Судаленко: При мне в колонии умерло три человека, а Втюрин панибратствует с начальником «Витьбы»
Гомельский правозащитник Леонид Судаленко, которому дали три года лишения свободы, после выхода на свободу выехал за границу. Мужчина дал интервью «Нашай Ніве», в котором рассказал о порядках в колонии и запомнившихся фактах.
Леонид Судаленко. Фото: «Наша Ніва»
«Наша Ніва»: Как освобождались?
Леонид Судаленко: Из ШИЗО! За 10 суток до выхода меня забрали за формальное нарушение, кинули в ШИЗО, я там спал на полу, как туалетная бумага закончилась — кулаки под голову подкладывал. И оттуда меня в день выхода рано-рано утром вывели на свободу, еще посидел часа полтора на улице, пока увидел первого человека и попросил у него позвонить своим. А они думали, я в 10 выйду, так я еще три часа ждал. Ну, а потом дорога из Витебска до Гомеля, встреча с семьей, разговоры.
«Наша Ніва»: Если давать описание жизни «Витьбы», то какая она?
Леонид Судаленко: Я бы сказал, что страшного ничего нет. Колония большая, по площади как пять футбольных полей. Там стоят бараки, промышленная зона, столовая, ШИЗО, церковь также в нашем случае.
Бытовые условия более-менее, так как произведены ремонты. По сравнению с жутким гомельским СИЗО можно сказать, что еще прилично.
Живет там 12 отрядов, от 50-ти до 100 человек в каждом, всего человек 900. Политических там процентов 25. При этом в политические, или «желтобирочники», попадают не всегда идейные люди, сейчас политическими делают за все: за коммент, за фотку техники, за лайк.
Был мужик, пьяным избил насмерть человека, так ему тоже желтую бирку наклеили, потому что нашли селфи с акции протеста, а он говорит всем: «Да какой я политический, я по городу шел, селфи сделал на фоне колонны и дальше пошел, ни разу сознательно на акцию не выходил». А у него просто в мобиле по другому делу это нашли.
Словом, все это такой мужской интернат.
В отряде мужчины разных возрастов, воспитания, образа жизни. От полковников МВД до наркоманов.
Поэтому каждый старается найти кого-то близкого себе по ценностям, с кем ему будет проще сидеть.
Здесь и прагматичный расчет. Выжить на той кухне сложно, там ни витаминов нет, ничего, ну и ее в принципе иногда трудно есть, если только не голоден. А эти посылки по 50 килограммов раз в четыре месяца, они спасают, соответственно, вот весь такой кружок по интересам.
Сейчас тебе прислали — твое едим, потом мне — мое.
Самое страшное преступление — быть стукачом, доносчиком. Есть те, кто официально сотрудничает, это «завхозы» так называемые, это те люди, у которых гигантские сроки, по 20 лет и 25.
Это ясно, им нужно как-то там выжить за это время, они официально сотрудничают, но это не так страшно, как тайно доносить. Сидеть вместе и чай пить, а потом ходить докладывать, кто что сказал.
Самая большая радость — свидания с родными, звонки. Политическим свиданий не дают, а вот звонить можно. Четыре раза в месяц.
Сидит оперативник, у него несколько аппаратов, он кнопки нажимает и слушает, кто о чем говорит. Если что-нибудь спросил о войне, о «Вагнере», еще о чем-то — сразу обрыв связи. Об этом не говорят.
Есть еще отоварка, но политическим только на две базовые, это очень мало — думаешь, что купить себе: сладкого к чаю или килограмм яблок.
Ну, телевидение смотришь, объективной информации мало, но о процессах какую-то картину имеешь.
«Наша Ніва»: Почему решили уехать?
Леонид Судаленко: Я свободный человек, хочу жить в свободном обществе. А мне такие условия создали, что два года каждую неделю надо ходить отмечаться в милицию, они в любое время приходят с включенными камерами. Чтобы куда-то выехать — у них разрешения просить надо. Одно нарушение — и штраф или 15 суток, а если второе, то так и сказали: «Пересмотрим твою судьбу».
