«Поели с мамой тертой сырой картошечки с вареньем». Украинцы рассказали, как из-за войны в 21 веке столкнулись с настоящим голодом
Несмотря на то, что многие украинцы ждали российского вторжения и готовились к нему (например, вступали в ряды территориальной обороны), мало кто мог догадаться, что боевые действия приведут к осаде сразу нескольких городов, а значит, и к гуманитарному кризису. В самом начале войны проблемы с едой начались в Киевской области и Мариуполе, а также во множестве населенных пунктов на пути российской армии. По просьбе «Медузы» киевская журналистка Ирина, фамилия которой из целей безопасности не называется, записала истории украинцев, которые чуть не погибли от голода и жажды в 2022 году.
Валентина, 70 лет, пенсионерка из Бучи
Что ела и пила: три ложки гречневой каши в день, вода из гнилого колодца, вареный картофель, суп из жареного сала и лука
На протяжении трех лет у Валентины из Бучи прогрессировал некроз тазобедренного сустава. 10 февраля 2022-го, в день ее 70-летия, ей наконец сделали операцию. В больнице Валентина заразилась коронавирусом, и ее, не успев снять швы, выписали. Дети Валентины, жившие в другой части города, не могли попасть к ней из-за боевых действий с самого начала российского вторжения. Позже они эвакуировались. Так Валентина осталась одна: без продуктов и без возможности за ними сходить.
Газ отключали поэтапно. Его в горелке становилось все меньше и меньше. Кашку гречневую, которая у меня оставалась с последнего приезда дочери, я разделила на несколько дней. Она была в маленькой кастрюльке, я две-три столовые ложки съем, и все.
Больше всего меня беспокоил вопрос воды. У меня в колодце вода очень плохая, гнилая. Колодец очень старый и давно не чищенный, там полно слизней и поганок. В доме водопровода нет. У меня оставалось три-четыре литра чистой воды из той, что дети привозили. Я была готова пить воду даже из колодца, но самостоятельно я ее добыть не смогла бы. Потом пропали и интернет, и связь. И дети мои совсем исчезли. Я лежу и не знаю, что мне делать. Лежу, молюсь, а молитва идет впустую. Куда все делись? И я поняла, что раз идет война, и детей нет, то мои дети, наверное, погибли. Это был просто кошмар…
В течение буквально одной ночи через старые рамы и щели из дома выветрилось последнее тепло. Все одеяла, которые были, я набросила на себя, укрылась как могла. И не было ни внутреннего тепла, ни кипяточка, чтобы себя как-то согреть. Я старалась подняться, но было очень больно, не было сил. Я так переночевала одну ночь. Потом налила воды в бутылку поменьше и легла не нее телом, чтобы своим теплом подогреть ее — потому что вода уже замерзала. Я пила ее по глоточку, но и она стала кончаться. Мне ее хватило примерно на четыре дня. Правда, дочь приносила мне «Боржоми» [до войны], я ее поставила на столе и чуть не молилась на нее. Оставила на тот случай, если буду умирать.
На третью такую холодную ночь я почувствовала, что совсем замерзаю, тяжело даже звук издать, хотя я всегда молюсь вслух. Поняла, что в эту ночь точно замерзну, и прочла молитву, чтобы Господь меня принял. И тут приходит мой брат Славик (имена родственников Валентины изменены по ее просьбе, — прим. «Медузы»). Он остался вдвоем с сыном в их доме. Они живут рядом, но мы больше десяти лет были в ссоре и не общались. А тут, видать, Господь вложил ему в голову мысль прийти. Славик говорит: «Есть буржуйка, я тебе ее поставлю на кухне, буду ее там топить, и тебе тепло в комнату пойдет. И я там буду на всех готовить».
Я мечтала о кипятке. Славик поставил буржуйку, накипятил мне воды. И мне стало тепло. Я ожила. Славик ходил, варил еду, но ее было немного и у него. Первый обед у меня был — две отварные картофелины.
