«Можно заставить терпеть, но невозможно заставить любить». Интервью с Андреем Хадановичем о роли белорусов в войне с империей
Поэт, экс-преподаватель БГУ, переводчик и бард Андрей Хаданович год назад уехал из Беларуси на несколько недель, а получилось, что в эмиграцию: в июле силовики пришли с обыском в ПЕН-центр, в отношении которого фигурировал целый букет уголовных статей — «от заговора с целью захвата власти до создания экстремистского формирования». В августе ПЕН-центр уже ликвидировали, а буквально пару месяцев назад на минский адрес Андрея пришло «приглашение» в Следственный комитет в качестве свидетеля. «Не хочется приезжать и спрашивать, по какому это делу, как вы понимаете», — комментирует Андрей, который сегодня является членом совета организации (Белорусский ПЕН официально возобновил свою деятельность в Польше).
Поговорили с Андреем о его ютуб-канале, жизни вдали от дома, невозвращении к парам в БГУ, самоубийство «красно-зеленой магии», состоянии, когда не пишется, и роли белорусов в войне с империей.
«Не вернувшись к парам, освободил своих университетских коллег от необходимости принимать решения, за которые им было бы стыдно»
«Наша Ніва»: С конца июня 2021 года вы не в Беларуси. Расскажите, чем живете сегодня?
Андрей Хаданович: В июне 2021-го я выезжал на месяц на короткую стипендию в шортах-босоножках и с маленьким чемоданом. Но в июле начался разгром литературных и окололитературных организаций, ПЕНу тоже существенно прилетело и я не воспользовался обратным билетом домой на 1-е августа. Остался в Варшаве, польский коллега разрешил пожить в его квартире месяц, пока он был за городом. Потом нашлась такая-сякая поддержка — три месяца по приглашению австрийского ПЕНа жил в предместье Вены, за пару остановок от места, где в туберкулезном санатории умер Кафка.
От начала и до конца этого года живу в Кракове по стипендии ICORN, она назначается писателям, которые не могут нормально работать в своих странах. У меня здесь мансарда во внушительном здании напротив ренессансной виллы ХVІ века, прямо посреди парка, в окна поют птицы. Есть то расстояние от города, которое помогает творческой работе.
И если бы не трагические новости, и чтобы ты сам решал, когда сюда приехать и когда вернуться, то все было бы прекрасно. Но, понятно, новости не отключишь и оторванности от того, что творится у нас всех, я не чувствую.
«НН»: Так и живете с тех пор с одним чемоданом, с которым уехали?
АХ: Вместо одного чемодана появилось два больших. А еще рядом со мной две уже заполненные бумажными книжками полки — не знаю, какова будет их судьба, если мне через несколько месяцев нужно будет думать о новом месте жительства. Как говорил Короткевич: «Кнігі — гэта сябры, іх кідаюць перш за ўсё». Но как их бросишь?
По правде, если говорить о вещах, мой быт достаточно аскетичный — разве кофеварку таскаю с собой да еще штатив, на который крепится мобильный телефон для сеансов видеосвязи, трансляций — без этого никак.
«Я и мой «странствующий университет» появляемся по понедельникам на ютубе»
«НН»: Вы, получается, своим невозвратом в Беларусь сами сошли с пути преподавания в БГУ?
АХ: Не вернувшись к парам 1-го сентября, я освободил своих университетских коллег в Минске от необходимости принимать решения, за которые им было бы стыдно. И думаю, что в правильное время не вернулся, так как столько преподавателей было уволено из-за поддержки протестов, видеообращений, из-за антивоенной позиции… Не думаю, что смог бы с сентября 2021-го продолжать работать в таком университете. Поэтому с радостью взялся преподавать на ютубе.