А я еще держу в голове, что мне по делу «Вясны» могут что-то придумать и выставить. Я и так, пока сидел, два раза отбивался от следователей, пугали меня, что отказ от дачи показаний — преступление. Выдержал. Словом, мне и жена так сказала, что лучше я к тебе буду в Вильнюс ездить, чем в «Витьбу». Ну, 11 дней побыл дома и выехал. К матери заехал, понимаю, что последний раз ее видел, потому что когда следующий раз в Беларуси буду, и не знаю. А если бы меня еще раз посадили, то я человек уже немолодой и с проблемами, для меня это билет в один конец будет.
«Наша Ніва»: Кого встречали в колонии?
Леонид Судаленко: Максим Знак был во втором отряде, я пересекался на промке (промышленной зоне. — «НН»), попросил людей, чтобы меня подвели. Мы немного поговорили, подбодрили друг друга. Для него самый худший сценарий включили, на полгода его «забурили», еще один раз такое — и все, поедет на тюрьму, включится статья 411-я, и так ему могут по году докидывать. Вот к нему отношение жесткое.
И был противоположный пример.
Там же отбывает бывший начальник охраны Лукашенко Андрей Втюрин. Он не разговаривает ни с кем из заключенных, создал вокруг себя вакуум. Занимается спортом, сам решает, кому сказать слово. Он думает, что не такой как все. И вот бывает картина: отряд стоит возле столовой, а начальник колонии Втюрина позовет и стоят минут 30 разговаривают, как друзья.
«Наша Ніва»: Есть там место для проявлений человечности со стороны администрации?
Леонид Судаленко: Самую большую человечность они могут проявить в том, чтобы не унижать, но не проявляют. Как только им скажут замучить — за милую душу. Вот я сказал бы, что ко мне относились там нормально, если бы не то, что ни за что сделали злостным нарушителем, чтобы я под амнистию не попал, если бы свидания давали, если бы в ШИЗО не бросали.
А вот товарищи наши по несчастью человечность проявляют.
Это выражается в том, чтобы поделиться чем-то, помочь с работой на промке, сказать «не рви спину, старик, я сам подниму». А от тех не дождешься. Ни одного свидания с женой мне не дали — перед Новым годом, когда разрешается родственникам приехать, пару часов посидеть, и то не дали. Не говоря уже о том, что на похороны родственников не отпускают.
«Наша Ніва»: Как в колонии восприняли новости о смертях Пушкина, Ашурка?
Леонид Судаленко: При мне о Пушкине информация не зашла в колонию, об Ашурке тоже. Говорили только по «тюремному радио», что Бабарико сильно поломали и отправили в больницу. А так, знаете… При мне только минимум три раза было, когда человека из колонии забирали в морг. Мне еще запомнилось, как какой-то несчастный в гомельском СИЗО в дверь колотил ночью: «Врача-врача!», — а ему таким железным голосом из коридора ответили, что «врач сюда приезжает только в одном случае — зафиксировать смерть». Что с тем человеком стало, я не знаю, а вот в колонии умирали. От чего, я не в курсе, люди же и от болезней умирают, не знаю обстоятельств.
«Наша Ніва»: А как проходят эти подготовительные курсы к свободе, на которые отправляют тех, у кого скоро «звонок»?
Леонид Судаленко: За три месяца до освобождения меня вызвали, сказали, что «жена не против продолжать с тобой жить, мы сделали ей запрос». Ну и проинформировали о вакансиях формовщиков в Гомеле. Под роспись. Ну и все.
«Наша Ніва»: Наверное, кому-то из тех, кто этот текст прочитает, ваш опыт еще придется пройти. У вас есть советы?
Леонид Судаленко: Проживание в таком коллективе дастся легче, если ты нормально себя ведешь, не создаешь проблем для других, если никого не учишь жить, замечаний не делаешь не по делу. Тогда все нормально будет. Найти надо себе тех, с кем будешь сидеть, и так оно проще.
Алесь Пушкин мучился страшными болями, но его не госпитализировали. Кто начмед в тюрьме, где он умер
«Покайся, ты не Дон Кихот». Отца бывшего политзаключенного вызвали на беседу в КГБ, и он после того очень изменился
«Пальчис уступил мне место на нарах». Программист отсидел в колонии — за решеткой вы бы его не узнали
Журналист Олег Груздилович презентовал свою книгу о пережитом за решеткой. И назвал самый популярный роман на Володарке
Комментарии