[В начале марта] бомбить начали по-черному, день и ночь дом трясся. Я к этому стала привыкать, но лежала и постоянно думала: «Наверное, это мой последний час, день». И так каждый день и час. Молилась и боялась, что умру без покаяния. Но когда вокруг были взрывы, за все это время у меня не вылетело ни одного стекла.
Питались один раз в день — в полдень. Брат приходил и варил суп на жареном сале с луком, разбавлял водой. И эта тарелка супа меня спасала.
Пили кипяток: чай закончился, последний пакетик я заваривала три дня. Кипятили ту воду из колодца. Даже к гнилой воде с мокрицами можно привыкнуть. У меня был термос, я в него наливала кипяток и пила в течение дня. И потихоньку ела пачку печенья, которую мне привезла невестка еще перед войной. Еще у нас была вермишель как-то. Один раз брат жарил рыбу. Несколько раз отваривал свеклу и морковку, натирал и давал мне.
Не дай Бог вам узнать, что такое, когда нет сил. Я молитвослов не могла удержать в руках. Но я все время молилась, чтобы Бог сотворил чудо и оккупанты ушли. А в перерывах между молитвами лежала и пересчитывала веточки на дереве, которое видела в окно.
Еда Валентины в худшие дни войны: две-три столовые ложки каши и минимум воды
В конце марта российские войска отступили из Киевской области. В начале апреля к Валентине стали приезжать волонтеры и врачи.
Первой приехала врач-травматолог, она привезла мне докторскую колбасу и какой-то витаминизированный энергетик, сказала обязательно пить. Поставила мне еще [диагноз] анемию и буквально катастрофическое обезвоживание. Через день приехали волонтеры и привезли мне море продуктов: и вермишель, и тушенку, и какие-то витаминки шипучие даже были. Это была такая радость!
Как и когда у меня закончился коронавирус, я даже не знаю. Просто выздоровела, и все, действительно чудом. Из-за голода моя реабилитация затягивается, потому что не нарастают нужные мышцы, которые должны держать новый сустав. Длительный голод дал осложнения и на желчный [пузырь], он гангренизировался, его пришлось удалить, так что недавно я перенесла еще одну операцию.
Дочь вернулась из Ровно и сразу же меня забрала, это было 19 апреля. Все это время мы живем в Киеве. Я боюсь возвращаться домой в Бучу, снова увидеть ту кровать, снова вспомнить это все… До войны я весила 92 килограмма, а сейчас 70.
Анна, 36 лет, домохозяйка из Мариуполя и ее семья
Что ели и пили: маринованные овощи, килограмм картофеля, крупы, сухари из одной буханки хлеба, сухой финик.
До начала войны Анна (имя изменено по просьбе героини) с мужем, трехлетним сыном, мамой и младшей сестрой жили в своем доме на Левом берегу Мариуполя. Но в первые же дни войны из-за обстрелов переехали в пустую квартиру друзей в центре города, успев купить немного крупы и сахара. Основные запасы еды остались в старой квартире на Левом берегу, куда из-за обстрелов уже невозможно было вернуться.
Мы успели купить две баклажки воды в последнем открытом пункте продажи воды в городе. А дальше муж, как и остальные горожане, под обстрелами ходил за водой на родник.
У хозяев квартиры обнаружилось немного круп, солений, нашлась мука. Но мы не могли ничего из нее испечь — не было света. Мука пошла на вареники с творогом, который мы купили в последние дни перед войной. Вареников получилось каждому по пять штук… А потом выловили в кастрюле еще несколько. Столько радости было!
Как только все супермаркеты разграбили, люди начали искать склады и любые возможности купить продукты. Картошка в городе закончилась очень быстро. В одном из магазинов нам повезло бесплатно достать со дна прицепа грузовой машины килограмм разбросанного картофеля. Мы ели его долго: одна картофелина в день на суп с крупами и морковью для четверых взрослых и ребенка двух с половиной лет. Еще удалось купить капусту и морковку, а соседи дали немного манки. Из этого мы сделали овощные котлеты. Ели в основном крупы: «Артек», рис, пшена по чуть-чуть. Макароны закончились первыми, потому что их любит сын.
