«Не могу молчать и ждать, когда закончится этот кошмар. Свои лучшие роли я еще не сыграла». Актриса Валентина Гарцуева о театре, эмиграции, муже-немце и планах на будущее
Прима Купаловского в интервью Радыё Свабода рассказала об увольнении из театра и о том, как ее муж-немец еще в 2019-м предчувствовал перемены в Беларуси. И рассказала, какой спектакль следует поставить после возвращения в Минск.
Валентина Гарцуева. Фото: Радыё Свабода
Валентина Гарцуева родом из знаменитой белорусской театральной династии. Она правнучка Глеба Глебова, внучка Валентина Белохвостика, дочь народной артистки Беларуси Зои Белохвостик и режиссера Александра Гарцуева. В знак протеста в августе 2020-го уволилась из Купаловского театра вместе с 58 коллегами. Больше года живет в Польше.
Подарок белорусам Варшавы: 10 лучших спектаклей
— Сейчас «Купаловцы» готовятся к участию в первом фестивале белорусского театра в Варшаве INEX FEST. Что это за фестиваль, какое ваше участие в нем?
— В течение лета покажут десять спектаклей белорусских режиссеров — Александра Гарцуева, Юрия Дивакова, Светланы Бень, Романа Подоляко, Полины Добровольской, а также польского театрального режиссера Павла Пассини. Идти они будут на разных площадках.
Мне посчастливилось участвовать в четырех спектаклях. Это прежде всего «Людзі-гусі-лебедзі» режиссера Александра Гарцуева, который мы уже показывали в Люблине, Вроцлаве, Белостоке, но ни разу не показывали в Варшаве. В каком-то смысле это будет варшавская премьера.
Сейчас в Люблине мы работаем над новым спектаклем — премьерой по пьесе Сергея Ковалева «Юдифь». Ставит его режиссер Павел Пассини, который сделал с нами «Дзяды» Мицкевича (нам очень нравится с ним работать).
Еще две премьеры, о которых пока рано говорить. Режиссером одного спектакля будет Юрий Чудаков. Ольга Куликовская придумала интересный проект: собрать белорусских, украинских, польских актеров, художников, переводчиков — сборную команду. Ведь мы говорим, что театр должен быть актуальным, а наша актуальность сейчас в том, что мы рядом живем. Мы не можем закрыть глаза, делать вид, что мы отдельно существуем. Из белорусских, польских, украинских пьес будет выбрана одна. Последнее слово за режиссером Юрием Чудаковым, по какой пьесе будет поставлен спектакль.
Будет и еще одна премьера, режиссера Александра Гарцуева.
Это вообще подарок белорусам: сходить хотя бы на 2-3 спектакля фестиваля — это такая программа-минимум. Чтобы понять больше, как сегодня выглядит белорусский театр, на каком он свете.
Билеты на все события фестиваля доступны по ссылке.
«Одна жизнь у меня была до 2020 года, другая-после 2020-го»
— В Минске вы работали в национальном репертуарном театре, где был стабильный разнообразный репертуар. Мне кажется, в последние годы в театре был подъем, много интересных премьер, Вы играли много ролей, днем по несколько репетиций, вечером спектакли. А тут больше проекты. Причем и проекты, где был только один показ (к примеру, спектакль «Рамантыка» по Мицкевичу). Но ведь репетируете вы не один раз, а работаете над спектаклем по полной. Это проще, сложнее?
— Я буду говорить только о себе — мне трудно говорить об остальных «Купаловцах». Моя жизнь поделилась, и я это поняла только недавно. Одна жизнь у меня была до 2020 года, другая — после. Как оказалось, и там, и там есть и свои плюсы, и свои минусы. Обе жизни, безусловно, я люблю. Только одна жизнь закончилась, а другая имеет какое-то продолжение.
Так вот в той жизни до 2020 года я работала в театре, снималась в кино, занималась профессией (или иногда мне казалось, что я занималась). Но я представляла, как будет складываться мое будущее: я видела горизонты, все для меня было прозрачно. Возможно, не очень интересно, не очень ярко. Но предсказуемость иногда успокаивает человека.
