Как шедевр белорусского искусства пролежал спрятанным до самой смерти художника
«Жатва» Михаила Севрука — белорусская идиллия, настоящий «крестьянский рай», увековеченный на полотне. Севрук написал его в 1934 году на отдыхе в Лоше под Островцом. Впечатленный Петр Сергиевич сразу посоветовал Белорусскому музею его приобрести. Но во время войны картину предпочли спрятать, и так она пролежала в сохранении почти четыре десятилетия.
Помните, когда раньше на литовской границе был открыт переход Лоша, едешь из Минска в Вильнюс, и перед самой уже границей справа от дороги встает старый храм. Помните, такая лощина, прудок, аккуратная каменная ограда, а дальше — сосновый бор, детский лагерь? Райское место, где время словно застыло, так и хочется остановиться. Вот здесь, в Лоше, имел усадьбу художник Лев Добжинский, и сюда к нему приезжали друзья-художники.
Лето в Лоше
Имение в бывшем Ошмянском уезде в 42 километрах от Вильнюса формально принадлежало тете художника Льва Добжинского Ольге. Сейчас Лоша — небольшая деревушка в Островецком районе, до недавних пор известная как автомобильный переход на белорусско-литовской границе. А в 1930-е годы это было более красивое место, чем сейчас, — с аллеями, мельницей, а главное — двухэтажным недостроенным домом с высокими потолками, люстрами и дубовым полом, который начали возводить перед самой Первой мировой войной, да так и не закончили.
Добжинские вернулись в свое имение после беженства в 1922 году. В 1929 году Лев поступил в Виленский университет имени Стефана Батория на факультет изящных искусств. Одним из друзей, приобретенных Добжинским во время обучения, стал Михаил Севрук — главный герой этой статьи.
Усадьба в Лоше была тем местом, куда университетские друзья — Лев Добжинский, Михаил Севрук, Кузьма Чурило, Женька Брянский — приезжали на каникулы и работали на натуре, наслаждаясь великолепными окрестными пейзажами. Настоящий «белорусский Барбизон», рай для молодых художников.
Рождение идеи
Профессор Виленского университета Фердинанд Рушчиц требовал от своих учеников писать летние этюды на деревенские темы. Михаил Севрук, родившийся в Варшаве, детство которого прошло в Бресте, юность — в Москве, Несвиже и Снове, наконец получил в Лоше возможность наблюдать за процессом жатвы. Тогда вся деревня: и мужчины, и женщины, и малые, и старики — выходила на работу, невзирая на жару.
Здесь, в Лоше, к Севруку и пришла идея будущей картины. Сохранились его многочисленные реалистичные графические наброски жней.
В 1977 году искусствовед Виктор Шматов собирал материал для своей книги о художнике Михаиле Севруке — она выйдет в 1980-м, через год после смерти живописца — и прислал ему несколько вопросов об этой картине.
«Жатву» рисовал я в имении моего друга, хорошего художника Добжинского, — рассказывал Севрук. — Рисовал три недели, поднимался с восходом солнца. Писал ее без картона и предыдущих набросков и этюдов, и, собственно говоря, я ее так и не закончил, все думал, когда-нибудь успею».
Сборная стилистика
Картина жатвы у Севрука выглядит белорусской идилией, настоящим «крестьянским раем». В ней зафиксированы все стадии: и процесс тяжелой работы, и время короткого перерыва, и быстрый завтрак с кормлением ребенка. Эта картина восхищает и своим символизмом, и реализмом, в ней соединились и эстетство, и народность. Она была понятной каждому крестьянину.
Настроение «Жатвы» — мажорное, твердое, бодрое и веселое. Крестьяне здесь без колтуна в волосах: это крепкие, здоровые и физически, и духовно люди, которых не страшит тяжелый труд. Они босыми ногами твердо стоят на земле как органическая часть матери-природы.
В «Жатве» Севрук выработал особую стилистику: взял что-то и от старых мастеров Ренессанса XVI века, и от классицизма XVIII века, и от сезанизма начала XX-го. Сила «Жатвы» — в этой неповторимости.
Организовать многофигурную композицию (а на картине — более десятка фигур) на плоскости небольшого полотна — непростая задача. Помог художнику в этом Никола Пуссен — французский классицист, мастера гармонизации и устойчивости пейзажа, автор классического полотна «Лето» (1660-1664), на котором также изображена сцена жатвы. Художественная композиция «Жатвы» Севрука во многом повторяет «Лето» Пуссена: пространство на обеих картинах четко разделено на свет и тень.
От мастеров Ренессанса Севрук позаимствовал выразительную скульптурность форм персонажей.
Облачное небо с тучами художник подсмотрел у Тинторетто, мастера XVI века. Живопись полотна плотная, тяжелая. Это — от Поля Сезанна, представителя постимпрессионизма, с его методом лепки формы цветом.
Севрук два года занимался скульптурой у профессора Болеслава Балзукевича, что помогло ему почувствовать и познать формы предметов. Фактура полотна напоминает рельеф своей пластичностью. Сжатая рожь кажется особой штриховой фактурой, вся нива — монолитом желтозолотого цвета, синие волны воды в ручье «затвердели» в рельефе.