Еду распределяли так: поставили пять тарелок на стол, в каждую [накладывали] по ложке, и так по кругу, пока каша не закончится — чтобы всем было поровну. Малышу побольше. Небольшие запасы хозяев квартиры мы очень экономили — каши заканчивались молниеносно.
Каждый день я думала, что еды осталось на три дня, но она как-то продолжала еще оставаться. Последнюю неделю [до эвакуации из Мариуполя] чувство голода не покидало, оно просто не проходило. Я тогда ела какую-то мелочь — сухой финик, который завалялся где-то в квартире, кусок морковки… Надо было что-то кинуть в желудок, чтобы он не ныл, и это срабатывало. Обычно есть хотелось вечером, ночью и по утрам, пока на костре [во дворе] еще ничего не приготовилось.
Буквально за пару дней до отъезда я зачем-то снова залезла в хозяйский холодильник, который долго стоял закрытым (ведь мы оттуда все достали), и обнаружила там две банки квашеной капусты. А еще банку маринованных помидоров и банку грибов. Поскольку все было маринованное, оно не испортилось [без электричества]. Как же мы это ели! Вся еда перед этим была абсолютно пресной, даже овощной и абсолютно постный суп, который мы один раз сварили на костре — в этом супе была капуста, лук, морковь и томатная паста, которая нашлась у друзей, и все. Мы эти три баночки деликатесов тоже экономили и растягивали. Но потом я почитала истории про голод других людей и поняла, что мы совсем шиковали.
Однажды нам сказали, что в соседний двор пришла гуманитарка [гуманитарная помощь] — мы с соседями обменивались такими новостями и слухами. Мы пришли туда, там украинский военный привез на машине хлеб, и этот хлеб распределяли по секторам убежищ конкретного дома. Я помню, когда увидела этот хлеб с расстояния в три метра, поймала себя на мысли, что он очень красивый. Я никогда не думала, что хлеб может быть таким красивым. Но другим людям из нашего дома хлеба не досталось, и они ушли. Мы сказали, что у нас маленький ребенок, и тот военный дал нам две буханки. Вторую буханку мы отдали семье с маленькой дочкой, тоже из нашего дома.
Эту буханку хлеба мы растянули на неделю или чуть больше. Хлеб не был на вкус изумительным, ничем таким не отличался. В нем были явные примеси — овсяные ошметки, семечки подсолнуха, но нам было вкусно и сытно. Я этот хлеб порезала на небольшие кусочки [и засушила], их нам хватило [на дорогу] вплоть до Бердянска, куда мы скоро выехали. Путь длился больше десяти часов, в дорогу нам взять было нечего, кроме этих кусочков хлеба, и они нас очень выручили.
Моя прабабушка Нюся, чье детство прошло в Мариуполе, пережила блокаду Ленинграда. Прадед первым эшелоном вывез ее из города, и таким образом [питаясь в дороге засушенными кусочками хлеба] она смогла спастись. Но до конца своих дней она сушила сухарики черного хлеба и очень бережно к ним относилась. Когда случилась блокада Мариуполя, я первым делом вспомнила бабушку Нюсю. Эти кусочки, на которые я резала хлеб… Я делала как она.
Павел, 71 год, пенсионер из Мариуполя
Что ел и пил: гречка, суп из непроваренного гороха, одно яйцо в день, сухие овсяные хлопья с водой.
Павел узнал о начале российского вторжения из радионовостей. Он ждал войны, но не думал, что Мариуполь окажется в осаде. Сам Павел почти не может ходить. Деньги закончились в первые дни боевых действий — очередную пенсию у него просто не получилось снять с карты (этим обычно занимались родственники). До середины марта еду Павлу приносила его племянница Мария. После обстрела Драмтеатра ее семья эвакуировалась, взять Павла с собой они не успели.
На остатки денег 24 февраля я сходил в магазин, но там уже ничего не было — все раскупили. На последние деньги я купил очень дорогие сыры. Я еще на кассе пошутил: когда бы я их еще поел, если не во время войны? Просто ничего другого уже не было, да и они на полочке были последние.