Теперь у меня нет никакого понимания, что будет завтра, как сложится моя жизнь, с чем мы столкнемся, что произойдет, что нас ждет. Я этого не знаю. Я больше думаю и беспокоюсь о деньгах. У меня появились другие болезни.
Но сейчас у меня появилась мечта. Я не помню, о чем я мечтала раньше, у меня не было никаких идей. Мне роли приносили на тарелочке: я прихожу на первый этаж театра, вижу распределение: ага, Я есть! Начинаю работать.
Теперь я не плыву по течению. Приходится плыть против, искать свое место. Но, например, я пришла в театр — и у меня появилась идея сделать свой спектакль. Кто, где, когда в Беларуси, в Минске до 2020 года меня поддержал? Разве Министерство культуры дало бы деньги, чтобы сделать свой спектакль?
А здесь есть другие возможности. Здесь я вижу, как поддерживаются инициативы, достаточно легко найти единомышленников, даже частичное финансирование. Да, у меня две разные жизни, со своими плюсами и минусами. Но та уже не продолжится — она уже все… Какой бы она ни была: хорошей, нехорошей, не очень. А тут я только начинаю. А если считать, что новая жизнь началась в 2020-м, мне только три года. Все еще впереди!
— Простите, может, не очень приятный вопрос: вы следите, наблюдаете, что происходит в Купаловском сейчас?
— Нет, не слежу. В первые месяцы, когда мы только уволились, было больно. А теперь… А чего следить? От Купаловского театра там ничего не осталось. Мы разошлись в разные стороны, у каждого свой путь. Я бы сказала так: у них осталось здание, у нас осталась душа и все остальное. А зачем мне следить за зданием? Я думаю, оно стоит, оно хорошее и красивое. Поэтому неинтересно.
«Тогда мы слушали сердце и делали то, что нам казалось правильным»
— Я знаю, что вы не любите слово «династия». Но четыре поколения вашей семьи прошли через Купаловский. И когда театр был в расцвете, столько интересных премьер появилось, готовились отметить 100-летие — и тут вдруг все рухнуло, вы ушли. Как ваша семья это пережила?
— Тогда мы не задумывались, ничего не планировали. Тогда мы — простите за пафос — слушали сердце и делали то, что нам казалось правильным. Если ты здоровый, нормальный человек, а рядом происходит преступление, ты же не будешь просто стоять и смотреть, в ответ «Паўлінку» играть! Ты же будешь как-то реагировать, звать на помощь. И мы этим занимались! Мне сразу стало понятно, что другого выхода нет и надо просто увольняться.
Только сейчас я начинаю анализировать и думать, что это было. Я понимаю, что сейчас я очень горжусь своими коллегами, своим коллективом, я ничего бы не поменяла, ни одного слова назад не взяла бы.
А не люблю я слово «династия», потому что оно придает ненужную мне ответственность. Мне нравится моя профессия, и я хочу ей заниматься. А напоминание, что «за тобой стоят, ты должен…» А если мои дети не захотят этим заниматься?
Знаете, мне один прекрасный человек сказал, что история Купаловского закончилась на 100-летие — это такая красивая притча! Театр достиг определенных высот, результатов — и улетел в какой-то космос! Все закончилось на такой высокой отметке. Я стараюсь так об этом думать.
Если бы наша семья никак не среагировала на все, что происходило, если бы мы ничего не делали … Поэтому все мы сделали правильно.
— Прошло уже почти три года, как вы покинули Купаловский театр. Я не говорю, что эта боль утихла. Но тогда, в августе 2020-го, как переживали, как выходили из того состояния?
— Там такая была шкала эмоций! Эмоциональность была на таком взлете — от эйфории до депрессии. Люди плакали, не ели, не спали. Было неизвестно, закончится ли это хорошо или не закончится хорошо. И до сегодняшнего момента, мне кажется, мы коллективно еще болеем. Для нас не все еще проговорено. Никакой гештальт еще не закончился.