Картина выдерживает любое увеличение. По репродукции и не догадаешься, что на самом деле «Жатва» — полотно небольшого размера. Чуть больше метра в высоту, но при этом картину легко представить перенесенной как мурал на стену пятнадцатиэтажного дома (пускай бы!).
А дело здесь в том, что в «Жатве» Севрук использовал принципы монументального искусства: отсутствие детализации, чистые цвета и их ритмичность (белый и зеленый цвет на рубашках повторяются по всей поверхности картины), что привело к такому эффекту.
Признание земляками
Тема жатвы и косьбы была очень популярна в первой трети ХХ века и в поэзии, и в живописи. Даже такой авангардный мастер, как Казимир Малевич, и тот создал несколько вариантов супрематических «Жней». Жатва, работа на поле воспринималась белорусскими виленскими возрожденцами как символ труда на благо Родины на ниве культуры. Недаром и белорусская периодика первой половины ХХ века имела такие названия, как «Наша Ніва» или «Калоссе».
Петр Сергиевич сразу посоветовал купить «Жатву» в фонды Виленского белорусского музея. В Белорусском государственном архиве-музее литературы и искусства сохранились протоколы заседаний совета музея за февраль 1935 года, на которых рассматривали «пропозицию гр. Сергиевича от имени художника Севрука о покупке от последнего его картины. Решили: картину купить, заплатить по мере возможности 100 злотых, сейчас заплатить 35 злотых, а на следующей субвенции — столько же…».
Интересно, что в том же самом 1935 году виленский журнал «Калоссе» стал использовать на обложке очень близкий по стилистике рисунок Севрука «Жнея».
Рисунок Севрука «Жнея» на обложке виленского журнала «Калоссе», 1935 год. Национальная библиотека Беларуси
«Художник-невидимка»
В 1939 году, после прихода в Западную Беларусь Красной Армии, Севрук покинул любимую Вильню и уехал к матери и сестре в Несвиж. Поселился в Ратуше, там ему дали мастерскую. Там он и жил, так как в доме матери места не хватало. А вскоре началась война с немцами, о которой Севрук впоследствии вспоминать не любил.
Немецкие оккупанты за войну несколько раз пытались ограбить Белорусский музей в Вильнюсе, поэтому экспонаты перевозили в разные места. Часть попала, например, в костел Святого Михаила, где служил белорусский ксендз Адам Станкевич. Чтобы спасти свою картину, Севрук попросил Сергиевича отдать «Жатву» ему. Тот так и сделал.
Несвиж освободили в июле 1944 года, но времена оставались непростыми. После ареста директора Вильнюсского музея Янки Шутовича Севрук о своем прошлом творчестве старался не вспоминать, стал «художником-невидимкой». Работал заведующим бывших радзивилловских парков, преподавал рисование в школе и вел детскую художественную студию при Ратуше.
За портреты фронтовиков и картину «Несвиж в годы войны» Севрук в 1946 году был принят в Союз художников БССР. Но восемь лет до смерти Сталина художник ни разу нигде не выставлялся: боялся привлечь к себе внимание советских властей. И только с 1953 года на республиканских выставках начали появляться его произведения.
Немногочисленные картины виленского периода сначала хранились в мастерской Севрука на третьем этаже в несвижской Ратуше, потом в домике на Садовой улице, где он жил вместе с женой Раисой Семеновной — репрессированной дочерью священника. Они поженились в конце 1950-х, когда женщина вернулась в Несвиж из казахстанской ссылки. В этом их семейном домике хранилась и «Жатва», ждала своего времени.
Признание после смерти
Еще до официального признания картина, которая десятилетиями не появлялась на выставках, ходила по рукам минских художников в виде фотографий. Владимиру Степану, студенту минского художественного училища, в 1976 году почти тайно в качестве примера показал такую фотографию педагог Ким Шестовский. Даже черно-белый снимок поразил молодого художника своей неординарной формальной композицией. Картина тогда показалась ему очень большой, монументальной, не живописью, а скорее иконой, где каждая деталь имеет сокровенный смысл.
«Жатва» была продана в Государственный художественный музей БССР вдовой художника в 1980 году, через год после его смерти. А в 1993 году, уже при независимой Беларуси, картина заняла почетное место в экспозиции Национального художественного музея. Все остальные произведения Севрука — а их было более 1200 — Раиса Семеновна Севрук в своем завещании отписала Несвижскому краеведческому музею с условием создания дома-музея художника. В 1996 году такой музей был создан. И в этом есть какая-то высшая справедливость: единственный ученик школы Рущица, который остался работать в Беларуси и не был особо признан при жизни, получил персональный музей. Кстати, таких музеев пока нет ни у самого Рущица, ни у других его многочисленных учеников.
Михаил Севрук (1905—1979) — белорусский художник-живописец и график. Родился в Варшаве в семье железнодорожника. Из-за профессии отца семья часто меняла место жительства. Севруки в разное время жили в Бресте, Москве, Снове под Несвижем.