Когда я уже все свое съел, выходил во двор, к людям. Все разожгли костры, чтобы готовить. Вначале меня кормила соседка Люда, она варила супы. Дальше стало совсем плохо, потому что у меня продуктов толком и не было, а тут уже ни у кого не стало. Я брал по чуть-чуть у соседей, чтобы от них не отрывать, и голодал. Два раза падал в голодный обморок.
В марте-апреле военные действия были очень интенсивные, снаряды падали прямо во дворы. Но люди все равно готовили — деваться было некуда. Научились по звуку различать, какой конкретно снаряд летит. И если что — бежали в дверные проемы, каждый в свой дом. А как чуть затихало — выходили и продолжали готовить.
Начинался обстрел — я накрывался теплым одеялом с головой, а вокруг бабахало и летели осколки. И я пережидал. Прекращалось — выползал. Потом в дом случилось прямое попадание. Но у моей кровати удачное расположение — не возле окон. На меня просто упал кусок штукатурки, было легкое головокружение. А соседней комнаты не стало. Хорошо, что это было не что-то крупнокалиберное, иначе меня бы убило.
Готовили в основном гречку, другого я не помню. Картошка была дефицитом, мы ее ели изредка. Варили гороховый суп — из сухого гороха. Дрова экономили, поэтому горох особо не проваривали. Горох [в супе] был как камушки. Чаще всего ел так: одно яйцо в день. Овсяные хлопья запивал водой. Иногда могло получиться два яйца съесть. Так было с середины марта до середины апреля.
Еда Павла в худшие дни войны: одно яйцо; овсяные хлопья, залитые водой Бывало еще, соседка на закуску даст несколько шоколадных конфет — у нее откуда-то были запасы. Поначалу у меня оставалось немножко кофе, я сам варил его в турке на костре. Он быстро закончился, и я пил чай, который мне предложат. Чаю было вдоволь у всех.
Соседи меня звали, чтобы покормить. И я выходил, ел. Они меня не прогоняли, но я сам уходил. Мне было неудобно глаза мозолить — что меня, мол, кормить надо. Ели мы раз в день, в основном утром. Потом я шел спать, чтобы есть не хотелось. Сил не было. Иногда я сидел в палисаднике и читал. Из дома уехавшего соседа взрывной волной вынесло книги на улицу, я нашел среди них «Историю Украины» Ореста Субтельного. И вот я сидел под обстрелом и читал. Ничего хорошего уже не ждал — думал, что родственников убило, и никто меня не спасет.
В конце апреля в Мариуполе восстановили связь, и племянница Павла Мария, которая к тому времени эвакуировалась, смогла с помощью знакомых (или за деньги — с людьми, которые таким образом зарабатывали) отправлять ему еду: яйца, курятину. Павел делился продуктами с соседями. В городе появились стихийные рынки, еду начали привозить из России и самопровозглашенной ДНР. И даже в этом случае Павлу требовалось несколько дней, чтобы достать продукты (кто-то должен обналичить деньги — найти продукты — добраться до Павла). Появилась и гуманитарная помощь из РФ. Она досталась Павлу всего раз, среди еды была банка тушенки. Павел вскрыл ее по дороге из Мариуполя в Вильнюс, куда он позже смог эвакуироваться через Россию. Тушенка оказалась несъедобной.
Александр, 44 года, преподаватель информатики и робототехники из Бучи, его жена и сын
Что ели и пили: сухая вермишель, консервы и крупы, жареная (но слегка протухшая) рыба.
Александр вместе с женой и сыном жил на Яблонской улице в Буче — там, где после отступления российских войск в конце марта нашли большую часть тел погибших жителей города. Зимой Александр видел в интернете фотографии военной техники на российско-украинской границе — и не сомневался, что будет война. Сын Александра перед началом вторжения сломал ногу и передвигался на костылях. Сам Александр — инвалид первой группы, он может ходить только с тростью.
