Волейболист сборной Беларуси завершил карьеру и стал психотерапевтом в Варшаве
Бывший нападающий волейбольной сборной Беларуси Артур Удрис последний сезон играл в китайском клубе. В этом году решил закончить спортивную карьеру, перебрался с семьей в Польшу и проводит в Варшаве сеансы психотерапии. С игроком, а ныне психологом и психоаналитиком «Белсат» встретился за час перед началом семинара в Белорусском молодежном хабе.
Артур Удрис сразу просит обращаться к нему на ты. Открыто улыбается, пожимает руку, садится. Светлая футболка, на ногах — «джорданы» 50-го размера.
«Белсат»: — Слушай, а твой рост — 212 см! — не угнетает твоих клиентов, которые приходят за психологической помощью?
Артур Удрис: — Знаешь, я отчасти работаю онлайн, поэтому мои клиенты просто не видят, какого я роста (смеется). А те, кто приходит ко мне офлайн, наоборот, говорят, что это их успокаивает, они чувствуют себя уютно. Я думаю, здесь срабатывает эффект «родительской фигуры», ведь родитель, как правило, выше ребенка. Ну а если кто-то пугается, то для меня это такой пункт, который стоит рассмотреть: если пугаешься, то, может, в детстве что случилось?..
Артур Удрис родился в Риге в 1990 году, но с трех лет жил в Глубоком, где начал вместе с братом заниматься волейболом. Профессионально начал играть в минском «Строителе» (2009), потом были солигорский «Шахтер», польский «AZS Częstochowa», российский «Факел», французский «Tours», греческий PAOK, турецкий «Akkuş Belediyespor», южнокорейский «KB Insurance Stars», китайские клубы. Артур — бывший игрок сборной Беларуси, откуда ушел, осудив фальсификации выборов и насилие силовиков в 2020 году. Имеет три высших образования: тренера, экономиста и психолога (Восточно-Европейский институт психоанализа). Как психолог и сексолог помогает людям с низкой самооценкой, проблемами, вызванными чувством стыда и страха, консультирует в вопросах отношений между родителями и детьми, налаживает и укрепляет личные границы.
«Пока совершенно не скучаю по волейболу»
— Какой первый вопрос ты обычно задаешь клиентам?
— «Что хочешь изменить в жизни?» Кто-то говорит: «Хочу стать счастливым». И тогда я спрашиваю: «Как ты поймешь, что стал счастливым? Что в твоей жизни при этом изменится?» Словом, прежде всего нужно понимать, к чему ты хочешь прийти. Ведь если не понимать этого — никуда не придешь.
— Ну тогда спрашиваю тебя: что хочешь изменить в своей жизни?
— Я бы сказал, что у меня довольно счастливая жизнь. В основном, все нормально. Есть какие-то финансовые вопросы и вопросы по поводу работы, но, по большому счету, все хорошо. Что хочу изменить? Я хочу развиваться.
— Но в отношениях с волейболом ты поставил точку? Как без него живется?
— Знаешь, хорошо! На самом деле я очень устал. 15 лет отдал профессиональному волейболу. Это большой отрезок жизни. И довольно яркий. И там разное было — и хорошее, и плохое. Но сейчас совсем не скучаю по волейболу. И жене сейчас рассказываю, как же это хорошо: приходишь в тренажерный зал — и тебе не надо «пахать».
И на душе как-то отлегло. Хотя, конечно, понимаю, что пройдет усталость и наступит еще период, когда захочется продолжить. Наверное, будет такой. Жду и знаю, как дать с этим справиться. Но сейчас совсем об этом не думаю.
— В предыдущих интервью ты называл разные страны, где мог бы обосноваться, пока не можешь вернуться в Беларусь. Но окончательно все же — Польша?
— Да, мы здесь с семьей. Дочь Кира, ей 7 лет, уже очень хорошо говорит по-польски. Пойдет осенью в школу. Сыну Даниэлю через две недели исполнится три года. Ну, он еще по-своему говорит. Но употребляет белорусские словечки. Польский понимает, но пока что молчит на нем.
«Помню запах, когда топили баню…»
— У тебя, кстати, прекрасный беларусский язык. Это из твоего детства в Глубоком? Ведь в сборной вряд ли по-белорусски общались?
