Пообщались с Сергеем о его адаптации на новом месте, стрижках, спасении детскими книжками, будущем «Минкульта» и о белорусской литературе в целом.
Сергей Календа
«90% зарплаты добываю парикмахерской работой»
«Наша Ніва»: Раньше вы говорили, что вам трудно определиться с тем, кто вы больше — писатель или парикмахер. Сегодня как себя представляете в первую очередь?
Сергей Календа: Почти 90% зарплаты я добываю парикмахерской работой, различными сложными окрасками как стилист-колорист. Остальная часть состоит из литературы. Но тут уже, бывает, она приносит какие-то деньги, а бывает, что ничего не дает (только я сам вкладываю в литературу). Но я и не жду этого от литературы в данный момент. У меня цель другая: я хочу разрабатывать и сохранять культурный контент. И занимаюсь я этим по собственному желанию.
Например, сейчас я делаю книгу для сына: мы с ним придумывали сначала истории, потом вырисовывали. И все это как часть моей жизни, я не воспринимаю это как профессию. Это возможность жить еще и вот этим.
«НН»: Почему вы уехали из Беларуси, что стало решающим моментом в принятии такого решения?
СК: Мы много боролись в Беларуси за все на свете. Цели уехать как таковой вообще не было, так как поначалу чувствовалась эйфория и желание изменить к лучшему многое в стране. Потом, когда все начало закручиваться, всех начали задерживать — сразу встал вопрос: «Что делать дальше?» До последнего ничего не предпринималось. Я продолжал заниматься журналом «Минкульт» и партизанил, кому-то помогал (мне кажется, как все белорусы, это неотъемлемая часть нашей жизни, которая никуда и не денется).
Последней каплей стало то, что меня разбудил мой брат в 6 утра 24-го февраля. Он живет на границе России с Украиной, в Брянске. И вот он мне сообщил, что там у него одни военные, самолеты летают, бомбят вокруг — война началась. Я тогда сразу сказал, что все — мы уезжаем. Потому что у меня нет желания воевать на стороне нынешней Беларуси. И никакого желания сидеть там за творчество тоже нет.
У меня есть друзья, которые сказали, что остаются и готовы сесть за Беларусь. Они считают, что внесут своим поступком вклад в будущее страны. А я своей пользы в нахождении за решеткой не вижу, куда больше ее в том, сколько я сделаю журналов, литературы. И в том, что я могу дать своим детям, конечно.
«Я хочу, чтобы мой сын вышел на «баррикады» и менял что-то в стране, чтобы за эти попытки его не расстреляли»
«НН»: У вас в Минске стрижки и покраски у клиентов были расписаны на месяц вперед, вы их просто всех бросили?
СК: Да, в один момент все бросил и никого не предупреждал. Даже отец не знал о моем отъезде в Вильнюс. Я просто закрылся сам в себе и сделал все так, как хотел. Жена, конечно, поддерживала. Она вообще в последнее время оставалась в Минске только ради меня. У меня же было так: начался коронавирус, мы сидим дома, и я такой — вот теперь ты поймешь, как важно иметь свою землю, одособленную от всех (у нас был садовый домик, как раз). Я планировал, что мы будем выращивать свое, будем подальше от эпидемии. Потом началась революция, и я говорил уже: вот мы сейчас защитим Беларусь и начнем строить большой дом под Руденском. Я даже заказал дизайн, архитектурный проект классный, геодезию. Планировал, что там будет после летняя мастерская для друзей-писателей.
Но в итоге мы решили, что нужно ехать подальше — в Европу.
Я просто не представляю, как мой сын будет жить, если накроет войной и Беларусь. И чему он будет учиться, какие у него будут ценности.
Сергей с семьей
Я всю жизнь рос со свободными идеями: мне мать с детства давала волю. И у нас была 29-я гимназия — с учителями, которые поощряли спорить на уроках литературы (а если вы не спорите — значит, плохо читали материал). Да и сам класс был интересным: один мой одноклассник Андрей, например, внук Владимира Гончарика, экс-кандитала в президенты. Наклейки с ежами-патриотами мы еще в 11-м классе разносили и клеили. А во дворе у меня вообще были друзья-панки. И у нас всегда было желание изменить что-то, чтобы нам жилось легче и интереснее.
А сейчас я не понимаю, как это — пойти надеть красный платок и под гимн начинать уроки. Ну и просто не допускаю мысли, что смогу жить там, где все сидят.
Или что мой сын вырастет, в 15 лет пойдет «на баррикады» — и его посадят. Я хочу, чтобы он вышел и менял что-то в стране, в которой вырастет. Чтобы за эти попытки его не расстреляли.
«Коллеги-литовцы прямо сказали, что боятся войны и оккупации, просто трепетало все от этого страха»
«НН»: Кто-то скажет, что Вильнюс в плане «подальше» сегодня с угрозами в сторону НАТО и разговоров о Сувалковском коридоре не выглядит таким уж безопасным…
СК: После Минска дольше всего я жил в Вильнюсе, здесь все боле или менее понятно, знакомо и близко, поэтому мы выбрали этот город. Но в марте, почти сразу как мы приехали и я устроился в салон на работу, коллеги-литовцы мне, конечно, набросили страхов. Они прямо говорили, что боятся войны и оккупации, и просто трепетало все от этого страха.
Но я объяснял коллегам, что эти ужасы несопоставимы с теми, когда у тебя нет никакой поддержки, как в Беларуси. В Литве тебя будет пытаться защитить государство, НАТО, местные военные. В Беларуси, к сожалению, ты никому не нужен, что было видно на примере с тем же коронавирусом и заканчивая военными делами, которые происходят на нашей территории сейчас.