Предложение создать свой ютуб-канал, кстати, пришло мне от коллеги, которого я когда-то учил литературе в БГУ на филфаке: он вспомнил, что на моих лекциях было интересно и это могло бы перенестись в ютуб. Я, правда, был не уверен в этом: для меня непросто говорить в камеру и не иметь реакции аудитории, не подпитываться ее энергией. Сначала было сложновато, но учусь постепенно. Тем более, есть оператор, люди, которые монтируют выпуски, помогают вести сам канал — короче, доводят все до ума. Я очень благодарен им за такую помощь.
Наша культура сейчас настолько репрессирована, ее уничтожают целенаправленно, поэтому каждый творческий или образовательный продукт — это наш вклад в дело сохранения не только культуры, но и вообще Беларуси. Мы сами становимся частью того, что режим стремится разрушить, превращаемся в библиотеки, учреждения культуры, университеты. Я и мой «странствующий университет» появляемся по понедельникам на ютубе.
«НН»: Вы запустили канал в апреле, с того момента вышли выпуски о Быкове, Короткевиче, Купале, Алексиевич и многих других. Лекцию о ком было сложнее всего вместить в обзорный короткий формат?
АХ: Канал задумывался еще раньше, за пару месяцев до войны, но с ее началом, когда мы оказались в еще более трагичном мире, просто месяц или больше руки не брались и язык не поворачивался что-то делать. Потом все же решили запускать канал, но, конечно, не игнорируя происходящее вокруг. Поэтому мы и начали с военной прозы Быкова, а продолжили жестом солидарности с украинской культурой — второй выпуск получился о современной украинской поэзии, той, что сейчас пишется под бомбами. Эти выпуски писались вместо давно запланированных, так как мир в очередной раз изменился у нас на глазах.
Мне труднее, когда я делаю какой-то обзор, говорю не об одном произведении и не об одном писателе. Например, как было с выпуском про целое поколение белорусских поэтов, уничтоженных в ночь с 29 на 30 октября в 1937-м. Тогда я физически чувствовал, что половина материала просто не помещается — и что-то выбрасывал по ходу.
«В каком бы круге ада мы ни оказались сами, нельзя терять эмпатии и сострадания»
«НН»: Вы, среди прочего, сейчас активно переводите украинские стихи на белорусский язык…
АХ: У меня очень много приятелей из Украины на фейсбуке. Не со всеми сейчас складываются хорошие отношения по понятным причинам, но они никуда из поля моего зрения не выпали: я (вместе с другими коллегами-литераторами) стараюсь находить военную украинскую лирику, мы переводим ее и собираем в интернет-журнале современной поэзии Taubin.
Поэзия, с одной стороны, это своего рода терапия и для автора, и для читателей, а с другой — она, с ее вниманием к человеку и человечности, противостоит языку вражды и агрессии. Как по мне, нами сейчас сильно манипулируют общие враги: делается все, чтобы мы перессорились, взаимообиделись. Белорусы, получая обвинения, в ответ начинают огрызаться: «А где вы были раньше и почему ваш режим с нашим торговал» и так далее.
А хорошая, эмоциональная украинская поэзия сразу задает нужную перспективу: главное, что людям рядом с нами очень больно, под обстрелами, иногда без дома, в разлуке с родными и близкими. В каком бы кругу ада мы ни оказались сами, нельзя терять эмпатии и сострадания — это важнее того, что кто-то не совсем справедливо кого-то оскорбил. В мирные времена, после победы, которая куется в Украине, мы разберемся.
