. Рад, что он откликнулся. Да еще и сам.
— Как определяется, попадет ли к вам человек?
— После того, как человек присылает заявку, у нас есть люди, связанные с IT, которые поднимают по нему информацию из различных источников (речь о «Киберпартизанах». — Прим. ред.). Если боец на этом этапе нам подходит, он проходит какой-то минимальный отборочно-тренировочный процесс в Варшаве (на базе «Белорусского дома». — Прим. ред.), затем, когда собирается группа, они приезжают к нам в Украину.
Здесь их ждет долгое собеседование (час—два), во время которого мы стараемся максимально узнать все о человеке. Затем, так как мы в ВСУ, потенциальный боец проходит внутренние проверки Украины. И когда получает зеленый свет, переходит в учебную роту.
— Часто людям говорят «нет»?
— Как правило, такие люди отсеиваются на начальном этапе и до нас в Киев уже не доезжают, так что примеров я не приведу. Скажу, что сначала мы брали всех, так как для создания подразделения было важным количество. А там уже, как говорится, каждому искали применение.
Сейчас такого нет. Сейчас мы присматриваемся к людям. Например, если понимаем, что у человека есть проблемы со здоровьем и в хорошую физическую форму его не приведешь, возможно, ему откажем. Хотя параллельно мы смотрим, какие способности есть у бойца.
Это мы переняли из «Азова». Там было так: если доброволец не спортивный, но с навыками инженерно-саперного дела (например, может мину скрутить), то, естественно, он нам необходим. Те же, предположим, домоседы-айтишники могут хорошо работать с картами или в сфере беспилотной разведки, которая связана с электроникой.
— Сколько идет подготовка в учебной роте?
— Около трех недель. За это время с помощью ежедневных тренировок мы стараемся привести человека в хорошие физические кондиции, учим обращаться с оружием, даем знания в медицине, минно-саперном деле, беспилотной разведке.
— С бойцами работают психологи?
— У нас есть на них выходы, но ситуаций, чтобы кто-то из бойцов сказал «мне нужен специалист», не случалось. Иногда мы сами замечаем, что после того, как военнослужащий побывал в районе боевых действий, с ним начинает что-то происходить. Например, был человек тихий, стал громкий. И тогда ты понимаешь, ему неплохо бы обратиться к психологу.
Но, опять же, есть нюанс: бойцы — это люди, не все из которых принимают психологов. Кто-то говорит: «Да со мной все в порядке, да я просто так». Их на консультацию не отправить. Да я и сам такой, поэтому после боевых мы даем людям время на отдых, чтобы они расслабились. И никаких тренировок.
— Были те, кто, съездив на поле боя, говорил: «Я больше не могу»?
— Люди, которых ломает, есть. Случалось, что после боевых действий у человека, например, резко появлялись срочные дела, и он уходил из полка. Количество таких бойцов можно по пальцам пересчитать. Отмечу, никто их не осуждает. Мы все разные, но большинство продолжают бороться. Думаю, значительную роль здесь играет мотивация. Люди понимают, зачем они здесь и почему берут в руки оружие. Возможно, это их сдерживает.
— Сложно отправлять их в бой?
— Сложно. Хотя я понимаю, все они ехали сюда, чтобы участвовать в боевых действиях. Первое время, пока у нас не было каких-либо задач, люди просто просили отправить их на задание, возмущались: «Что за глупость? Мы что, сюда просто сидеть приехали?»
Теперь, когда я прокручиваю в голове, сколько наших находится в секторах и как это опасно, понимаю: в любую минуту мне могут прийти сообщения либо «трехсотый» — раненый, либо «двухсотый» — погибший. В то же время, как человек военный, я осознаю: война — это риски ранений и потерь. И к этому нужно быть готовым.
— Часто в полку случаются конфликты? Вспоминается недавняя история с политзаключенным Тихоном Клюкачом, который, пробыв у вас неделю, ушел, скажем так, громко хлопнув дверью.