Но мы еще не закончили горевать, только сосредоточились на этой скорби, начали что-то анализировать, а тут началась война. Все это тянется, тянется, и неизвестно, когда это все закончится.
«Если бы я хотела выехать, я бы уже давным-давно уехала из Беларуси»
— Валентина, а что стало последней каплей, чтобы решить выехать из Беларуси? Когда это произошло? Это было продуманное решение или спонтанно получилось?
— Я не хотела ехать! У меня муж — гражданин Германии. Если бы я хотела выехать, я бы уже давным-давно уехала из Беларуси. Мы с ним жили в Минске, и я понимала, что я никогда не поеду оттуда. Я буду сидеть, пока могу. Мы попали в «черные списки». И в этот момент меня пригласили посниматься в Киеве в сериалах, я ездила туда несколько раз. Третий раз я приехала в Киев в декабре 2021 года. Я находилась там полтора месяца: все болели коронавирусом, все затягивалось. Вскоре начинался проект «Купаловцев» в Польше, меня ждали там.
Когда я была в Киеве, думала: «А не переехать ли мне в Киев?» Там была работа. Там была свобода во всех смыслах! Если у нас все задушили, зажали, то тут свобода! Я очень надеялась на Киев.
У меня закончились съемки, я из Киева выехала 13 февраля. Кстати, когда мы с киевскими коллегами говорили о ситуации, они были уверены, что никакой войны не будет.
Потом были гастроли в Германии со спектаклем «Страх». И когда мы возвращались в Польшу, в аэропорту узнали, что началась война. Конечно, у меня были планы после проекта в Польше вернуться в Минск. Но все изменилось и я просто не вернулась. Осталась только с теми зимними вещами, которые я взяла в Киев. Осталась практически без ничего.
И поняла, что все, в Минск я пока не вернусь. Не потому, что меня бы там схватили, а потому, что я не могу молчать и ждать, когда закончится этот кошмар. Началась война, я не могу вернуться туда, будто ничего не произошло.
Первые дни в Польше были очень сложными.
Раньше мне казалось, что скоро все закончится. И только сейчас пришло осмысление, что нужно уже остановиться мечтать и осознать, что это надолго. И если ты хочешь делать новые шаги, двигаться дальше; если хочешь, чтобы у тебя что-то получалось, надо остановиться и подумать. Не жить постоянно тем «что «завтра мы вернемся». А это завтра не приходит и не приходит, ничего не меняется, и ты ни на что повлиять не можешь. Никак. К сожалению.
«Как невозможно у нас отобрать язык белорусский, так и невозможно купаловцам перестать быть купаловцами»
— Проект «Купаловцы» — это спасение? В Польше у вас есть работа, сейчас даже много работы — скоро большой театральный фестиваль, где вы заняты аж в четырех спектаклях.
— Мы же как были «Купаловцами» с 2020 года, так ими и остались; мы как начали делать проекты в Минске, так и продолжали, никто не останавливался. Это не было, что в Минске все, стоп, а тут начинается новая история. Это история старая. И это аналогично моей вере в будущее. Если бы я не верила, что будущее есть, что оно светлое, я, наверное бы, не была частью «Купаловцев». Потому что это имеет и такой смысл, помимо профессионального, творческого.
Ну как невозможно у нас отобрать язык белорусский, так и невозможно купаловцам перестать быть купаловцами. Где бы они ни были, чем бы они не занимались. Так уж будет навсегда.
— Первые проекты «Купаловцев», начиная с «Тутэйшых», были в интернете, виртуальные, у вас довольно долго не было настоящей сцены, контакта со зрителями. В прошлом году вы сыграли в Люблине спектакли «Дзяды», «Людзі-гусі-лебедзі» в театре. Потом «Рамантыку», «Сфагмум». Сцена для актера — это другие ощущения? Что легче?