Сейчас важнее всем выстоять. Лучшая украинская поэзия еще и об этом: победа неизбежна — и человек останется человеком, строя мир дальше. Очень люблю военные стихи Павла Коробчука, один из которых приведу здесь:
калі вайна скончыцца я малявацьму карціны
на абстраляным беразе ў прыморскім гарадку
а я ў палескім лесе буду збіраць маліны
уважна, каб не было расцяжак, кранаць лісток па лістку
я дзетак буду выхоўваць — светлымі і цікаўнымі
а я — трамвайныя лініі аднаўляць пацярпелыя
а я па-ранейшаму буду барыстам і гатавацьму каву
калі аўтамат вярну й застанецца кавярня цэлаю
а я і далей — у лагістыцы, а я працягну дабрачыннасць
а я захварэлых буду выцягваць з псіхічнай ямы
я ж буду маліцца за ўсіх, покуль ёсць магчымасць
пасля вайны кожны будзе іншы — і гэткі самы
а я на краіну родную буду глядзець з вышыні
а я — з пасяджэння на божым судзе ў час прысуду
а я — з пракаветных заклёнаў і жару ў купальскім агні
а я калісь нараджуся вырасту і таксама — буду
а я паўтарацьму прозвішчы ды імёны
дзякуючы героям, хто выжыў і тым хто не
пра тое, што будзе пасля вайны, так натхнёна
і так адчайна мроіцца на вайне.
«Союзничество режима Лукашенко в войне — главная травма всех вменяемых белорусов»
«НН»: В одном из интервью вы говорили, что даже по литературе видно, насколько у русских и белорусов отличается понятие войны: у первых фиксация исключительно на победе, для которой любой счет оправдан. Белорусские же авторы показывают войну как нечто максимально бесчеловечное, и героизм для нас в том, чтобы не сделать зла. Но в результате ракеты в Украину все же летят с белорусской территории — в так называемый день крещения Руси запустили очередные 25…
АХ: Я в каком-то смысле ответил на этот вопрос, выбрав рассказ «Рускі» Максима Горецкого темой одной из своих лекций. Ведь мы и сейчас фактически находимся в ситуации, описанной Горецким, где белорус, воюя за чужие ему имперские интересы, убивает украинца. И украинец, умирая, произносит: «Што ж цій москаль наробыв», «нібыта кажучы пра кагосьці трэцяга». Но убив — герой сходит с ума, что-то в нем ломается.
Белорусы, которые не могут противостоять происходящему с нашей территории, мы все в каком-то смысле такие «русские» Горецкого.
Слабая сторона белорусов — мы обычно медленнее впрягаемся в активное противодействие злу, дольше остаемся в пассивном бездействии. Поэтому более могущественные и циничные соседи совершают преступления и как бы от нашего имени. Как написал Дмитрий Строцев в своей книге «Беларусь перакуленая»: «Цяжка абудзіць беларускага партызана».
Но всем нам больно. И союзничество режима Лукашенко в войне — главная травма всех вменяемых белорусов. Лечить это можно только активной деятельностью: когда те белорусы, которые оказались в Украине, помогают украинцам в активной борьбе, а те, кто в западных странах, помогают беженцам, волонтерят. Да и в Беларуси остается ползучее партизанское движение, и это при чудовищных репрессиях, при стрельбе в ноги, как было с рельсовыми партизанами, при чудовищных приговорах в шесть с половиной лет за репост антивоенного сообщения, как случилось с Данутой Передней. Пока существуют империи, будут травмированы ими поколения людей.
«НН»: Возвращаясь к вашему ютуб-каналу, у вас есть какие-то сверхцели с ним? Начать зарабатывать на нем деньги?
АХ: Я человек не самый практичный, и если бы о прагматике иногда не думали близкие люди, было бы совсем плохо. Пока я вижу главный вызов в следующем: вместе с культурой маргинализируется и уничтожается сам белорусский язык. Для меня задача — держать определенную планку и, по возможности, поднимать ее с белорусскоязычным контентом в море русского. И в плане количества слушателей-зрителей, и в плане качества произнесенного. Заодно просто возвращать место слову, которое также маргинализируется в нашем клиповом и кликовом мире.
Кстати, практика трех месяцев показывает, что с наибольшей радостью людям зашел выпуск о Короткевиче и «Ладдзі роспачы» — там о том, что рано на нас ставить крест, что поздно бывает только в гробу, что человек носит свое небо с собой, если это настоящий человек. В некотором смысле, такие лекции также работают как психотерапия, это лучики света, которые хотелось бы посылать невидимым мне людям.
