Владислав Сырокомля: большой юбилей 2023-го и его «Мы отвыкли от весны…»
29 сентября — 200-я годовщина с рождения Людвика Владислава Франтишка Кондратовича (1823—1862), более известного под своим литературным псевдонимом Владислав Сырокомля. Об этом поэте и гражданине пишет Алесь Белый.
Написано про Сырокомлю у нас вроде бы не так и мало, однако совсем нельзя сказать, что его хорошо знает в Беларуси посполитый люд. Ну, такое… может, какой-то эрудит процитирует одну-две энциклопедические строки и набор универсальных штампов. Типа «выдающийся деятель, просветитель, собирал фольклор» и т.д. Из этих дежурных реплик совершенно не видны ни живой человек, ни творческая личность. Так чем же он важен для нас сегодня, в век сериалов и клипового мышления?
Во-первых, Сырокомля был пламенным песняром Литвы. Как поэт он, безусловно, имел ощутимо меньшего масштаба талант, чем Адам Мицкевич, но, в отличие от Мицкевича, он не выехал в эмиграцию, а жил, страдал и умер на родине. Образ Литвы Сырокомли, в отличие от образа Мицкевича, не предназначен «на экспорт». Он внешне менее блестящий, но более насущный.
Его гимн родине из поэмы «Высокородный Ян Дуборог» — не менее трогательный и торжественный, чем «Литва, моя отчизна» Мицкевича.
Святая Літва мая, край наш, айчына!
То жоўты пясок, то лугоў зеляніна…
Няма ў нас такіх ні нябёсаў, ні сонца,
Як недзе ў краінах гельветаў, аўзонцаў,
Дзе рай на зямлі, дзе арыкі — як дзіва,
Дзе вечназялёныя мірт і аліва,
Дзе горы — пад неба, не нашы Панары,
Дзе ў кветках раскошных пад сонцам абшары.
Здесь надо сказать открыто, что Литва — и у Мицкевича, и у Сырокомли совсем не тождественна современной Беларуси, как думают многие. Это историческая Литва, по Неману и Вилии «от истоков до устья» — то есть современная Литовская Республика и Северо-Западная Беларусь, так называемая «Вейшнория».
Слуцк как центр уезда, где он родился. Город, где учился и вступил в самостоятельную жизнь. Минск, как столица его родной «провинции» (куда, в частности, ездил по загранпаспорту). Эти города так же близки его сердцу, как столичный Вильнюс, Каунас и Тракай.
Дальше на восток за Минск и Слуцк поэт никогда не бывал, не заглядывало туда и его поэтическое воображение. Ему хватало материала для рефлексии и дома. Этот край он знал, любил и понимал, и готов был познавать и осмысливать в своем творчестве бесконечно.
Чужими и неизвестными, в отличие от Мицкевича, были для Сырокомли обе российские столицы.
На западе Европы в это время полным ходом формировались модерные, буржуазные нации, технический прогресс стремительно изменял быт, активно писали Диккенс, Гюго, Бальзак, Андерсен, а в закованной льдом Российской империи жандармы не оставляли шансов на демократические перемены. В Сырокомле, что особенно видно при его сопоставлении с Мицкевичем, рождается близкое нам сегодня мироощущение реалистичности и трагизма всего, что происходит вокруг.
В этом заключается общая элегическая тональность его поэзии.
Заслуга Сырокомли перед белорусским языком — огромная, хотя он написал на нем только одно стихотворение. (Ну, может быть, два — об этом скажу в конце статьи.) Зато какое! 25-летним поэт создал «Добрыя весці». Это был 1848 год, по Европе прокатилась волна национально-демократических революций. Позже в историю они войдут под названием «Весна народов». И в этом абсолютно шедевральном стихотворении первый раз по-белорусски прозвучала программа построения всесословного, буржуазно-демократического, Национального общества:
I панская дзецка, і хамская юха
3 аднэй кватэркі папіваюць мёд:
I прысягнулі навек, да абуха,
Быць сабе вольны і роўны народ.
Мужык і шляхціц засядзе на лаве,
Каб весці раду а сваей зямлі.
Як трэба думаць а грамадскай справе,
На адно мейсца, як браты прыйшлі —
А як урадзім вайну на грамадзе,
Бараніць дзеткі, і зямлю, і дом,
Мужык і шляхціц на каня усядзе
Касіць касою, рубаць тапаром!