— Безусловно, это другие ощущения. Для меня кино и театр — это абсолютно разные профессии. А потом, нельзя говорить, что мы все такие крутые. Безусловно, что-то теряем каждый день, даже какие-то навыки актерские теряются. Одно дело, когда ты выходишь на сцену каждый день, другое дело — когда ты выходишь раз в полгода. Мы просто должны это преодолеть. Никто в этом не виноват — такова наша действительность. Безусловно, большие перерывы между спектаклями влияют. После большого перерыва нужны восстановления, но уже не такие большие — достаточно пару репетиций, чтобы вспомнить роли. Но это наша профессия, мы много лет в этой профессии, мы же этому учились. С «Людзьмі-гусямі-лебедзямі» проще, мы этот спектакль немного поиграли. И теперь он снова будет в программе варшавского фестиваля.
— Есть ли у вас надежда, предчувствие, что вернетесь?
— Конечно. Надеюсь мы вернемся. Я верю в это. И, если бы я не верила, меня бы здесь не было. Вопрос только, когда. А сколько еще впереди жертв, сколько еще придется этой нации пережить и как мы можем помочь, сидя здесь, я не знаю.
— А иногда накрывает? Как выйти из тревожного состояния?
— А как же. Пока я стараюсь просто не сосредотачиваться на таких грустных мыслях.
Если я нахожусь в каком-то проекте, в работе (вот и сейчас начинаются интенсивные репетиции), то вообще об этом не думаю, так как некогда. Работа помогает всегда — так было и так будет. Работа помогает людям не переживать или переживать легче тяжелые моменты. Если бы мне год назад сказали, что я еще год не приеду на родину, я бы очень взволновалась. А теперь я все осознаю.
«Не жалко никаких навыков, никаких спектаклей по сравнению со свободой»
— У вас есть поддержка, семья: папа — знаменитый режиссер Александр Гарцуев, мать — народная артистка Зоя Белохвостик. Трудно ли было вообще вам жить, входить в профессию с таким «шлейфом»: прадед — Глебов, дед — Белохвостик, папа — Гарцуев, мать — прима Купаловского? Приходит 21-летняя девочка в Купаловский театр — и так быстро начинает. У вас уже столько ролей было!
— Вам кажется, что много? А мне кажется, что я еще свои лучшие роли не сыграла.
Да, мне было тяжело, мне было страшно. Я стала ненавидеть это слово «династия». Зачем мне эта ответственность? А потом плюнула, подумала: ну чего я буду трястись? Мне нравится эта профессия. Не получится — попробую делать что-то другое. В какой-то момент стало легче об этом думать. И стало мне легче.
Когда я была еще студенткой, училась в Академии искусств, я за спиной слышала, что все мне «по блату» легко дается, понятно, мол, что я поступила, что я попаду в лучший театр,
— Кстати, а как родители отнеслись к тому, что вы выбрали их путь? Ведь ваша мать госпожа Зоя рассказывала, что ее отец Валентин Белохвостик говорил: «Только через мой труп ты станешь артисткой».
— Да, потому что ей отец так говорил, мои родители так мне уже не говорили. Мне кажется, они видели у меня какие-то способности и им хотелось, чтобы я пошла этим путем. И спасибо им большое за поддержку.
— А трудно работать, когда отец режиссер? Он скажет делать так, а вы хотите иначе…
— Ну когда отец режиссер… Сначала это мешало. Мы с ним начали работать еще в Академии искусств над дипломным спектаклем, когда я была на 4-м курсе. Мне казалось, что он ко мне цепляется больше, чем к остальным, что он на меня кричит и никто не получает столько замечаний, сколько я. Возможно, так и было, потому что он волновался и очень хотел, чтобы из меня что-то получилось. А потом, когда я уже пришла в театр и попадала в его спектакли, он изменился.
Сегодня, когда я оглядываюсь назад, мне не все нравится, что я делала раньше. «Вот этот спектакль я люблю, у меня тут что-то интересное получается», — думала я. Сейчас мне кажется, что не так много у меня получилось.
