Валерий Булгаков о личной жизни и о ситуации в стране

Изъято более 5000 книг на историческую тематику. Заблокирован счет издания. Усиливается психологическое давление на авторов и сотрудников. Уволен автор одной из книг. Самого Булгакова в тенденциозным сюжете БТ обвинили и в незаконном предпринимательстве, и в экстремизме, и… Короче, сделали врагом народа.

Некоторые вопросы в ходе беседы так и не были заданы. Некоторые остались без ответа. Многое было снято уже из готового текста. Но не получалось допрашивать собеседника «по полной»: ежеминутно не покидала мысль, что все сказанное Булгаковым может быть использовано против него. Если не в суде, то по крайней мере так называемыми «коллегами» из государственных СМИ.

Валерий Булгаков родился в 1974 году в Минске. Окончил филфак БГУ, аспирантуру при кафедре истории белорусского литературы БГУ, аспирантуру Института философии Национальной академии наук Украины. Кандидат философских наук (2005). Специализируется в области исследований европейских национализмов, в том числе белорусского. В 2010 году награжден премией имени Ежи Гедройца, основанной Польским Институтом в Беларуси.

В 1996—1998 гг. был ответственным секретарем, заместителем главного редактора журнала «Фрагменты». В 1998 году придумал журнал «ARCHE-Начало» , с того времени и по 2012 год был его главным редактором.

Женат, двое детей. Член ОО «БАЖ» с 2009 года.

«Я просто сам себя спалил»

— Что сейчас происходит в «деле ARCHE»?

— Мы столкнулись впервые за долгое время с ситуацией, что наши телефоны прослушиваются, ведется какая-тооперативно-розыскная деятельность в отношении нас… Все это создает ситуацию нервного срыва и психологического стресса, если ты не можешь нормально спать и вести себя более-менее расслабленно…

— Как Вы догадались, что телефоны прослушиваются?

— Есть очень простой способ проверить — если ты говоришь что-то только одному человеку, а об этом становится известно другим. Когда 2 октября этого года милиция Логойского района и КГБ приехали забирать мои книжки — безусловно, прокол был в излишней болтливости через телефон. Я просто сам себя, как говорится, «спалил».

— А Вы были там в деревне, когда приехали забирать книги?

— Нет. Обстоятельства изъятия очень странные. Специально приехали вечером, в 21.30 — а в тот день как раз происходило знаковое событие, матч БАТЭ — Бавария. Догадывались, что я буду или смотреть по телевизору, или находиться на стадионе «Динамо». А суровые люди с кокардами «КГБ» и «Милиция» приехали в это время в глухую Логойскую деревню… Кстати, так волею судеб сложилось, что эта деревня находится в 10 километрах от Хатыни.

— Когда они туда приехали, то вызвали Вас?

— Нет. Процедура стандартная такая, они приехали, взяли пробу продукции, описали. А через три дня подогнали, как после по телевидению сказали, «несколько микроавтобусов» — хотя я думаю, что это преувеличение. И только через 10 дней я давал объяснения — что это, откуда и почему так.

«Я бы сказал, что это дело находится между делами Алеся Евдахи и Алеся Беляцкого»

— Многие проводить аналогии с делом Беляцкого…

— Я бы сказал, что это дело находится как бы между делами Алеся Евдахи и Алеся Беляцкого. Алесь Евдаха получил уголовный приговор за дистрибуцию книг — и здесь нас объединяет «книжный» характер. С делом Беляцкого соединяет публичный резонанс и многие детали. Следователь, который проводит следственные действия, признался мне, что работает в отделе, который занимался делом Беляцкого. Власти сами обеспечивают определенную символическую преемственность? Я когда пришел на допрос, поинтересовался, не здесь 4 августа 2011 года был арестован Алесь Беляцкий. Следователь улыбнулся: мол, да, здесь! И сразу же спросил, как я отношусь к этому делу. А под конец «похвастался»… Но я, знаете, не из пугливых. Работая на своем посту, я много чего насмотрелся и много через что прошел. Да, у меня не было тюремных сроков, но жизнь моя не было безоблачной. У нас было «брестское» дело от КГБ за экстремизм, многое другое было. Но уникальность этого дела в том, что против нас работают десятки людей, — возможно, 50 или больше — из разных структур. Дошло до того, что началась атака на наши издания — сотрудники Департамента финансовых расследований ходят по пунктам продажи книжной продукции и спрашивают про книжки, к которым мы имеем отношение. Параллельно ДФР проводит проверку работы Шкловского завода газетной бумаги, где мы собственно и покупали бумагу…