25 февраля жена пошла в супермаркет, который [находится] между Бучей и Ирпенем, что-то смогла купить из еды — немного, каких-то сарделек. Особых запасов дома не было. Как у всех: картошка, яйца, немного круп, масло, сахар — ничего особенного, минимум. В этом плане мы к войне абсолютно не были готовы.
Рано утром 27 февраля нас начали сильно обстреливать. Мы сидели дома, закрылись в ванной, потому что все ходуном ходило. Боялись — только бы по нашему дому не попало… Газ после этого дня пропал: перебили трубу. Жена стала готовить в мультиварке. В те дни еще были все коммуникации: и вода, и свет, и тепло.
Серьезные проблемы начались, когда был второй заход орков [российских военных], это было 3 марта. Примерно в тот день пропали электроэнергия и вода. Мы сидели на домашних запасах, ели все, что было в морозилке, и крупы, доедали все, что было в консервах. Туговато было, постоянно хотелось есть. Еды на троих взрослых очень не хватало: одна сухомятка.
Управдом принес нам селедку и буханку хлеба откуда-то. И был сухпаек орочий [оставшийся от российских военных]. Наши мужики [знакомые] в разбитых БМП нашли пайки с надписью «Армия России», принесли нам один еще числа 28-го [февраля]. Там был сухой спирт: мы на нем готовили чай и кофе, когда газ исчез. Попробовали мясо — консервы. Не очень оно хорошее. Были там еще галеты, концентраты какие-то, но мы это есть не стали. Неприятно. Это была последняя еда, которая оставалась у нас дома.
В один вечер, примерно 5 марта, орки начали стрелять по квартирным дверям, ломиться в двери на первом этаже, стучать ногами. Мы сидели у себя на втором этаже, затаились в ванной. После этого нас позвали к себе соседи с четвертого этажа, многодетная семья. Они пригласили нас и еще одну семью, в квартире было очень много людей. У них три комнаты, и мы жили у них, пока не выехали в Киев. У них была маленькая газовая конфорка, тоже вытащенная из подбитой вражеской техники. Но для готовки она не приспособлена, мы на ней разогревали воду в кружечке. Нас много было, так что чаю особо не напьешься.
С готовкой [к этому времени] стало уже совсем туго, и все соседи стали готовить на костре возле дома. Делились друг с другом. Выносили у кого что было. Мы ели то, что нам давали. Кто даст, у того и брали еду. Война всех научила делиться.
Соседи какой-то суп делали на костре: нашли вермишель и картошку, морковку. Рыбу жарили — это, кажется, был минтай, уже протухший немножко, потому что без света [без электричества] хранилась. Один раз кто-то сварил пельмени — они как-то сохранились без морозилки, может, потому что очень холодно было. «Мивину» [лапшу быстрого приготовления] даже ели, как дети — всухомятку. Ели один раз, утром, а в обед пили какой-то чай, может, и все. Тарелка супа и чашка чая — средний рацион на день. Мне по состоянию здоровья нельзя особо есть углеводы, но приходилось есть все — кушать-то хотелось.
8 марта, когда закончилась вся питьевая вода, жена пошла в закрытый магазин, спустилась на склад, в темный подвал, нашла там пару маленьких бутылочек воды, соков, кукурузные палочки. Соседи тоже ходили, нашли замороженные крабовые палочки, поделились.
В один из дней бомбежек вообще никто ничего не ел: все время просидели в подвале. Когда сильно стреляли вокруг — не до еды.
Еда семьи Александра в худшие дни войны: тарелка постного супа и чашка чая (в самый тяжелый день — вообще без еды) 10 марта мы эвакуировались. Сосед, у которого мы жили, сказал: «Еда закончилась, вода тоже, ждать нечего, надо выходить из Бучи». Мы собрали вещи в рюкзаки и под пулями пошли через этот апокалипсис, через оборванные провода, мимо трупов, которые лежали на улице. Шли на свой страх и риск в сторону Киева. Семья соседей, моя жена, я с палочкой и сын на костылях… Такая картина.