Мне кажется, у меня сейчас как для актрисы прекрасный момент, чудесное время! И он очень скоро пройдет — вот о чем я сожалею. Когда я еще не очень старая, а навыки, опыт уже есть. И у меня большое желание, готовность работать. Возможностей меньше. Даже не то что возможностей меньше — ситуация поменялась полностью. И тут немного жаль, что через несколько лет, возможно, я уже буду в другом качестве. Но это была осмысленная жертва, на которую я пошла. Я понимала, что не жалко никаких навыков, никаких спектаклей по сравнению со свободой. Это не может стоять на одних весах ни в коем случае.
«Мой муж-немец был первым человеком, который предчувствовал изменения в Беларуси»
— Понятно, что вы в любой момент могли уехать в стабильную Германию, где другой уровень жизни…
— И загнить…
— А почему сразу «загнить»?
— Ну так «загнивающий Запад» (смеется).
— Были ли устремления, мысли поехать к мужу в Германию и хотя бы до изменения ситуации в Беларуси пожить в нормальной, спокойной стране?
— Нет. Даже у моего мужа не было таких мыслей, хотя он немец. (муж Валентины Гарцуевой — немецкий актер Жан-Марк Биркхольц.— РС). Когда он приехал в Минск, он почти ничего не знал о Беларуси, не понимал, и потихоньку-понемногу начал вникать в ситуацию. Ему очень понравились белорусы, он всегда говорил, что у нас люди особенные. А я не понимала, почему особенные. Говорил, что люди очень искренние. Возможно, потому, что ему всегда все были рады.
Мой муж-немец был первым человеком, который предчувствовал изменения в Беларуси. Еще зимой 2019 года он мне сказал: «Ты еще не знаешь своих людей, белорусов, свою страну. Они еще выйдут, они еще скажут свое слово. Я вижу, как у вас здесь все меняется». А он прожил до этого уже три года здесь. В белорусов он верил. А я говорила: «Ну что ты, ничего не будет». И через полгода мы это увидели.
А потом произошло то, что произошло. Сначала я поехала на съемки, а он оставался в Минске, так как снимался там. Я ему говорила: «Уезжай, я не вернусь туда. Пока это не закончится, я не вернусь». Ему было тяжело.
Сейчас мой муж в Германии, он работает над спектаклем. У него было ощущение, что туда он возвращается уже как гость — так он породнился с Беларусью. Сейчас мы ищем свои места.
Я не буду зарекаться: может, я и поеду в Германию когда-нибудь. Пока мне кажется, что я не найду себя там. А ему пока кажется, что он не найдет себя в Польше. Возможно, он прав. Мы встречаемся, ездим друг к другу.
— А как вам Германия, нравится?
— Германия разная, я ее всю еще не видела. Это такая страна для жизни в самом лучшем смысле.
Так случилось, что мы с мужем сразу стали общаться по-английски. Немецкий язык я до сегодняшнего момента не знаю, и для меня это будет большое испытание, если я туда поеду, придется учить абсолютно с нуля. И я не знаю, есть ли у меня там шанс стать актрисой. Есть ли он вообще.
— Верите, что вернетесь в здание Купаловского театра и снова выйдете на сцену?
— Безусловно! Это один из моментов, который нас держит и обнадеживает: вернуться в Купаловский. Я не знаю, когда, в каком состоянии все будут, как это будет выглядеть. Но я уверена: когда-нибудь это произойдет. Мы вернемся.
— А что стоит поставить в Купаловском в первую очередь?
— Не знаю. Возможно, «Паўлінку». Но с купаловским первым финалом.
Другой момент — не хотелось бы, чтобы это произошло через 15 лет.
И это касается не только Купаловского театра. Чем больше мы здесь, тем больше в Беларуси будет работы потом. И не только в сфере культуры.
А пока нужно поддержать себя. Не надо расклеиваться. Сохранить себя, свою душу, свою жизнь — это максимум, что мы можем сделать. Рассказывать повсюду о происходящем в Беларуси — это самая большая помощь, которую мы можем оказать тем людям, которые остаются в Беларуси.
Верю, что со временем все будет хорошо. Либо, как у нас шутят: «Ну в крайнем случае — нет».
Комментарии