— Ситуация с Тихоном была рядовой и разошлась по СМИ, наверное, потому что в масс-медиа его знают. Когда у нас попросили официальный комментарий по этому поводу, мы даже не знали, как это комментировать. Для сравнения: это если бы у вас дома чайник сгорел. Ну, сгорел и сгорел, бывает. Человек провинился и получил адекватное наказание, даже еще слабое. Я не назову это конфликтом.
Что же касается спорных ситуаций между бойцами, то они, конечно, случаются. Люди разные: у одного кровь горячая, у другого наоборот. Повышенные тона — единственное, что у нас бывает, и то это не что-то масштабное. Все же как бы сильно кто-то на кого-то не держал зуб, есть понимание, что мы все делаем одно дело — освобождаем Украину, чтобы потом освободить Беларусь.
— Что изменилось после того, как 25 марта вы вошли в состав ВСУ?
— Мы стали более требовательны к дисциплине. Мы говорим ребятам, сейчас вы уже не добровольцы, а на контракте и должны это понимать.
— Какая средняя зарплата у бойца в месяц?
— Я не могу разглашать такие данные, но надо понимать, что люди ехали сюда не за зарплатой.
«Я, как командир, не могу себе позволить дурачиться на видео, хотя иногда хочется запостить что-нибудь прикольное»
— Как вы относитесь к тому, что госпропаганда называет вас «селфи-воины» и «тикток-войска»?
— Где-то сначала меня это цепляло. Будем честны, в бою в Буче я потерял лучшего друга — Илью Литвина. Второй мой друг Леха (речь о бойце с позывным Психолог. — Прим. ред.) остался без ноги. Это инвалидность на всю жизнь. И кто-то мне будет говорить, что мы «тикток-войска»?
Позже, когда я отошел от Бучи, стал расценивать любые их высказывания как пиар. Если о нас говорят — это хорошо, значит, мы там, где нужна помощь, и за нами дело, а не слово.
— Зачем вам вся эта медийность? Раньше белорусские добровольцы, воевавшие на востоке Украины, чаще всего скрывали свои имена, а у вас даже собственная пресс-служба есть.
— С самого начала мы на 70% живем на помощь волонтеров, а она будет только тогда, когда есть медиаресурс. Иначе люди просто не будут видеть нашу работу, а значит, и смысл помогать.
— Я думала, ВСУ обеспечивает вас всем.
— Мы делаем запросы, но, необходимо понимать, у них очень много военных и всем нужно. Они и так стремятся обеспечить нас в плане вооружения. Где-то на первых порах мы попросили каски для ребят, они, сколько смогли, выдали. Теперь мы получаем то, чего у них много, например, форму, и за это спасибо. Остальное — бронежилеты, каски, рюкзаки, питание — стараемся закрывать силами волонтеров.
— Много денег получается собрать?
— Дело не в деньгах. Что нам с ними делать? Как нам купить на них то, чего нет в Украине? Поэтому изначально мы даем запросы, в которых пишем, что из амуниции нам нужно, и волонтеры пытаются это достать.
К сожалению, не все понимают, что те же каски, рюкзаки — это расходный материал. Естественно, мы их бережем, но бывает, боец выходит из-под артобстрела, у него отрывается лямка, рюкзак падает. Понятно, что человек не побежит под пули его подбирать.
Случалось, нам предъявляли, что мы же вам отослали столько и столько касок. Но стоит понимать, что что-то портится, да и людей становится больше.
— Как вам самому живется в этой медийности? Все эти интервью, живые включения…
— Сначала было волнение, сидел, думал, что говорить, писал на листике какие-то заметки, а потом привык. Просто понимаю, это важно. Плюс полк — это уже часть истории. Сейчас о нас говорят, и меня это радует. Осталось не плюхнуться в грязь лицом.
Лично же для себя я не расцениваю эти интервью как звездность. Если без них можно обойтись, то давайте обойдемся.
— Вас уже на улице узнают?
— Был интересный момент. Меня пригласили на телемарафон в прямой эфир телеканала «Интер». На следующий день я поехал в супермаркет, а когда расплатился, ко мне подошел мужчина лет пятидесяти, поздоровался и просил сфотографироваться. Было приятно, но иногда это настораживает, поэтому хожу всегда при оружии. Ведь кто-то захочет снимок, а кто-то что-то другое.