-Валерий, а вот помимо актуальных аналогий с делом Беляцкого -приходят ли Вам на ум какие-то аналогии из нашей далекой или не очень далекой истории?

— В общем, наше дело — показатель нездоровья белорусского общества. Когда бьют по книге, которая сейчас и так далеко не в почете у потребителя…

Книга в Беларуси воспринимается как инструмент коррекции общественного сознания, создания новой идентичности. В нашей ситуации она почему-то воспринимается как инструмент подрыва идеологии белорусского государства. Мы живем в обществе, где надо пройти через унижение, если хочешь получить издательскую лицензию, а власти имеют подозрения в твоей политической лояльности…

У Андрея Дынько, который был основателем журнала «ARCHE», возникла параллель с межвоенным временем и западнобелорусскими реалиями, когда происходили налеты польской полиции. Тогда могли также прийти и арестовать белорусскую печатную продукцию.

Но однозначных параллелей не проведешь. Ведь книга сегодня — далеко не основной инструмент воспитания сознания граждан…

С другой стороны, мы имеем активность творческой белорусского интеллигенции. Ведь задержанные книги — это 26 названий. И что бы там ни утверждало БТ, их авторы — лучшие умы, лучшие представители белорусского нации: Олег Латышонок, Юрка Туронок, Адам Станкевич, Адам Боборека, Антон Луцкевич…

Подлость государственной пропаганды в том и заключается, что она хочет показать то, что-де-факто является бесспорным национальным достоянием, как «пропаганду нацистских ценностей» и, как сказал журналист Вербицкий, «псевдоисторические зарисовки».

«Я думаю, это свидетельство ментальной инерции высших чинов КГБ, воспитанных в то время, когда книга еще что-то значила»

— Господин Булгаков, но забрали 5000 книг. У нас в стране в живет 9,5 миллионов человек. Даже если раздавать эти книги бесплатно, могут ли они наделать такого уж заметного вреда этому режиму? Вы же сами сказали, что книга уже не главный инструмент влияния на массы. Какова Ваша версия, почему воюют с книжками?

— Ответ, возможно, в том, что люди, которые сидят в КГБ, — это представители познесоветской кагебистской школы. Видимо, какие-то наши книжки попали в их руки на самый верх — и дело завертелось. Если не брать во внимание постепенного накопления компромата на нас.

Я думаю, это свидетельство ментальной инерции высших чинов КГБ, которые были воспитаны в то время, когда книга как раз еще что-то значила. Ведь когда сегодняшние полковники и генералы начинали профессиональную жизнь, книга действительно была бомбой, формировала тогдашнего жителя БССР. Сегодня же средний тираж книги на белорусском языке — 300–500 шт. Но атака параллельно на нас и на гродненских историков, и это свидетельствует, что в Беларуси книга еще что-то значит.

— Ситуация с малыми тиражами изъятых книг напоминает мне другую. Когда на площадь выходит пять человек с плакатами, и «упаковывать» их присылают роту ОМОНа. Хотя никакой опасности они никому не несут. Какой смысл охотиться на книги, изданные мизерными тиражами?

— Это, конечно, не ко мне вопрос… Власть делает ставку на устрашение. В позапрошлом году козлом отпущения в сфере культуры и гражданского общества был Алесь Евдаха. В прошлом году — драматическая история с Алесем Беляцким… То, что происходит с нами, — это мессидж, адресованный независимому обществу: рыпнетесь — и с вами будет то же самое. Такая авторитарная педагогика.