Есть шаблон, согласно которому создаются нации европейского типа. Его можно в некоторой степени модифицировать, но нельзя кардинально видоизменить. Иначе получится не нация, а что-то другое. Основное в этом шаблоне — то, что права и знания бывшей «панской» элиты, которые она накапливала много веков только для себя, перестают быть их монополией и хотя бы формально становятся доступными всем. Так этика и мифология господ становится основой для построения соответствующих общенациональных — надсословных культур. Все становятся господами, в смысле права и этики.
При этом сохраняются достояния высокой культуры и формы высоких отношений между людьми, правовая и историческая преемственность. И это очень хорошо, и на мой взгляд, лучшей справедливости трудно ждать, так как вернуться в прошлое и исправить его ошибки и преступления — невозможно.
В Беларуси же произошло кардинально не так. Всех панов (фактически просто всех людей с потомственным образованием и потомственными правами) объявили врагами. Призвали их уничтожать или (в лучшем случае) выгонять из страны. Была поставлена задача полностью игнорировать и искоренять их культурные достижения. Так погибли в том числе идеи законности и неотъемлемых прав человека, идея автономии личности и местного сообщества, а также знания об историческом прошлом.
И я не вижу для нашей страны другого выхода, как вернуться к идеалам «Весны народов» 1848 г., озвученным Сырокомлей.
Позже, в 1857 и 1861 годах, Сырокомля также решительно выступал в Варшавской и Виленской прессе в защиту права белорусского языка на существование, на самостоятельное развитие, на охват им, в перспективе, всех сфер и уровней общественной жизни. На тот момент в польскоязычном мире — да, пожалуй, и позже — не было более авторитетной личности такого масштаба, которая бы заняла в этом вопросе такую твердую позицию.
В своих симпатиях обедненным, порабощенным культурам Сырокомля был до конца последователен и принципиален. Продолжая традиции Мицкевича, он с уважением относился ко всем историческим языкам и религиям Литвы. В том числе к презираемым и отчужденным от краевой культуры евреям.
Самым известным из еврейских друзей Сырокомли был торговец книгами и антиквар Шевель Кинкулькин (1822—1908). Рожденный в Вильнюсе, он с 14 лет торговал на улицах города книгами, преимущественно на польском языке, позже основал собственный книжный магазин. В Кинкулькино можно было добыть любую польскоязычную книгу, включая (из-под полы) и запрещенную. Его хорошо знал не только Вильнюс, но и вся образованная Литва.
В 1850-м году поэт и книгоноша познакомились и подружились. Сырокомля посвятил другу свою гавенду «Уличный книжник». В 1861 г. царские жандармы арестовали друзей по подозрению в нелегальной патриотической деятельности. Освобожденный из-за недостатка доказательств Шевель Кинкулькин ходатайствовал об освобождении поэта, а в последние месяцы жизни помогал ему материально. Во время восстания 1863—64 годов он был связным повстанцев Калиновского.
Именно Сырокомля первым в польскоязычном мире рассмотрел масштаб творчества Тараса Шевченко и начал переводить его на польский язык. Польский перевод «Кобзаря» вышел в Вильнюсе в грозном 1863 г. — через год после смерти переводчика и через два — после смерти самого Шевченко. Это было символично еще и потому, что Вильнюс обрел особое место в жизненном пути Кобзаря. Он во многом сформировал сознание украинского юноши, приехавшего в город в 14-летнем возрасте, а оставившего его почти 17-летним. Первым же переводчиком Сырокомли на украинский был известный Николай Старицкий, автор классической пьесы «За двумя зайцами» и лирической песни «Ніч яка місячна».
Прославленный русский писатель Николай Лесков, посетивший Вильнюс через несколько дней после похорон Сырокомли, заметил много общего в талантах обоих Песняров, несмотря на разницу в социальном происхождении, религии, образовании. Сюда необходимо добавить и разницу между богатой польскоязычной литературой и украинской, которая тогда только рождалась. Возможно, он почувствовал, что Сырокомля — не совсем поляк, что его польский язык служил выражению патриотических чувств другого отдельного края, тогдашней Литвы. И рождение украинской национальной идеи не могло оставить равнодушным Сырокомлю, который поспешил выразить свою солидарность. Он прекрасно понимал, что самостоятельная Украина — абсолютно необходимый союзник в борьбе за освобождение Литвы и всей Восточной Европы от царизма. И сегодня мы ярко видим, до какой степени он был прав.
Сырокомля едва ли не первым начал по-новому смотреть на нашу историю, включая в нее и древне-русский, и литовско-польский периоды. Такой подход был не свойственен ни русским с их Рюриком, ни полякам с их Пястом.