— При этом самый медийный и распиаренный образ белоруса-добровольца — это Янки. Как думаете, как это у него получилось? Признайтесь, есть зависть?
— Я с ним имею хорошие отношения. Мы были знакомы еще до 24 февраля, занимались в одной академии джиу-джитсу. Эта фаза войны открыла его как классного воина, и у меня только гордость за него как за белоруса. Некоторые говорят, он пиарится. Я отвечаю: «Да ладно вам, зато благодаря ему все знают, что белорусы молодцы».
А почему он так популярен? Думаю, потому что понимает, какой формат нужен для Tiktok. Мы же в полку стремимся к более серьезным новостям. Я, как командир, не могу себе позволить дурачиться на видео, хотя признаюсь, иногда хочется запостить что-нибудь прикольное.
— Раз вы с Янки давно знакомы, возникает следующий вопрос. Кто у кого «подбрил» идею с усами?
— У меня есть фото 2016 или 2017 года, где у меня гусарские усы. Но я ношу их по одной простой причине — у меня не растет борода.
— К теме усов спрошу еще и про татуировки. Зачем вам их так много?
— Это как незаконченная картина, словно ты ее пишешь и пишешь. А потом в какой-то момент понимаешь: семьдесят процентов твоего тела уже забито.
«Мы не будем никуда вести войну»
— В интервью вы упомянули, что, освободив Украину, полк собирается освобождать Беларусь. Каким вы представляете это освобождение?
— Понятно, что своих сил нам не хватит (хотя, возможно, к тому моменту уже их станет и достаточно). Поэтому надеюсь, это будет совместно с подразделениями Украины.
— Могли бы вы уточнить, как технически это будет происходить?
— Странно прогнозировать войну. Наш план-максимум — свободная Беларусь через свободную Украину. После войны в Украине мы хотим подготовиться, объявить мобилизацию и выполнить программу-максимум.
Возможно, нам не придется ехать в Беларусь на танках. Может, все решится само собой. Хотелось бы, чтобы было максимально без шума. Надеюсь, народ Беларуси увидит в нас силу и надежду. А также серьезного конкурента власти.
— Вряд ли это хорошо — вести танки на свою Родину.
— А если зайти с той стороны, что мы в будущем и есть потенциальные вооруженные силы Беларуси, то почему не на танках? Если мы возьмем на себя право защищать Беларусь, люди нам поверят? Нам, тем, кто готов сейчас защищать Украину, думаю, поверят.
— То есть вы верите, что вас, извините за шаблон, будут встречать с цветами?
— Мы будем стараться, делать так, чтобы люди нас поддержали, но я понимаю, о чем вы. Для обычных людей это (когда войска идут на твои земли. — Прим. ред.) будет выглядеть дико, но я же говорю, что это все условно. Нет ответа на вопрос: как вы зайдете в Беларусь. Время покажет.
— В обсуждениях текстов о полке встречала комментарии, в которых люди боятся, что вы собираетесь привести в Беларусь войну.
— Мы не будем никуда вести войну. 2020-й меня удивил, наконец белорусы перестали молчать. Я тут на стуле не мог усидеть, очень хотел приехать, но не мог. И параллельно переживал, к чему это все приведет, не сольется ли?
И это все слилось. Почему? Потому что большинство белорусов привыкли к мирным решениям, договоренностям. Но надо понимать, что человек, сидящий у власти, навлек на себя много зла, он взял на себя много крови и договориться с ним словами невозможно.
Конечно, легко сказать, надо все решать мирно, но какая демократия может быть в головах у тех, кто пытает или насилует? Никакая. Поэтому таким людям хочется дать адекватный ответ. И не словом, а действием. Должна быть какая-то сила, которая покажет им их место.
— И еще один вопрос про бойцов. На прошлой неделе в «ДНР» к смертной казни приговорили двух британцев и марокканца, которые воевали на стороне Украины. Их посчитали наемниками. Насколько я понимаю, если бы у них были украинские паспорта, они бы считались пленными. Поднимался в полку вопрос о том, чтобы военные получили украинские паспорта?