— Но смотрите: Беляцкого посадили — а правозащитное движение в Беларуси живет! В данном случае все действительно завязано на Вас? Если поймать Булгакова, все это накроется медным тазом?

— Надеюсь, что нет. Но, безусловно, мой личный фактор что-то значит. Книги могут выходить и без моего участия. Просто у меня ведь тоже есть какие-то знания, какой-то редакторский опыт, я знаю конкретные иностранные языки. Условно говоря, та или иная книжка без меня может и не выйти.

— Но это можно делать из-за границы.

— Можно. Но то, что происходит сейчас, выходит за рамки разборок с журналом или с Булгаковым. Идет уничтожение наших и без того мизерных сетей распространения. Происходит зачистка с беганием финансовой милиции по книжным магазинам и точкам продаж. С конфискацией наших изданий, где это возможно. Либо с угрозами «больше никогда и ни при каких обстоятельствах!»

Булгаков может спастись — засесть где-то в Гватемале и продолжать строчить. Но когда Булгаков в Беларуси, он может поехать и что-то показать, рассказать, раздать… Теперь же встает вопрос — как дойти до читателя?

У нас был очень агрессивный физический маркетинг — мы таскали это все на себе. Если выстоим, придется менять все это, потому что будем бояться подставить тех, кому «погрозили пальцем». Да и они сами будут бояться работать с нами.

— Вы вообще хоть когда-то моделировали ситуацию, которая случилась?

— Понимаете, мы не работали без государственной регистрации. Мы платили ежегодно десятки тысяч долларов в качестве налогов. И все равно это нас не спасло, режим нашел узкое место. Ведь я здесь слышу: «Заплатил бы налоги — было бы все хорошо…» Повторяю: мы платили налоги! Но вот так получилось, что у нас была выездная презентация, продали какие-то несчастные 25 книг на какую-то несчастную сумму — 875 тысяч. Сто баксов! И именно из-за них формально и начался этот кордебалет. Хотя начаться дело могло из чего угодно.

«Я, родившись в Минске, естественно, был обычным русскоговорящие парнем»

— Господин Булгаков, знаю, что ваш отец работал вместе с моим дедом — в геологической организации БелГИИЗ (позже — Геосервис).

— Мой отец работал там с 1972 года, как окончил университет, и до самой смерти. Отец был человеком «без каких-либо претензий» и не пошел дальше должности начальника какого-то отдела. Он был одновременно и инженер, и водитель «Газ 66», и мелкий начальник, и начальник партии, но это была небольшая «начальственность»…

— Но белорускость, я так понимаю, у Вас от матери?

— Мать, как и я позже, закончила белорусский филфак, была учительницей белорусского языка. Она училась вместе с людьми, которые впоследствии внесли большой вклад в белорусский культуру, — Евгения Янищиц, Алесь Рязанов, Анатолий Бутевич… Это был «звездный» выпуск 1971 года. Когда я был совсем маленький, Женя Янищиц приходила к нам в гости. С Бутевичем, Рязановым поддерживались неформальные контакты.

Моя мать была человеком белорусской культуры — без всяких оговорок. Человеком, верным этой культуре до момента своей смерти. Мои родители никогда не были коммунистами или карьеристами. Не то чтобы они не хотели карьерного роста — просто не хотели такой ценой. Мать была белорусскоязычным человеком, учила меня белорусскому языку. Ведь я, родившись в Минске, естественно, был обычным русскоговорящим парнем. Без мамы мой белорусский язык никогда не был бы таким, каким он есть.

— Мама начала привлекать вас к этому на определенном этапе?

— У нас была живая традиция. Моя мать из Западной Белоруссии, из Воложинского района родом, из-под Ивенца. Ее мать, моя бабушка Станислава, скончалась в возрасте 29 лет, оставив двух маленьких детишек. Соответственно, мою мать воспитывала ее бабушка — Юзефа Бурак, 1898 года рождения. Она прожила до 1993 года, я прекрасно ее помню! Она не знала никакого русского языка!