В этом смысле весьма показателен его новаторский исторический очерк о Минске (1857), ставший первым систематическим рассказом истории города с момента первых упоминаний о нем в русских летописях.
Людвик Кондратович был большим патриотом Минска. На рубеже 1840—50-х он даже мечтал поселиться недалеко от города (который, возможно, интуитивно видел центром будущего национального движения) и совмещать сельскохозяйственные занятия с литературным творчеством. Причем он даже думал, что сможет сам возделывать землю, а не «эксплуатировать» крестьянский труд, что конечно, было сплошной утопией.
Прочитав в газете объявление, что некий Юлиан Гарайн продает свой фольварк Рябушки — недалеко от Заславля и Семкова, рядом с современной трассой МКАД-2 — он поехал его смотреть. Хозяин по дороге все расхваливал свое хозяйство, плодородие земли и т.д. но, разговорившись, узнал что предполагаемый покупатель — тот самый известный и модный литератор Сырокомля, чье имя как раз последние несколько лет гремело в Вильнюсской печати. И тогда он, в будущем и сам литератор, устыдился и признался, что прибыль с Рябушек «еще та», и сам категорически не советовал эту сделку.
Если бы та сделка состоялась, то, возможно, в творчестве Сырокомли было бы несколько лет преимущественно (или существенно) белорусскоязычных? А может, объективные трудности сломали бы его быстрее, чем это произошло в его реальной судьбе.
Хотя Сырокомлю однажды назвали «машиной по созданию стихов», он был не только поэтом, но и драматургом, журналистом, публицистом, историком и популяризатором гуманитарного знания, переводчиком. По совокупности заслуг мало кто в XIX в. может с ним сравниться. (А вот как раз многие его поэтические произведения, по моему, устарели.)
Основатель исторического краеведения, туристической журналистики (и в некотором смысле пионер местного туризма как такового), он пристальным взглядом всматривался в окружающие архитектуру, растительный и животный мир, знаковые блюда, язык и обычаи «кресовых» поляков, литовцев, русинов, евреев, караимов и рассказывал об этом доступным языком, с остроумием и нерядовой эрудицией.
Фактически, никто другой до Сырокомли не описывал Литву-Литву в старом смысле этого слова, включая и сегодняшнее белорусское Понеманье — в ее символических реалиях так последовательно и основательно, по-европейски. Сделанная им фиксация и «мифологизация» наших историко-географических особенностей, в том числе гастрономических, не теряет своего значения и в наше время. Сырокомля был едва ли не первым, кто заметил такую реалию, как сморгонские баранки. А также — троцкую селяву, которая была очень заметным явлением на Виленском рынке благодаря местным караимам.
Многие замеченные им обычные вещи и явления, облагороженные его творчеством, делались символическими и такими дошли до наших дней.
Без написанного Сырокомлей до сих пор не могут обойтись «исторические мифы» многих наших знаковых растений. Поляки, пишущие о культурной истории тех или иных растений, часто ссылаются на соответствующие поэтические цитаты — «мемы» Сырокомли. (Особенно ценна в этом смысле его пьеса «Домик в лесу».) Я и сам давно так делаю. Его вклад в фиксацию этого символического мира наших растений — неоценим. Позже эту его линию продолжили и усовершенствовали Элиза Ожешко и Чеслав Милош.
Интересно, что поэт недолюбливал железную дорогу. Но больше потому, что она не давала возможности путешествовать со вкусом, останавливаясь где захочешь, чтобы как следует осмотреть то или иное место и расспросить у осведомленных о достопримечательностях.
Как и многие другие литвины славянского происхождения его времени, Сырокомля отдал дань балтскому языческому прошлому Литвы. В отличие от Мицкевича и Крашевского, он совсем не знал литовского языка. Но отметился написанием поэмы «Маргерит» о героической защите от крестоносцев замка Пилены на Немане в 1330-х годах. Гарнизон замка, чтобы не попасть в плен, совершил коллективное самоубийство. Так он стал творцом одного из самых главных мифов Литовского национального сознания XIX века. Его друг Станислав Монюшко собирался написать оперу на этот сюжет, но по разным причинам этот проект так и не был реализован. Зато другой композитор — Литвин, Константин Горский, довел дело до конца уже в ХХ-м веке. Опера «Маргерит» была поставлена в 1927 году в Познани — через 3 года после смерти композитора и 65 лет — после смерти Сырокомли.
