Кузьмич про Алеся Пушкина: Мне не близки художники, которые занимаются национализмом в искусстве
Художник-акционист в интервью «Белсату» рассказал, почему ушел с закрытия выставки, посвященной Алесю Пушкину, и почему смерть Пушкина в белорусской тюрьме не стала произведением искусства. «Я зол на него из-за этого!» — признается Кузьмич.
С Алексеем Кузьмичом, который после отсидки и голодовки во французском центре депортации вынужден был выехать на какое-то время в Польшу, разговаривали на террасе кафе в центре Варшавы. Автор акции «Ренессанс» на кладбище Auvers-sur-Oise курит и неотрывно смотрит прямо в глаза собеседнику. Так же делал и Алесь Пушкин, разве что с большей иронией.
Накануне, на закрытии выставки «Afterlife», посвященной Пушкину, Алексей Кузьмич признался, что не является его последователем. «Мне не близко искусство Алеся», — сказал он. После чего сообщил, что пришел на встречу с россиянкой, которая снимает о нем фильм и которой кто-то из белорусов, прямо в Музее вольной Беларуси, «напомнил про Мариуполь и пригрозил разбить камеру». Девушка покинула мероприятие. «Вот почему мне не близки художники, которые занимаются национализмом в своем искусстве», — повторил Кузьмич и тоже ушел с финисажа.
«Первое, что она сказала: «Как же я ненавижу белорусов!»
— Кто-то крикнул тебе в спину, что твой уход — «дзіцячы ўчынак». Что ответишь на это?
— На самом деле, я думаю, что «дзіцячы ўчынак» был в том, что модератор дискуссии Сергей Будкин никак не отреагировал на такое пещерное проявление ксенофобиии и просто продолжил дискуссию. Не сказал ни слова по этому поводу. Вот это как раз по-детски. Я же поступить по-другому не мог. Меня отец учил, что я не должен позволять, чтобы в моем присутствии оскорбляли женщину.
По-моему, детским поступком было бы, если б я остался там и как ни в чем не бывало продолжил бы рассуждать об искусстве, в то время как моя подруга рыдает и говорит, что ей угрожали. Какая-то дичь. Какие у меня еще были варианты, кроме как уйти? И что я мог ответить в этом случае на вопрос о Пушкине, когда ты в реальности видишь переход этого самого национализма в конкретный шовинизм и ксенофобию?..
И знаете, что первое сказала Настя, актриса и кинорежиссер, когда я пришел ее утешать? Она сказала: «Как же я ненавижу белорусов». Благо, что уже через пять минут позвонил Андрей Дурейко, один из организаторов выставки, и мы с ним прекрасно пообщались — он принес извинения.
«Я белорус, я не открещиваюсь от этого»
— Мы вообще можем говорить о тебе как о белорусском художнике?
— Скорее, как о художнике из Беларуси. Потому что «белорусский художник» для меня — этот тот, кто в своем творчестве несет идею нации. Я же стараюсь, по крайней мере сейчас, абстрагироваться от того, что я белорус. Я живу в другом контексте, в другой политической системе. Было бы, наверное, странно рассуждать и рефлексировать на тему Беларуси, не будучи там и не чувствуя процессов, которые там происходят. Я понимаю, что оторван от земли. Я сделал уже ряд высказываний на эту тему. Тот же «Транзит» был об этом — о лимбе, в котором я нахожусь. Этого достаточно.
Мои следующие работы будут в других направлениях. И «Ренессанс», как мне кажется, если и связан с Беларусью, то только тем, что я там родился. Но это не значит, что я не считаю себя белорусом. Я белорус, и не открещиваюсь от этого. Я люблю Беларусь. Я возвращался туда в 2023 году, получил наслаждение от соприкосновения с родиной, зарядился хорошенько и этот заряд понес дальше. Пока что моя батарейка не села.
— Человек весь в белом с лопатой на кладбище — ничего белорусского?..
— Образ взят из книги исследователя волшебной славянской сказки Владимира Проппа. В белом, потому что это был праздник — «художник возвращается в мир». С другой стороны, белый, согласно Проппу, цвет инициации, цвет смерти. Наши предки часто обращались к умершим. Выкрашивались белой глиной, пеплом, чтобы пройти в тридевятое царство. Поэтому мука на лице. Поэтому в белом. Чтобы мертвые пропустили к духу Ван Гога и чтобы он меня услышал.
— Услышал? Что ты вообще ощущал, пока копал могилу?
— Я продолжал копать, копал быстро, устал. Предполагал, конечно, что в какой-то момент может появиться полиция или кто-то из посетителей меня остановит. Копал могилу и концентрировался только на этом. Звал Ван Гога и просил, чтобы художник поднялся, но ничего не происходило. Хоть, конечно же, я не думал, что кто-то там вдруг вылезет из гроба и поприветствует меня.