Михаил учился в Несвижской гимназии, потом в 1927 году поступил в Виленский университет имени Стефана Батория, где стал учеником Фердинанда Рущица. После окончания университета в 1932 году и до начала Второй мировой войны Севрук жил в Вильне.
Виленский период творчества художника считается самым насыщенным. Он по заказу выполнил роспись костела под Познанью, оформил несколько промышленно-региональных выставок в Вильне. Еще во время студенчества в конце 1920-х написал портрет виленского бурмистра Юзефа Фалиевского. Тогда же художник пережил яркий, но короткий роман, по слухам, с дочерью бурмистра, которая скоропостижно скончалась. Правда, у бурмистра были только два сына, но действительно, в 1930 году сгорела от быстротечной лимфомы их сводная сестра, 20-летняя поэтесса Зося Аркан. Возможно, это она на снимке в мастерской художника.
Севрук также был активным участником художественной жизни города. Он стал одним из членов Виленского общества любителей искусств. В 1936 году стал членом Виленского художественного кооператива, а в 1937-м сам основал «Виленскую группу» художников.
В 1939-м, после присоединения Западной Беларуси к БССР, Севрук перебрался к родственникам в Несвиж, где и прожил до самой смерти.
Работы Севрука хранятся в Национальном художественном музее Беларуси, в квартире-музее в Несвиже, а также в фондах Несвижского историко-краеведческого музея.
По следам Севрука
«Жатва» Севрука сразу же начали цитировать другие художники. Первый — Кузьма Чурило. Он фактически ввел тот же мотив в свою дипломную картину, правда, слишком перегрузив ее изображениями животных и крестьян за работой.
Настоящий же шедевр появился на 30 лет позже. Это «Партизанская Мадонна» Михаила Савицкого. Художник написал партизанскую зону, молодую мать, кормящую ребенка. За ее спиной — жатва. Жатва как продолжение жизни и жатва смерти: в бой идут новые отряды партизан.
Эта картина вызвала скандал и фурор на Всесоюзной выставке 1967 года в Москве, так как художник открыто ввел религиозный подтекст в картину во время воинственной атеистической кампании. Эту картину приобрела Третьяковка. А позже Савицкий уже для Минска написал еще один вариант «Партизанской Мадонны», уже менее похожий на «Жатву» Севрука.
Что чувствовал Севрук, когда смотрел на многочисленные репродукции «Партизанской Мадонны»? Трудно сказать. Его собственная «крестьянская Мадонна» тогда еще была закрыта в мастерской. Но встретилась с «Мадонной» Савицкого в экспозиции Национального художественного музея уже в ХХІ веке. Каждая из них — шедевр своего времени.
«Жатва»: разбор картины
Вода — вторая стихия жизни. Без нее не могут ни земля, ни растения, ни человек, ни зверь. Река жизни, дающая энергию, прохладу и отдых в тени могучих деревьев, утоляет жажду. Мужчина зачерпывает воду в жбанок прямо из реки, второй жадно пьет ее. Вдалеке угадывается фигура верхового, приведшего кобылу с жеребенком на водопой.
На первом плане — сцена отдыха косарей и жнеи с детьми в тени зеленых деревьев. Фигуры людей представляют собой архетипы, символы единства поколений: дед, мать, косарь, Жнея, мальчик, младенец — одна большая семья. картина читается как гимн коллективному крестьянскому труду, как «формула разумной жизни на прекрасной земле», как продолжение, а может, и ответ Севрука на картину Фердинанда Рущица «Земля» с ее трагическим героем-пахарем.
Мать, кормящая ребенка, — символ земли-кормилицы, которая родила и отдает людям рожь. Она читается как Мадонна жатвы и как деревенская Венера, богиня красоты. Рядом с ней — маленький ребенок, своеобразный крестьянский «путти» — шаловливый малыш-ангелок, которых Севрук много видел в отделке костелов Виленского края.
Но это и реальная молодая деревенская женщина, и реальный мальчишка, которого взяли в поле на целый рабочий день. Детинаходились в поле зрения матери, но развлекали себя сами. Мальчик играет с собакой и бегает за бабочками. Посмотрите на характерную жизненную деталь: контраст загорелых рук матери и нежной кожи ребенка.
Мать должна взять в поле пищу: хлеб, соль, воду. Рядом с ней на земле натюрморт с традиционной, с младенчества знакомой пищи: молока, хлеба, огурцов, картошки.
Черная туча на небе — предостережение: нужно спешить, чтобы застать погоду до летней грозы, которая может положить рожь.
На самом дальнем плане на холмах — скирды и женские фигурки жней, которые выглядят почти супрематично.
От жатвы зависело выживание рода, поэтому ее ритуал формировался веками. Жатва начиналась с зажинок, когда старшая дочь утром вязала первый сноп, который назывался «сноп-хозяин». Первый сноп несли домой и, обмолотив отдельно, освящали в церкви, добавляли к семенам, а соломой кормили корову, чтобы не болела. Намек на него — в руках девушки в красной рубашке, которая сразу привлекает внимание зрителя именно к этой фигуре.
Главное место занимает золотая нива, наша нива — до высокого горизонта на холмах. Жито — богатство земли и людей.
Комментарии