Сырокомля и музыка — отдельная, почти неисчерпаемая тема. Уже самое первое его стихотворение, «Почтальон» (1844) в русском переводе сделалось народной песней «Когда я на почте служил ямщиком», а цитаты из нее звучат и у Высоцкого, и у группы «Агата Кристи». На многие его тексты писали песни и романсы и польские, и русские композиторы, даже Чайковский. Кстати, даже бдительная царская цензура да и вообще — всегда настроенное преимущественно шовинистически русское общество — не находили, к чему придраться в его творчестве. В XIX веке Сырокомля — пожалуй, наиболее переводимый на русский язык из всех польскоязычных творцов. Долгое время он был «брендом»…
За пылающий литовский патриотизм, за внимательные и основательные путевые заметки «деревенского Лирника» очень уважает образованная часть литовского общества. Помню, лет 7 или 8 назад я встречал литовскую национальную экспедицию по Неману, чтобы показать им Налибокскую пущу. Профессор Бумблаускас, руководивший экспедицией, все порывался посмотреть на Залучье, где Сырокомля провел первые, самые счастливые свои творческие годы: с 1844-го по 1852-й. А что же там можно показать, если Залучья уже давно нет? А в позапрошлом году закрылась школа в Смольгове, где родился Людвик Кондратович, а с ней и школьный музей Сырокомли. Место, где стоял когда-то арендованный Кондратовичами фольварк, никак не обозначено, и даже известно неопределенно.
А вот литовцы поддерживают в порядке дом-музей в Борейкишках, где поэт жил, попеременно с Вильнюсом, с 1852-го по 1862-й.
И этот год правительством Литвы официально объявлен Годом Сырокомли.
Для моих коллег Антанаса Островскаса и Римвидаса Лаужикаса, с которыми вместе работали над книгой «Вкусы старого Вильнюса», Сырокомля также — большой авторитет и надежный источник знаний.
Чем больше я погружаюсь в его творчество, тем больше меня удивляет, что всю эту уйму текстов — стихи, поэмы, пьесы, дорожные дневники, переводы, письма и т.д. — он написал всего за 18 лет: с 1844-го по 1862-й. Неимоверная работоспособность! Но уже с того самого 1848 года, с момента разгрома «Весны народов», в его произведениях все чаще и все досаднее слышен мотив остановленной, растоптанной весны.
Весна фенологическая, календарная — приходит обязательно, независимо от нашей воли. А весна метафорическая, как время наивысшей плодотворности и процветания, триумфа доброй воли и добрых вестей — может и не прийти. Как раз на рубеже 1840-50-х происходит очередной приступ николаевской реакции. Разгром «Союза литовской молодежи», высылка в архангельскую захолустье издателя Ромуальда Подбереского, который вскоре там и умрет, сойдя с ума…
Российская империя планомерно, беспощадно пляжила свою самую нелояльную провинцию.
В 1852-м в течение недели умирают три дочери Кондратовичей.
Сырокомля перебирается в Вильнюс и последние 10 лет жизни пишет все больше и лучше, чтобы заглушить боль и безнадежность. Но ощущение, что долгожданная весна так никогда и не придет — не оставит его до конца жизни.
В нескольких стихах разных лет он жалуется то соловью, то жаворонку, что весна может оказаться одной иллюзией. А в депрессивных «Мелодиях из Безумного дома», написанных незадолго до смерти, после выхода из Виленской тюрьмы, куда он был помещен по возвращении из-за границы на основании одних только смутных подозрений (похоже, как в сегодняшней Беларуси), выясняется, что жаворонка, вестника весны, съел нахальный кот. Весна отменяется!
Осенью 1862-го, за несколько месяцев до взрыва восстания 1863-го года и за 2 недели до своего 39-летия, Сырокомля умирает от туберкулеза. За его гробом в траурной процессии к кладбищу Росы в Вильнюсе идут тысячи людей…
А вот и второе белорусскоязычное стихотворение Сырокомли. Правда, нет согласия среди ученых относительно его авторства. На мой взгляд, стихотворение действительно может быть его, учитывая насколько характерным для поэта было настроение растерзанной весны.
Ужo птyшкi пяюць ўcюды,
Ужo квeткi зaцвiлi…
«Bяcнa пpыйдзe», — кaжyць людзi…
Ды cкyль пpыйдзe i кaлi?
I нaштo ж вяcнa нaм, Бoжa?
Mы aдвыклi aд вяcны…
Eлкi ў лece, мox нa cтpэce
3eлянeюць зaўcягды…
Что же будет с нашей весной, с теми надеждами, которые еще недавно будило 25 марта?
Читайте еще:
Смоленские корни и новогрудская родина. Ян Чечот
Комментарии