У них не так много хороших новостей сегодня.
«У «красно-зеленой магии» все меньше пространства: с одной стороны — наша национальная символика, БЧБ, а с другой — имперский триколор»
«НН»: В одном из своих выпусков вы рассказываете об актуальности «Гарри Поттера» для белорусских реалий и цитируете там стихотворение почти 20-летней давности «Гары Потэр, ліцэіст»: «чырвона-зялёная магія перамагае». Есть сейчас такое же ощущение?
АХ: Этот текст был написан, когда власти закрыли Гуманитарный лицей имени Якуба Коласа — единственное в стране учреждение, где обучение полностью велось на белорусском языке. Родители, учителя и ученики вышли тогда на уличные пикеты, чтобы бороться за свои права, я был среди них.
Если говорить о символике, то для меня конец красно-зеленой пришел, как только она появилась на автозаках. Если раньше можно было говорить о каком-то компромиссе, то сейчас эта символика просто совершила самоубийство. Можно оружием заставить молчаливо терпеть ее, но невозможно заставить любить и считать своей.
Можно заставить топтать бело-красно-белый флаг, но это будет действие, сделанное с внутренним сопротивлением и ненавистью.
Здесь как в целом с сегодняшним режимом: его никто не любит, и он сам понимает это. Людей можно временно заставить замолчать, спрятать голову перед страхом смертельной опасности, но большего режим не добьется.
Ну, и в этой «красно-зеленой магии» все меньше пространства: с одной стороны — наша национальная символика, БЧБ, а с другой — имперский триколор. И режим все на более коротком поводке от последнего, почти путинская марионетка. Поэтому еще более важны итоги войны в Украине: чем ближе Путин к своему политическому краху, тем меньше шансов остается и у нашего «Муссолини».
«За день до того, как падают стены, ничего этого, казалось бы, не предвещает»
«НН»: Вы в змагарстве, так сказать, не с 2020 года, были на площади и в 2010-м. Как не потерять веру в победу при очередном поражении?
АХ: Я сразу проанонсирую следующее видео — про «Чуму» Альбера Камю. Роман был ужасно популярен во времена пандемии, но понятно, что Камю имел в виду конкретную коричневую чуму, немецкий нацизм и оккупацию Франции. Описывая город, который беспомощно с ней борется, он имел в виду и французское сопротивление, в котором участвовал и сам. А еще что-то философски более глубокое. Для экзистенциалиста Камю человек — это Сизиф, который катит свой камень, а тот вечно срывается. Но Камю попытался представить своего героя счастливым: камень, который он катит — это не внешнее наказание, а смысл его жизни, миссия. По большому счету, так и с нами. Отбери у нас нашу Беларусь и белорусские дела, условно говоря, и от нас на сегодня мало что останется.
Конечно, рухнули наши надежды на праздничный карнавал, когда было не страшно и мгновенно виделись результаты. Я помню, как 16 августа 2020-го был в Пружанах на площади, а потом под зданием милиции. И мы там кричали «Выпускай!», и узников после протестов тогда выпустили. Но на том быстрые победы и закончились. В сотню раз труднее понимать, что нас может ожидать еще очень длительный марафон. Но повторю не мной озвученную мысль: за день до того, как рушатся режимы и падают стены, ничего это, казалось бы, не предвещает Просто чума отступает. Исчезает, как в романе Камю. Но микробы остаются. Немецкий нацизм ухнул, а в наше время пробудилась новая версия не менее страшной чумы. Но люди победили тех — победят и этих.
Кстати, я же еще дюжину лет назад перевел «Муры» Яцка Качмарского на белорусский, а они в 2020-м вдруг выстрелили и стали песней сопротивления.