Когда дошли до нашего блокпоста, я бросился обнимать наших солдат — так рад был их видеть! Наш солдат нес меня на руках через разрушенный мост в Ирпене. До Киева нас оттуда подвезли друзья жены. Сейчас мы живем у друзей на Оболони (местность на севере Киева, — прим. «Медузы»). Жена до сих пор не может в Бучу вернуться: боится. Психологически состояние после пережитого очень тяжелое.
Самое вкусное, что я ел за весь тот период — это растворимый кофе в палатке для беженцев на въезде в Киев. Не знаю, что это было — «Якобс» или что. Но я был очень счастлив.
Владимир, Татьяна и Евгения, пенсионеры из Рубежного, Луганская область
Что ели и пили: две чайных ложки тертой сырой картошки с вареньем в день, грушевый и сливовый компоты из погреба, три грецких ореха.
73-летний Владимир, 71-летняя Татьяна и ее мать, 94-летняя Евгения, жили в Рубежном Луганской области в своем доме. В начале вторжения у Евгении отказали ноги, она больше не могла ходить. Линия фронта в Рубежном прошла по району, где находился дом Владимира, Татьяны и Евгении, поэтому они оказались оторванными от других частей города. Выходить на улицу было небезопасно, во двор прилетали снаряды. В результате одного из таких попаданий Владимира контузило, он частично потерял слух.
Уже через несколько недель после начала полномасштабной войны, с середины марта, у семьи начались проблемы с едой. В первые дни Владимир купил мешок картошки. По словам их внучки Виктории, которая рассказала «Медузе» эту историю, эта покупка их спасла. Помимо картошки у пенсионеров было варенье, мука и макароны, но основная часть заготовок осталась в летней кухне и сараях, которые сгорели в результате обстрелов. Пропали вода, свет и отопление. До начала апреля был газ: на нем жарили картошку. Потом исчез и он. Владимир с начала войны до середины апреля вел дневник. С его разрешения «Медуза» (с незначительной редактурой) публикует те части дневника, что описывают голод в семье жителей Рубежного.
19 марта Воды осталась одна бутыль пять-шесть литров. Выйти из дома нельзя — то взрывы, то автоматчики.
22 марта Продукты на исходе, вода — тем более.
23 марта Дом шатался как карточный домик. Стреляют просто по домам. Сидим в коридоре, дрожим, молимся. Приготовить еду времени нет. Воды нет. Картошку только жарим. Посуду не моем. Сегодня почистить картошку не дает постоянный обстрел.
Бабушка [Евгения] сегодня очень мало ела, слабенькая. В качестве хлеба мама (так Владимир называет свою жену Татьяну, — прим. «Медузы») печет блины. Сегодня напряг, сегодня не пекла. Питьевая вода кончается. Выйти со двора опасно. Едим остатки жареной картошки с одним блином вчерашней выпечки. Я съел заваренные овсяные хлопья с картошкой, а Таня и бабушка — картошку. Открыли трехлитровую банку с грушами «лимонка» (2016 года), бабушке даем сок. Она просит пить, а воды почти нет.
25 марта Осталась одна трехлитровая банка крещенской воды. Когда чистим картошку, не моем ее так тщательно, как раньше. Теперь вообще не будем мыть. Что будет сегодня — не знаю, но вода закончилась. А без воды никак.
26 марта Поели жарено-пареной картошки с блинчиками и съели по две груши из банки. Комнатные цветы поливать нечем, они вянут.
27 марта Хочется мира и тишины, воды и электричества.
28 марта Воды осталось только на сегодня. Куда идти, чтобы принести хотя бы пять-шесть литров воды? Едим груши из банки и немного сока, который в основном для бабушки. Наутро груш почти не осталось, а сока еще меньше. Воды в банке осталось 0,5-0,6 литра.
29 марта Света и воды нет. Все чего-то ждем. Сегодня 21 день [как] нет воды, сказала Таня. Не знаю, я не считал. Кушали картошку и запивали каплями сока груш. Бабушка спит, а надо разбудить, чтобы она поела. Сейчас 9:40. Сидим, думаем, что делать. Выйти в поисках воды нельзя: стреляют без предупреждения.