«Мы работали с Алесем на контрапунктах»
— А дали бы вырыть могилу — лег бы в нее сам?
— Да, да. Я так и предполагал, что раскопаю могилу и сам в неё лягу. Плохой художник должен умереть, а настоящий должен возродиться. Это образ. Почувствовал ли я Ван Гога? К сожалению или к счастью, нет. У меня были опасения, что он будет приходить ко мне после во сне, пугать меня…
По крайней мере, один раз мне снилась могила Ван Гога. Я описал это в тюремном дневнике, когда сидел (Алексей Кузьмич готовит к изданию книгу с рабочим заголовком «В могиле с Ван Гогом» — ред.). Могилу копали какие-то голые люди, какие-то алкоголики из моего далекого прошлого. Потом они копали соседнюю могилу, забирались в нее, вылезали из этой дыры и смеялись по-сатанински. А вот Ван Гог мне так и не явился. Наверное, ему все равно, что произошло. Он на каком-то другом уровне.
— Ты признавался на финисаже, что Пушкин связывался с тобой в 2021 году, советовал вернуться в Беларусь и «отсидеть три-четыре года». По его мнению, это было бы эффективной акцией. Сам так и сделал. Не считаешь, что «лечь в могилу» вот таким образом было бы честнее? Смерть Алеся Пушкина некоторые и восприняли как его последний перформанс.
— Я не считаю, что он сделал произведение искусства. Я зол на него из-за этого! Я бы хотел увидеть его последнюю работу достойной. Но, к сожалению, он дал себя поюзать политическим личинкам, как мне кажется. Его воспринимают сейчас как такого борца за демократию и мученика. И только потом идет слово «художник». А бывает, что и вовсе не идет. Просто «жертва режима» — и все. И я думаю, что это его прокол. Он не сделал из своего сознательного исхода на Голгофу искусства, как сделали, например, из своей смерти Бас Ян Адер или Артюр Краван. Все-таки художник должен относиться очень серьезно к таким вещам, как собственная смерть.
И это его лобовое возвращение на родину — безусловно, героический поступок. Но я не способен на такое. Я не способен добровольно садиться в тюрьму. Я бегу от тюрем, хоть и играю постоянно с этим, хожу по лезвию. Алесь Пушкин не побежал, он добровольно отдал себя в их лапы. В этом наше отличие.
Но у нас было много мистических точек пересечения. В 2020 году мы были оба задержаны, омоновцы нам обоим нарисовали кресты на спинах. Мне — Т-образной формы, ему — крест из четырех точек. В 2021 году мы оба сели в тюрьмы. Он в белорусскую, я — во французскую, после акции «Имитация» с коктейлем Молотова. Да, точки пересечения были. Но мы, скорее, работали с Алесем на контрапунктах. Я бы не сказал, что мы похожие художники.
— Не успели с ним пообщаться вживую?
— К сожалению, нет. Я так и не познакомился с Алесем. Я очень хотел. Слышал от него как хорошие слова в свой адрес, так и плохие. И мне бы очень хотелось с ним пообщаться. Мне бы очень хотелось с ним поспорить и подраться. Хотелось бы с ним обняться. Провести время и поговорить.
«Строить из себя Иисуса — это даже для меня чересчур радикально»
— Столик на четверых. Кузьмич, здесь Пушкин, там Ван Гог, а кто четвертый?
— Иисус Христос (смеется).
— Ого, на вас не хватит вина! В начале нашего разговора ты рассказывал о Мадоннах в мастерской твоего отца — Алексея Кузьмича-старшего. Ты узнал, что был прототипом почти всех младенцев на руках Богоматери, написанных отцом. А теперь пытаешься подражать Христу, подымая из могил мертвых?
— Не вкладываю это в смысл своих работ. Это было бы, наверное, чересчур даже для меня, хоть меня и называют эгоцентричным нарциссом. Но строить из себя Иисуса — это даже для меня чересчур радикально.
Моя акция 2020 года, в которой я использовал образ Христа, — это образ ситуации, применимой не только к Беларуси, а ко всему миру. Это образ веры в политику, моду и потребление. Веры, которая заменила традиционные религии. Да, я использовал образ Христа, но в то же время на сакральном месте, на распятии — был фаллос Бабуина, главного человека страны. И это не был Лукашенко, это был президент, независимо от гендера и имени. Президент, на которого молится паства. Молится не чему-то возвышенному, а на этот красный бабуиний х..й — на орущего политика, который бьет себя в грудь и благодаря этому выигрывает. Они молятся на архаичные инстинкты. Вот об этом была та акция.