— Бойцы проходили анкетирование, где был вопрос, хочет ли человек получить украинское гражданство. И каждый отвечал. Но пока никаких точных данных по ситуации с выдачей паспортов нет. Думаю, если дадут зеленый свет, желающие появятся.
Несколько лет назад я, как доброволец, тоже получил украинское гражданство.
«После Марьинки я понял, что военные синдромы — это не сказки»
— И напоследок давайте немного поговорим о том, как война меняет людей. Как она изменила вас?
— Я соглашусь с женой, которая в интервью рассказывала, что я стал более грубым, черствым, но Настя терпит. Я понимаю, что ей, как девушке, хочется больше внимания, но у меня иногда на это нет сил. Хожу постоянно сосредоточенным на делах.
— Насколько по вам «проехался» опыт первой фазы войны?
— После Марьинки я понял, что военные синдромы — это не сказки. Когда вернулся в гражданскую жизнь, мне сказали, что я рассматриваю людей в магазине — привык за полгода на позициях. Хотя сам я этого не замечал. А еще для меня было дико, что вот все спокойно ходят в магазины, а где-то там война.
Это первое, второе — адаптация. У меня были какая-то подавленность и чувство, что ты никому не нужен. Вдруг появилась куча проблем, связанных с тем, где достать деньги, за что купить еду. Нужно работать, но, опять же, где? Кому нужны мои навыки вроде метко стрелять?
Плюс у меня не было украинского гражданства и не везде меня хотели видеть в качестве сотрудника. Я договорился на место помощника повара. Но после инструкторства, которым я горел, ловил себя на мысли, мол, что, теперь я буду переворачивать блины на кухне? Появлялись какие-то внутренние диалоги, что нужно снова ехать воевать. В общем, есть проблема найти себя в гражданской жизни.
— У вас, я так понимаю, не получилось?
— Я тренировал гражданских как инструктор и параллельно пытался заниматься видеомонтажом, фотосъемкой. Искал для себя мирную профессию, но началась вторая фаза войны.
— В ролике, где вы объявляли о создании полка, у вас довольно грозный образ. Но вот сейчас мы общаемся и кажется, что вы достаточно открытый и дружелюбный человек. А как на самом деле?
— Я сторонник того, что, если мы берем военную структуру, здесь все должно быть максимально по делу. Обращение — отчет, поэтому все строго. В жизни же я люблю поговорить, пофилософствовать, почитать научную фантастику. А вообще, то, какой я, лучше всего спросить у жены.
— О женах. А случалось, что жены бойцов звонили вам и требовали отправить мужа с фронта домой?
— Нет, хорошо, что они не знают мой номер (смеется). Зато у них напрямую есть связь с мужьями. Бывает, боец подходит и объясняет: «Жена ставит ультиматум: или я, или война». Тогда, чтобы не рушилась семья, мы отпускаем его на встречу с женой. После этого люди всегда возвращались.
— Еще один важный вопрос от женской части страны. Когда медийный полк Калиновского обнародует какой-нибудь топ-10 холостяков полка, чтобы девушки понимали, чьи сердца свободны?
— Давайте напишем «скоро» (с трудом сдерживает смех). А если серьезно, то мы стараемся держать планку медийности. И прежде чем что-то публиковать, думаем, можем ли мы себе это позволить. Все-таки мы серьезная военная структура.
— Австралийские пожарные тоже серьезная структура, и это не мешает им выпускать календари с горячими фотосессиями сотрудников. У вас вот тоже много накачанных парней.
— Хорошая идея, надо будет запомнить, — отвечает Денис и тут уже не сдерживается от смеха.
— Ну, и наконец, почему полк носит имя именно Кастуся Калиновского?
— Идея была в том, чтобы дать военному формированию имя человека, который поднял людей на восстание. Тогда люди взяли косы и пошли на правильное дело. Наш батальон, а теперь полк — это тоже призыв к общему противостоянию.
Комментарии