— Да, в сборной не разговаривали. На самом деле я же окончил белорусскоязычную школу в Глубоком. Наверное, последнюю белорусскоязычную в Витебской области. Поэтому да, я разговаривал в детстве по-белорусски. Потом язык вернулся ко мне в 2020 году. И еще больше — в 2022 году, когда началась война в Украине.
Хотелось психологически отмежеваться от этого: мол, мы не россияне, у нас своя национальность и своя идея, и мы не начинали эту войну. Тогда с друзьями решили разговаривать по-белорусски.
До сих пор со многими разговариваем, поправляем друг друга, ведь вместе же начинали. Мне кажется, что тогда это родилось у многих из моего окружения.
— Глубокое — волейбольный городок?
— Есть такое. Хотя я бы не назвал его волейбольным, но там был мой первый тренер — Иван Иванович Дубина (ныне старший тренер солигорского «Шахтера»), который не только мне дал хороший старт в волейболе.
— Вспомнишь самый светлый момент из своего детства в Глубоком?
— Не знаю, в школе не сказать, чтобы было все очень хорошо. Много разных воспоминаний. Наверное, самые яркие моменты те, что связаны как раз с волейболом и моим тренером. В волейбол я начал играть в 10 лет…
Еще помню, как было хорошо, когда я бывал в доме бабушки. И этот запах, когда топили баню… Сейчас где-нибудь ловишь подобный — и все как будто возвращается.
«Спортивный мир очень коррумпирован»
— Запах детства. А никогда не жалел, что занялся именно волейболом, в котором Беларусь ни разу не пробилась на Олимпиаду?
— Было бы интересно сыграть на Олимпиаде. Но я отвечу так. У меня иногда спрашивают, удобно ли иметь такой большой рост, и я отвечаю, что я почти никогда не был невысоким. В 18 лет я был уже выше двух метров.
Я не знаю, что значит быть меньшего роста.
То же самое и с Олимпиадой. Не знаю, как там на самом деле. Но знаю много соревнований, которые снаружи выглядят очень презентабельно, а изнутри — совсем по-другому: тяжелые психологические нагрузки и т.д. Я не знаю, как выглядит Олимпиада со стороны спортсменов. У меня никогда не было такого, чтобы я жалел, что я не прыгун в высоту, например, не прыгун с шестом. Это искренне.
— А будешь ли болеть за белорусских спортсменов, которых допустили на Олимпийские игры в Париже? 17 человек, по-моему…
— Признаюсь, я даже не смотрел, сколько их там. Ну нет. Конечно, нет. Я, честно говоря, болел бы, если бы там были мои знакомые. Очевидно, что сейчас их там нет. Болеть чисто за страну? Опять же, какую часть нации представляют те спортсмены? Я считаю, раскол в белорусском обществе сейчас довольно значительный. Конечно, они представляют не ту часть общества, с которой я себя отождествляю, и никаких личных связей с ними у меня нет, поэтому — не за кого болеть.
— Многие считают несправедливым, что «режимных» спортсменов МОК вообще допустил к участию в Играх.
— Я не знаю, что это за спортсмены с человеческой точки зрения. Может, среди них действительно есть те, кто всю жизнь рвал жилы, тренировался, чтобы туда попасть, для кого Олимпиада была мечтой жизни и кто молчал только потому, что хотел попасть на эти Игры. Может, и есть такие, не знаю.
Что касается допуска, то для меня это не было сюрпризом, так как спортивный мир, особенно организации такого масштаба, очень коррумпирован. Я был уверен, что они найдут какую-нибудь полумеру. Это как с допинговым скандалом по Олимпиаде в Сочи, когда россиянам в качестве кары запретили в течение четырех лет выступать под своим флагом. Для меня это смешно! Они нарушили все, что только можно было нарушить. И что?.. Поэтому МОК не та организация, от которой следовало ожидать справедливых решений.
«Не очень любил ездить в национальную сборную Беларуси»
— Ты живешь сейчас в волейбольной стране. В Париже поляки будут, наверняка, биться за медали. Представь себе, что ты на пару лет моложе, в отличной форме и тебя приглашают сыграть за Польшу. Гипотетически. Даешь согласие?