— А ты потом пошутил, что ты ху…вый художник.
— Я не то чтобы пошутил, я так и считаю. Ну, кто я такой по сравнению с Ван Гогом? Кто я, как не ху…вый художник? Кто я, как не нелепость, промокашка и полная ху…ня. И мой «Ренессанс» был об этом: ху…вый художник должен лечь в могилу, а настоящий должен возродиться. И пусть он занимается искусством, потому как художники закончились. Мертвец возвращается на пьедестал, потому что живые — мертвецы и живыми только прикидываются. Я это увидел и в Западной Европе, и, как многие отмечают, я попал в точку этой акцией. Не оставил равнодушным.
«Но я беру грант и рисую х…и на песке»
— Было много споров. Твои акции наверняка сложно продать. На что ты живешь?
— Я не продаю искусство. Сознательно ухожу от этого. Периодически получаю какие-то предложения о том, чтобы продать фотографии или какие-то артефакты с акции, но понимаю, что могу пойти по наклонной дорожке и делать конъюнктурное искусство. Но в то же время я открыт миру, я принимаю все его вызовы. И деньги приходят сами собой с каких-то разных сторон. У меня нет какого-то одного вида дохода. Необходимое их количество само собой как-то приплывает.
— Например?
— Какие-то арт-резиденции, где тебе дают жилье, дают грант, деньги.
— То есть ты берешь гранты и вписываешься в регламенты, против которых так резко выступаешь?
— Ну, беру, а что? Дают — бери, бьют — беги. Совсем просто. Другое дело, что ты делаешь за эти гранты. Если какое-то дерьмо, которое называешь искусством, это плохо. Но я беру грант и рисую х…и на песке для «Гtте—института».
Ну, и приятно, что есть люди, которые меня поддерживают материально, просто так. Которым близко то, чем я занимаюсь, и кажется важным. Какие-то деньги появляются. В общем, я не могу сказать, что я как-то бомжую или хожу голодным. Все это время, с 2020 года, когда я эмигрировал, я не попадал в ситуации, когда остаешься совсем без денег и без жилья. Все нормально, мне хватает. Я живу скромно, но не могу сказать, что бедствую.
— Объявленный тобой сбор средств — это деньги на то, чтобы рассчитаться с адвокатами, которые вытащили тебя из депортационного центра во Франции?
— Да, совершенно верно. Три адвоката меня вытаскивали оттуда, бесконечные суды. Какую-то часть работы они сделали бесплатно, за какую-то работу им заплатило государство. Но я понимаю, что они проделали огромную работу. Одна из адвокатов вообще отказалась от денег и продолжает помогать мне бесплатно, но я хочу и ей заплатить, не хочу оставаться должным. Двум другим мне нужно заплатить обязательно. Такого количества денег у меня нет. Там один суд стоит 1000 или 1500 евро, а их было шесть или семь. Поэтому я объявил сбор.
— Что взамен? Каких новых акций ожидать людям, которые тебе помогут?
— Я стараюсь делать искусство как можно реже. Знаешь, иногда художник, как бешеная псина, метит каждый угол, через который пробегает. А искусство любит выдержанность и не любит спешки. Поэтому я делаю свои акции редко, в последнее время — раз в год. Долго подготавливаюсь к ним, вынашиваю идею. Нужно убедиться, что она не симулятор, что это будет честно. А люди, которые меня поддерживают, ничего никогда не требуют. Они ценят, что я не делаю того, что от меня ожидают другие.
6 фактов об Алексее Кузьмиче, которые не вошли в интервью
- Самые яркие воспоминания с детства — крещение («золотой бассейн, и я в желтых трусах») и похоронные марши за окном («От которых родители пытались меня оградить»).
- Не любил школу, хоть до 6 класса был отличником. «Первым моим везением в жизни было то, что меня не отдали в художку…»
- Закончил минский филиал Московского института экономики, статистики и информатики. По специальности не работал ни дня.
- Первая акция Алексея Кузьмича называлась «Творец без яЕц» (2019). Считает ее неудачной, потому что акция «мало зацепила пространство».
- Рост Алексея — 195 см. До двухнедельной голодовки во французской тюрьме весил 93 кг. Сейчас — 75. Эту форму считает оптимальной для себя.
- Родным языком считает русский («Когда говорю на белорусском, думаю над переводом»), хоть в переписке с «Белсатом» отвечал по-белорусски.
Комментарии
Пасля чаго Кузьміч з расейскай збеглі з выставы нацыянальнага героя, патрыёта Беларусі Алеся Пушкіна.
Запомні, Кузьміч, беларусы ЗА Украіну і СУПРАЦЬ рашыстаў.