У нас в семье был автомобиль «Жигули» 11-й модели, следующая модификация «копейки» — это уже определенный статус. И каждые выходные мы проводили именно на селе. Хотя и в Минске жили в пригороде — в военном городке «Уручье».

У меня одно из самых смешных впечатлений детства — по соседству с прабабай Юзефой жил мальчик, его тоже звали Валера, а отца — Винсент, по фамилии Новик. Был 1980 год, я с этим мальчиком дружил, его мама пекла очень вкусные блины, а в колодце их водилась форель. (Там неподалеку речка Ислочь — они выловили несколько рыбок и запустили себе в колодец…) И вот я прихожу к нему, а он обращается к своему отцу: «Тата! Тата! Я в ужасе говорю: какой «тата»? Неправильно, надо «папа, папа!»

Потом я понял, что «тата» — абсолютно правильно. И что тот мальчик говорил с родителями фактически на литературном белорусском языке. Я родился в те времена, когда белорусский язык был полноценным языком села, и даже малые дети говорили на нашем языке.

«С 5 сентября 1990 года я говорю по-белорусски "

— Ваша фамилия российского происхождения?

— Российского. Материнская фамилия — Шашкевич. А мой дед, Николай Булгаков, родился в райцентре Льгов Курской области — на границе Украины и России. Якобы по каким-то генеалогическим таблица наша ветвь связана с ветвью, которая дала российского философа Сергея Булгакова (не путать с Михаилом Афанасьевичем!).

— Наверное, Ваша писательская фамилия была причиной шуток?

— Очень характерно, что даже Белорусское телевидение в своих пропагандистских опусах меня насмешливо называло «писателем Булгаковым»! Если по маминой линии я на 100% белорус, то с отцовской линией не все так ясно. Дед — он русский человек. А баба родилась около Апочки, на границе Псковской и Витебской областей, на территории, которая до революции входила в состав Витебской губернии. Когда я приезжал малышом в эти месиа, то слышал, например, слово «журавины», мало известное русском языке (улыбается).

Иногда думают, что национализм, верность национальной идее — это верность своей крови. Это вредное и немного даже фашистское предположение. Национализм для меня — это дело духа. А дух не измеряется категориями крови.

— А когда у Вас началась «активная» фаза белорусскости? Как это выглядело?

— Очень просто — я взял и поступил на белорусский филфак в 1990 году и стал говорить по-белорусски. То есть я принадлежу к той генерации людей, которая начала говорить по-белорусски еще при Советском Союзе. На экзамен я пришел с бело-красно-белым значком, когда этот флаг далеко еще не был государственным. Мне снисходительно улыбались, а когда спросили, какой белорусский писатель мне больше всего нравится, я ответил: Адам Глобус. Так что с 5 сентября 1990 года я говорю по-белорусски.

— А что случилось именно в этот день?

— Я встретил Юрия Бушлякова на «картошке» в деревне Синие Горы Смолевичского района. (Кстати, с женой Еленой я познакомился на той же картошке). Юра тоже был таким неофитом. Его личная история трагикомическая. В его семье считали, что сыну белорусский язык будет лишним, и «по причине слабого здоровья» освободили сыночка от изучения белорусского языка. И сынок был лишен пут этого «ненавистного языка» вплоть до последнего выпускного класса, когда в нем поселился дух белорусскости. В итоге Юра получил аттестат об окончании средней школы с отличием по белорусскому языку! И, когда я встретил Юру, он уже принципиально говорил по-белорусски, что было достаточно непривычно. Юра меня убедил, что нужно «говорить по-белорусски повсеместно и со всеми, надо распространять национальное сознание». И мы тогда набросились на наших девочек-сокурсниц, пытаясь распространять.

Что правда, эта стратегия была не очень эффективной. Но я сам начал повсеместно говорить по-белорусски — взяв пример с Юрия. Правда, это продолжалось до 1994 года, когда пришел к власти наш белорусский президент и произошла смена вех. Говорить со всеми по-белорусски — это большие психические затраты, так доходило и до агрессивных форм — люди приходили в кафетерий Центрального универсама и просили «букатку» (булочку). Продавщицы бесновались…

— И с кем в 1994 году Вы решили не говорить по-белорусски?