— Интересный вопрос. Тут дело в том, ради чего. Всегда считал, что мы собираемся, чтобы не за какие-то медали драться и что-то выигрывать, а мы — коллектив, который решает определенные задачи и решает проблемы. Одно целое. Дружина — вот хорошее слово. Я, кстати, не очень любил ездить в национальную сборную Беларуси, потому что чувствовал, что мой взгляд не всем близок. Далекий, я бы сказал. Там были спортивные функционеры, которые приезжали и говорили: вы должны сделать то и се, вы должны и т.д. И вот это в мою вселенную совсем не укладывалось.
Если бы я долгое время играл в Польше, если бы здесь были мои друзья и знакомые, если бы я разделял их мысли и устремления, то да, согласился бы. Но не просто для того, чтобы потом рассказывать всем, что я побывал на Олимпиаде…
— То есть ты понимаешь выбор белорусок, которые согласились выступать на Играх под польским флагом?
— Да, конечно. Тем более, что они выступают в индивидуальных видах, поэтому им, наверное, легче. Ты представляешь себя и все.
«Спорт всегда связан с политикой»
— Несколько недель назад нобелевские лауреаты призвали перед Олимпийскими играми прекратить огонь в Украине, секторе Газа и во всем мире. Как думаешь, это обращение могло бы запустить процесс мирных переговоров?
— Мне кажется, нобелевские лауреаты немного оторваны от действительности.
Когда Россия бомбит больницу или детский сад, то надо понимать, что никакие обращения на эту страну не действуют. Наверное, авторы обращения просто не понимают, к кому обращаются, не понимают, что с той стороны нет людей, с которыми можно договариваться.
И что этот красивый древний принцип прекращения войн во время Олимпиады давно не работает. Как не работает, например, правило «не бомбить гражданское население». Путин через два слова говорит о своем ядерном оружии, так какие вообще здесь могут быть принципы.
— Спорт не может остановить войну, не может быть выше политики. А может быть вне политики?
— Спорт, так или иначе, всегда связан с политикой.
На самом деле эта фраза «спорт вне политики» — хороший инструмент манипуляции.
Когда мне советовали не мешать спорт в политику, я отвечал, что «нельзя убивать и пытать людей» — это не политика. Спортсмен, как и другой гражданин, имеет право и должен говорить об этом. Я же не кричу: «голосуйте за Латушко!» или «голосуйте за Светлану Тихановскую!»
В общем, спорт политический по своей сути. Что может быть политичнее, чем представлять свое государство и на соревнованиях стараться победить представителей другой страны?
«Могу играть плохо — мир из-за этого не перевернется»
— Насчет победить. Поделись, как психолог, что надо иметь в голове, чтобы на волейбольной площадке все шло как положено — и к победе.
— Я называю это «золотой таблеткой». Для каждого она может быть разной. Зависит от многих факторов. От темперамента и так далее. Я, например, научился себя отпускать. То есть держал в голове, что могу играть плохо — мир из-за этого не остановится и не перевернется. Где-то восемь лет назад я ходил к одному психологу, и это было первое, над чем мы работали.
И вот парадокс: когда сказал себе, что могу играть плохо — стал играть лучше.
Универсальное правило. Оно и в жизни работает. А еще последние два-три года начал играть эмоционально. Просто стал позволять себе эмоции. Это тоже помогает. И деткам своим тоже сейчас говорю: «Вы имеете право на все эмоции».
— Может, нашему демократическому сообществу, как дружине, надо отпустить себя и допустить, что мы можем играть плохо?
— Именно так. И понять, что мы имеем право на самые разные эмоции. Это нормально. И ведет к победе.
— Спасибо большое. Я во время разговора не манипулировал тобой?
— Нет [смеется]. Я следил за твоими вопросами. Манипуляции — это всегда о действиях, всегда ведут к каким-то действиям. Этого не было. Классно поговорили, спасибо.
Манипуляция, по словам Удриса, это психологическое воздействие с целью скрыто изменить восприятие и поведение другого человека. Во время встречи в Молодежном хабе Артур Удрис рассказывал об эго-состояниях человека — «родительском», «взрослом» и «детском», о параллелях трансакций и квадрате «Ok — Ok», в котором можно избежать манипуляций. Давал советы, как ей можно противостоять.
«Два доминирующих чувства при манипуляции — это страх и вина», — утверждает психолог и бывший волейболист.
Комментарии