Но пока все пели «Муры», я перед выборами перевел каталонскую песню, из которой «Муры» когда-то и выросли — «Слуп». Там о долгой и безнадежной борьбе: и руки уже стерлись в кровь, и столб, кажется, прогнил насквозь, но так глубоко его корни, что все никак не получается повалить. Тем важнее каждый день продолжать, кажется, безнадежные попытки его сбросить. Если ежедневно не будешь хоть что-то делать, ничего и не будет.
«НН»: В творческом плане такие исторически насыщенные времена и существование в них — это подарок для поэта?
АХ: Если бы… У меня уже второй ступор: первый случился после репрессий 2020 года, долгие месяцы не писалось. Но тогда у меня была отдушина: каждый день ходил на дворовые концерты, переводил для них протестные песни, выступал. С течением времени что-то внутреннее приняло этот мир и начало откликаться на его вызовы. И стали писаться стихи. Год назад в Польше у меня вышла белорусская-польская книга избранного «Фантомныя радасці». Туда в том числе вошла изрядная часть написанного с августа 2020-го по лето 2021-го — такие болезненные тексты, в основном. Потом еще полгода активно писались новые стихи, но все снова стало на паузу в феврале.
После 24 февраля снова не пишется ничего. Я пока не владею языком, который соответствовал бы нашей сегодняшней реальности, отражал бы новый ад, в котором мы оказались. А симулировать творчество не получается: связывать слова так, будто ничего не произошло, — оно будет звучать фальшиво.
Поэтому спасаюсь чтением, преподаванием и, конечно же, переводами. В этом году удалось перевести дюжину самых известных стихов Поля Верлена для книги избранного, появившейся в «Паэтах планеты». Также поэму нашего гениального еврейского поэта Мойше Кульбака «Райсн» («Беларусь»), она уже вышла в «Дзеяслове» и есть в электронной версии.
Иногда сильно помогает Адам Мицкевич, который знал все о поражениях в восстаниях, вынужденной эмиграции и рецепте того, как носить «сваё неба з сабой». Ограничусь здесь одним своим недавним переводом. Кто скажет, что это не о сегодняшних нас?
Песня жаўнера
Не засну ў сябе я, дружа,
Прытулі мяне, суседзе!
Тут дарога блізка дужа,
А дарогай пошта едзе.
Паштавік гукне трубою —
І ўсю ноч бесперастанку
Сэрца б’ецца, прагне бою
Так, што плачу да світанку.
Коні мрояцца, штандары,
Вогнішчы і вартавыя,
Сябрукоў-ваякаў твары
І куплеты баявыя.
Ратны дым шугае ў высі
І капрал натхняе строгі,
Падбадзёрваючы: «Біся
З маскалём да перамогі!»
…Прускі ранак абуджае.
Лепш бы ў слоце на балоце,
У гаркоце і бядоце —
Са сваімі ў родным краі!
Каб аднойчы мроі збыцца,
І загад капрала строгі
Падбадзёрваў сэрцы — біцца
З маскалём да перамогі!
«НН»: Вы как-то говорили, что страны, в которых книги сжигают, в итоге обязательно доходят до войны. А до чего доходят страны, в которых книги планируют закапывать в землю, где их признают экстремистскими, где ликвидируют Союз белорусских писателей и так далее?
АХ: Когда-то Роберт Бернс сформулировал в Балладе «Джон Ячмень» известное: шотландцев хотели похоронить, но не знали, что они — зерно, и оно прорастет. Максим Знак адаптировал это для Беларуси — нас хоронили, но не знали, что мы картошка. Один интернавт так же пошутил на странице Альгерда Бахаревича под новостью о возможном закапывании его романа: «Теперь ваши экстремистские книги прорастут».
Мне кажется, реакция режима — проявление беспомощности, истерика маленького ребенка в песочнице, которого никто не любит. Признак агонии.
Просто остается вечный вопрос: сколько еще она продлится и насколько еще болезненней будет с каждым днем, перед своим концом, насколько Россия причастна к ужасным вещам в Беларуси.