— Я просто не стараюсь сейчас в каждом, грубо говоря, алкоголике пробуждать горячие белорусские чувства. Я стараюсь делать это при помощи различных медиасредств — книг, журналов, интернает. Ведь «ручная» рекрутизация возрожденцев — это стратегия, которая берет начало еще от нашенивской поры. Янка Станкевич оставил после себя интересные воспоминания — что они ездили пригородными поездами в Вильню и в дороге читали газету «Наша Нива». Иногда их случайные попутчики по вагону интересовались, что за газета такая. Янка Станкевич набрасывался тогда на такого спутника и рассказывал, что есть такой белорусский язык и такая вот газета.

Самое смешное, что так он познакомился с Яном Луцкевичем: развернул газету, пытаясь привлечь к себе внимание пассажиров в этом вагоне, а напротив сидел какой-то дядька, который в определенный момент тоже развернул газету — и тоже «Нашу Ниву»!

Оказалось, что один из их Янка Станкевич, а второй — Иван Луцкевич, который сделал большой вклад в дело белорусского возрождения…

Поэтому, если мы хотим, чтобы Беларусь говорила по-белорусски, нужно, извиняюсь, меньше писать диктантов при помощи иностранного дипломатического корпуса, а больше выдавать словарей, литературы, которая будет интересна рядовому белорусу. Другой важный момент — культивация исторической памяти. За 14 лет вышло 120 номеров «ARCHE» общим тиражом 100 тысяч экземпляров. Эти экземпляры не попали к одному человеку или к 100 лицам. Наши издания подержали в руках десятки тысяч белорусов.

«Дынько просто забежал в Министерство информации, зарегистрировал там журнал и назначил меня главным редактором»

— Вы писали, что основатель «ARCHE» — Андрей Дынько. Можете вернуться в историю и напомнить, как появился этот журнал?

— Возник он благодаря моим мечтаниям и практичности Андрея Дынько. Ведь в 1998 году, когда «ARCHE» и был основан, я грезил новым журналом. Я работал тогда в журнале «Фрагменты» и по разным причинам не видел себя там дальше.

Я говорил с разными людьми… Но белорусы — славянская нация, и дальше говорильни не шло. А Дынько был человеком уже другой, я бы сказал, европейской культуры. Я пошел к нему на кофе говорить о новом журнале…

— А до этого между вами были какие-то отношения?

— Было узкое окружение, он был преподавателем Лингвистического университета. Но между нами был контакт, какая-то взаимная привязанность. Он уже приближался к тому, чтобы стать редактором «Нашей Нивы». Так вот, я просто за кофе загрузил Дынько, как и ряд других людей, своей идеей с журналом. И через два или три дня случается чудо: Дынько просто взял и вбежал в Министерство информации, зарегистрировал там журнал и назначил меня главным редактором.

Это было окончание той светлой поры, когда, несмотря на преобразование белорусского режима в авторитарный, можно было прийти с улицы и зарегистрировать журнал. Тогда за печать отвечал Подгайный. И он был такой человек, к которому мы имели наглость ходить и говорить: «Дай нам, Подгайный, денег на печать!» Он жал нам руку и говорил: «Ребята, пока еще не могу!»

— А почему Вы говорили, что видели редактором Дынько, а не себя?

— Потому что он уже в то время работал на российские издательства, имел набитую руку. А я был скорее мечтателем.

— Как Вы формулировали цель и задачу «ARCHE»?

— Тогда как раз шел процесс уничтожения белорусских толстых журналов или полного подчинения их государству. Время уничтожения «Криницы», погром «Полымя», погром «Маладосці». Возникновения «ARCHE» — контркультурный проект, чтобы дать голос новому поколению белорусской интеллигенции. Белорусская культура уничтожалось, но Лукашенко был не в состоянии остановить инерцию культурных процессов, заложенных еще раньше.

— Раньше — это Возрождение начала 1990-х?