30 марта Поели картошки и запили компотом из слив. Достали последнюю банку. Кроме этой жидкости пить больше нечего.
31 марта Потихоньку иссякает наша вера в свет и воду. Мы, похоже, этого не дождемся. Ниточка каких-то запасов все тоньше и тоньше. Воды питьевой нет (в дневнике эта фраза подчеркнута Владимиром, — прим. «Медузы»).
1 апреля Жарить картошку не на чем. Будем есть ее сырой, по чуть-чуть. Картошки осталось совсем чуть-чуть из 20 килограммов, которые я покупал.
2 апреля Ходил в сарай и погреб за компотами, так как в доме ни капли воды. Готовить не на чем. Что давать бабушке?
3 апреля Поели с мамой тертой сырой картошки со сливовым вареньем. Запили компотом, принесенным вчера.
5 апреля Утром посчитали имеющуюся картошку: 12 штук. Разделили на три кучки по четыре штуки. Одну я почистил и натер на терке. Едим по несколько ложек густого варенья. Молимся, уповая только на Господа. Сегодня с Таней съели две небольшие тертые сырые картофелины. Бабушке отдельная еда. Она больше спит.
6 апреля Вчера уменьшили порцию завтрака и обеда. До двух картофелин — мне, а маме с бабушкой яблочное повидло. Поел натертую картошку со сливовым повидлом и три кусочка грецкого ореха. «Запил» вишнями от компота. На завтра осталось две небольшие картофелины. Выйти в погреб нельзя. Что будем делать, не знаю.
8 апреля Пьем компот из банок, которые я принес из погреба. Они заканчиваются. 10 апреля Женя вчера и сегодня лежит. Ест понемногу. Мы доедаем последние харчи: литровую банку «ассорти» (из фруктов и ягод, — прим. «Медузы») и манку, размоченную в холодной воде. Каждому по чуть-чуть. Надо сходить в город, возможно, есть гуманитарка. Еды на завтра — нет!
11 апреля У нас сегодня закончилась еда. Осталась пара банок варенья. Без гуманитарки — завал.
12 апреля Еда закончилась. Размачиваем в воде мелкие макаронные изделия по пять-шесть часов и едим со сливовым повидлом. Понемногу заканчивается питьевая вода, которую я до пожара принес из погреба. Волонтеры к нам не заезжают.
14 апреля Поели размоченные вчера макароны. Залили водой новую порцию. Молимся Господу!
В последние недели Татьяна, Владимир и Евгения ели тертую сырую картошку, смешивая ее со сливовым повидлом — по две-три чайные ложки на обед и ужин. Размоченные макароны превращались в тесто, которое они тоже смешивали со сливовыми повидлом и ели точно так же — по две-три чайные ложки за один прием.
По словам внучки Виктории, семья оставалась в Рубежном столько, сколько могла. Прабабушка Евгения не хотела есть яблочное варенье, потому что оно было слишком сладким, просила воды, молилась и спрашивала Бога, почему он не забирает ее. Эвакуировать Евгению, которая перестала ходить, не удалось. Один раз Владимиру и Татьяне согласился помочь сосед: он подогнал машину, и вместе с Владимиром на простынях вынес Евгению во двор, но в этот момент начался обстрел, и от поездки пришлось отказаться.
В середине апреля Татьяна и Владимир эвакуировались. По словам Виктории, они несколько километров бежали под обстрелами до школы в ЛНР, откуда власти самопровозглашенной республики организовывали эвакуацию в Россию — там их уже ждали родственники. Владимир и Татьяна просили, чтобы Евгению забрали из дома — но сделать это было невозможно из-за боевых действий.
30 апреля знакомые семьи смогли попасть в дом Владимира и Татьяны и нашли тело Евгении. Через несколько дней Евгению, как и многих других погибших, похоронили в братской могиле. Она расположена под Рубежным.
Комментарии