Мы по-прежнему живем в детской сказке — пусть она не по-детски мрачная, но с однозначно разделенным добром и злом, где первое должно победить. Хотя мы понимаем, что лучшие люди, из первых рядов борьбы и сопротивления, неизбежно пострадают.
«У нас, я думаю, свой коллективный «Жадан» сейчас: это все политзаключенные, которые пишут за решеткой»
«НН»: Говоря о детских книжках, я знаю, что вы — любитель читать своей дочери. Что посоветуете выбирать для детей сейчас, чтобы в том числе как-то объяснять им страшные вещи вокруг — о войне, репрессиях.
АХ: Конкретно я в конкретном Кракове со своей дочерью в Минске хотел бы просто разговаривать чаще, но реальность дает мне не так много вариантов пока (и в онлайн-формате, в основном).
Если о текстах, никто не отменял великого Толкиена с его «Властелином колец». И я рад, что поэт Игорь Куликов работает над новым белорусским переводом. Белорусов уже давно сравнили с хоббитами.
Думаю, на нас, как и на хоббитов, менее эффективно действует злая магия, мы отчасти не отражаем ненависти врагов, ведь иначе мир превратился бы в лавину гнева. Такой вот вариант силы бессильных. Может быть, это наша задача сейчас: сохранение человечности в нечеловеческих условиях?
Здорово, что Елена Петрович перевела для издательства Янушкевича три первые части саги об упомянутом уже Гарри Поттере. Кстати, следующие четыре можно пока читать по-украински в хороших переводах Виктора Морозова. Издательство, в знак солидарности с Украиной, открыло бесплатный доступ к их электронным версиям.
Здорово, что появился «Кніжны воз», где озвучивается большое количество детских книжек. Выбор большой, можно слушать — и нет того разделения границами, которое мешает бумажным книгам.
«НН»: На фоне войны в Украине на поэтическом (да и не только) фронте очень ярко выступает Сергей Жадан. Кого у нас в Беларуси вы можете назвать номером один на фоне сложного периода в стране?
АХ: Жадан — вероятный кандидат на Нобелевскую награду в своем молодом, если рассматривать его как живого классика, возрасте. Не в каждой стране и не каждый год такое счастье случается. А у нас, я думаю, свой коллективный «Жадан» сейчас.
Не так давно мне довелось участвовать в вечере, посвященном нашей политзаключенной литературе. Изрядная часть того, что привлекает внимание, написано сегодня как раз в тюрьмах: детские стихи Андрея Скурко для сына Тамашика, стихотворные путешествия Андрея Кузнечика, Максим Знак с его «Зекомероном» и многое другое.
Такие люди, физически заключенные, проявляются внутренне свободными, и порой их свободы хватает и на то, чтобы психологически помочь нам, формально свободным, но травмированным тенью от решетки.
«НН»: У вас есть страх стать невостребованным в условиях, когда на родине современную белорусскую литературу притесняют, а в мире, по известным причинам, первое внимание будет сейчас уделяться украинским писателям?
АХ: Для меня страшнее, если я ничего не смогу написать или сказать. Это глубочайший страх любого автора. Что касается Украины, то ей сейчас принадлежит первоочередное внимание и поддержка, и так должно быть. И белорусы — нормальные люди, готовые поделиться и потесниться. Другое дело, что нам нужно бороться с плохим имиджем, напоминать о Беларуси в мире, где начинают либо забывать о нас, либо говорить в негативном контексте — и от каждого автора, оказавшегося за границей, здесь многое зависит. От выступлений, интервью, разговоров на творческих встречах. В этом плане я более полезен, чем был бы в глухом подполье с самоцензурой, которая неизбежна внутри Беларуси.
Понятно, мне очень хочется вернуться домой, но это уже зависит от того, как мы все решим нашу главную проблему с построением свободной независимой страны, где закончилась бы «чума».
Комментарии