— Да! У меня, например, диплом об окончании БГУ — с «Погоней»! Первый и последний такой выпуск 1995 года. В 1994 еще был БССР, а в 1996 уже была лукашенковская символика.

«Дочка пошла в белорусский гимназию — и там быстренько за полгода насобачилась говорить по-русски "

— Господин Валерий, а детей своих Вы на каком языке растите?

— Травматичный вопрос. Мы с женой — белорусскоязычные люди, своих детей хотели растить по-белорусски. Но в нашем Фрунзенском районе был единственный белорусскоязычный государственный садик, который находился от нас далековато — на улице Матусевича. Тем не менее, я туда таскал свою дочь. А оказалось, что она там, вместо того чтобы научиться лучше говорить по-белорусски, научилась говорить по-русски!

Максимум, что этот сад давал, — воспитатели могли говорить с родителями по-белорусски, если ты их попросишь. Белорусская реальность такова… Потом мы жили целый год в Варшаве, дочь приехала оттуда белорусскоязычной и даже частично польскоязычной. Вернулись — пошла в 4-ю гимназию белорусскую и там быстренько за полгода насобачилась говорить по-русски.

Так что в лучшем случае дети у нас растут билингвами, белорусскость у них из-под палки. Со всеми своими одноклассниками мой ребенок, естественно, говорит по-русски, с родителями — по-белорусски, особенно когда обращаешь на это внимание.

— Так в детях Вы культивируете белорусскость только своим примером или какие-то «политинформации» проводите?

— Я против всяких «политинформаций». Вот моя жена очень любит им твердить, что… расставляет акценты. Я здесь исхожу из того, что выбор должен быть за ребенком.

— А сколько лет Вашим детям?

— Сыну четыре, а дочери десятый. Сына мы тоже водим в белорусский сад.

— Знаю, что была какая-то интересная история, как вы выбирали имя своему сыну…

— По материнской линии у меня три двоюродные дяди очень позитивные. Это значит, что была моя баба Стася, а у нее была сестра Яня. И Яня родила трех сыновей — один Петр, второй Януш (который в процессе социализации стал Иваном) и третий Казимир. И так случилось, что этот Казимир Бибик дослужился до полковника российской армии. «Казимир» было для нас слишком агрессивно, поэтому мы имя ребенка мы составили из первых двух — вышел Петр Януш… Когда я пришел регистрировать ребенка в ЗАГС Фрунзенского района, то думал, что там меня ждет бой. А женщина посмотрела на меня, улыбнулась и говорит: «Ну, наверное, у вас высшее образование!» И без всяких дополнительных вопросов взяла и записала.

«… И я включаю кассету, откуда ревет:" God save the Queen / the fascist regime»

— Ваши студенческие друзья говорили, что тогда у Вас было два больших увлечения — музыка и книги. Ну, про Ваше увлечение книгами уже все знают… А музыка?

— Это был 1990 год. Советский Союз, перестройка, у нас начинается «картошка»… А так случилось, что в Минске только-только появился первый альбом Sex Pistols — Never Mind the Bollocks. Мы страшно хотели иметь его на своих кассетах, но его не было. Наконец комсомольские функционеры где-то его украли — и в августе 1990 года он появился в минских студиях звукозаписи. Я лечу перезаписывать его на свою кассету, беру свой магнитофон и еду в Синие Горы Смолевичского района на «картошку». И там началась война на уничтожение!..

У нас там была столовая, где мы питались. Начинается рабочий день с завтрака, и я включаю кассету, откуда ревет: «God save the Queen / the fascist regime»! Наконец наши девочки не выдерживают, приносят свою кассету, а там Газманов «Есаул, есаул, ты оставил страну»…

Я воспитывался на панк-, пост-панк-культуре, которая хорошо ложилась на фазу кризиса позднего Советского Союза. То, что предлагала белорусская и российская эстрада, меня не устраивало. Моим большим интересом был британский музыкант Брайан Ино или британская группа Joy Division…

Это были постные, бедные времена. Я помню, что на третьем курсе БГУ (1993 год) у меня было 27 кассет, и мне казалось, что это просто громадное «достояние». 27 кассет — это не шутка!

Потом, во время обучения в аспирантуре, фонотека начала формироваться на компакт-дисках. В какой-то момент у меня уже было до 1000 дисков. Но впоследствии оказалось, что компакт-диски — это уже устаревший материал, что уже есть mp3! . Одним словом, мое взросление пришлось на время технического прогресса (улыбается). Но мои интересы остались в том же поле — это та музыка, которая называется некоммерческой. Собственно говоря, мы — некоммерческие издатели. А я — потребитель некоммерческой музыки. «The Fall», «АукцЫон», «Звуки Му», «Коллежский Асессор»… Я называю группы, которые гремели в конце 1980-х — начале 1990 — х. Так у каждого человека — что тогда запало в сердце, с тем ты и идешь дальше. Из современной музыки, последних месяцев это Ladytorn, британская группа с болгарской вокалисткой.

— А из белорусских музыкантов Вам хоть что-то нравится?

— Есть такая группа — «Касcиопея». Я даже побыл там музыкальным продюсером, хотя это комично звучит. Когда-то Сережа Соколов, басист «Касcиопеи», выступал в составе «Чоки» — и газета «Культура» в середине 1990-х меня обозначала как продюсера этой группы. Хотя я не был никаким продюсером, а просто пил с ними пиво.

Если брать белорусскую музыку, то это «Зартипо», «Саша и Сирожа», «Крамбамбуля», «Магазин» с удовольствием слушаю. Видите, мои музыкальные преференции далеки от узколобого национализма: «только белорусский язык, только NRM». Хотя пластинка «Мрои» «Двадцать восьмая звезда» у меня, безусловно, была.

Помню, мы в 1991 году с Юрой Бушляковым поехали в Новогрудок, чтобы посмотреть Новогрудский замок. И страшно мне грело душу, когда мы зашли в местный универмаг, и какой-то парень купил и рассматривал ту пластинку «Мрои»… Там же, в Новогрудке, мы с Юрой начали в ресторане говорить с официанткой по-белорусски. И у нее была реакция: «Ребята, вы, навернае, из Минска приехали? У нас в рестаране по-белорусский никто не разговаривает».

— Как Вы отдыхаете?

— Никак. Может, это фанатичная позиция… За последние 15 лет я дважды только ездил в Крым на срок более недели. Если не брать поездки на два дня на дачу, то я никак не отдыхаю. Футбол смотрю, как-то в баню ходил… Каждый вечер — обязательная прогулка на пару часов, такой отдых от сидения за компьютером. Когда есть ребенок, вопрос прогулок решается само собой.

— Родной дом — это для Вас Минск или та деревня под Ивенцом?

— Это тяжелый вопрос. Я живу и родился в Минске, поэтому Минск, безусловно, — место для жизни. Но место для вдохновения, место, где я стал тем, кем я есть, — это, безусловно, деревня Сивица под Ивенцом. Ведь если бы ее не было, я бы стал таким нормальным «русскоязычным»… минчанином. И никакие бы мне уголовные дела, депортации и высылки не угрожали. Ведь там, на селе, говорение по-белорусски было естественным процессом, а не манифестацией. Эти люди говорили так, как им Бог дал.

«Журналисты начинают паразитировать на критических ситуациях…»

— Адекватно ли вели себя наши коллеги в этой непростой для Вас ситуации?

— Основная проблема, которая меня беспокоит и показывает, что белорусская журналистика не находится в европейском пространстве, — это то, что интервью не авторизуются. Это большой профессиональный грех для журналиста — когда он, не посчитав нужным показать автору, выставляет его высказывания в сыром виде на сайт. Все основные «сенсации», психологические травмы и переживания, которые я перенес, как раз связаны с этим. Журналисты начинают паразитировать на критических ситуациях…

— Но помню, как Юрий Карманов рассказывал, что в Associated Press, наоборот, запрещено показывать беседы перед печатью…

— А в Польше, например, есть закон, что если журналист поставил разговор без авторизации, ему грозит даже уголовное наказание.

• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0