Как гражданин ты чувствуешь себя там беззащитным, и это не дает покоя, не позволяет качественно жить. Ты просто сидишь и переживаешь, что тебя либо посадят, либо ты умрешь, ведь начнется война.
«60% моей клиентуры уже здесь»
«НН»: Насколько быстро вы нашли себя на новом месте?
СК: Друзья сказали, что я рекордсмен по скорости в том, чтобы найти и жилье, и работу.
Когда мы ехали в Вильнюс, я сказал жене на границе: если мы за два месяца не найдем ни жилья, ни работы — значит, Вильнюс не для нас, поедем дальше.
Это было в воскресенье. У нас на трое суток были арендованы апартаменты, но уже в понедельник мы нашли квартиру (благодаря помощи друзей в фейсбуке, между прочим). Во вторник нам ответили на письмо по поводу садика и школы рядом с домом, и в пятницу дети пошли туда (старший сын учится в украинско-белорусском классе, а сад — литовский, но там очень много поляков, украинцев и белорусов, так что одна из первых фраз, которую сын принес оттуда стала «Матька-батька». Мы не понимали, откуда это, так как никогда не употребляем слово «батька», это для нас о Лукашенко. А позже поняли, что воспитательница-полька часто произносит «Матка боска»).
В среду же, через три дня, я получил приглашение на работу в салон красоты «Фигаро». При этом 60% моей клиентуры уже здесь, поэтому было не сложно с клиентской базой. Ну, и компания «Фигаро», частная студия, открылась еще в начале 90-х и сегодня — одна из самых крупных сетей. Я знал, что у них большой штат и надо стучаться к ним как к самым крупным на рынке. Им как раз не хватало хороших стилистов, универсалов, которые бы могли выступать и как тренеры-технологи.
Сергей на работе в литовском салоне «Фигаро»
«НН»: В одном из интервью вы рассказывали, что однажды стригли экс-кагэбэшника. Сегодня бы пошли на такое?
СК: Если бы это происходило в Вильнюсе, то здесь имею право отказаться от работы: здесь нет такого, что клиент всегда прав. Мастер может не взяться за дело, так как ему сложно. А в Минске я был бы в ловушке: если бы не согласился, это могло бы иметь последствия.
В общем, на новом месте я сразу почувствовал изменения в своем состоянии в лучшую сторону. Это положительно сказалось на темпах литературного труда. Я снова начал писать, вернулся к планам, которые отложил 1,5 года назад. Здесь у меня есть ресурсы подумать о творчестве, а не только зарабатывать деньги, и это важно.
Я сразу нашел в себе силы делать новый номер «Минкульта», который, как раз, посвящен путешествиям и эмиграции — самой болезненной сейчас теме для белорусов, мне кажется (сайт «Минкульта» сейчас восстанавливается, старые номера пока можно найти по ссылке. — НН).
«Я хочу, чтобы у нас существовала альтернативная литература, поэтому и продолжаю делать «Минкульт»
«НН»: Расскажите как раз, на каком этапе работа с вашим литературным журналом?
СК: У нас были запланированы два новых журнала: о путешествиях и эмиграции и о войне в Украине. Второй пока откладывается: я пообщался с украинскими коллегами, и они не очень хотят давать сейчас какие-то оценки и тексты, ведь для них (как и для нас) война продолжается. А писать какие-то промежуточные вещи никто особо не желает.
Номер «Путешествия и эмиграция» готов приблизительно на 80%. Там у нас будет и Глобус, и Замировская, и Филипенко, Андрей Диченко берет интервью у пробелорусского американца об особенностях жизни в американских тюрьмах и кибератаках. Будут там очень интересный рассказ о путешествии по Барселоне и печальное об эмиграции и особенностях жизни в Польше. Такой микс из разных мест на Земле от белорусов: где, кто, как и почему живет.
Я не просто так решил микшировать путешествия и эмиграцию. Эти два тезиса противостоят друг другу и одновременно они вместе: некоторые отправляются в путешествие и это делается их эмиграцией, а другие эмигрируют, но воспринимают это как путешествие, они не привязаны к какой-то точке.
Обложка номера об эмиграции и путешествии, на которой «Даниэль Дефо сидит в очереди эмигрантов на острове Америки»
Белорусы не впервые вынуждены уезжать со своей земли, но мы все равно знаем, что вернемся и снова начнется что-то новое и интересное. Для меня самый важный вопрос здесь, когда это произойдет: будут ли у меня ресурсы выстраивать свою жизнь снова на новом месте или уже нет.
В фейсбуке есть донейшн на «Минкульт», пока мы насобирали четверть суммы, чтобы напечатать журналы, а нам нужно 100%, потому что цены на печать за рубежом немаленькие. А нам нужно еще напечатать уже давно готовый номер «Вирус и выборы», который ждет своего времени. И даже если сбор не закроется, я найду способы его напечатать до конца года.
Фото: архив героя
Последний в Беларуси «Рождественский» номер я разослал всем, кто нам когда-то донатил — в Беларусь, Германию, Польшу, Штаты.
Я хочу, чтобы журнал продолжал существовать таким образом. Чтобы находилось те 300 человек, которым это нужно. Это целеустремленная аудитория, которая будет хранить журнал, передавать в библиотеки, заниматься буккроссингом. И однажды таким образом бумажные экземпляры найдутся где-то в Малайзии, и это будет интересно.
Тем более, что я собираю тексты провокационные, которые зачастую не попадают в другие журналы, так как там есть формат, этикет. Мне же нравится, когда в литературе есть панк. Я хочу, чтобы альтернативная литература существовала и у нас, поэтому и продолжаю делать «Минкульт».
«С февраля 2020-го до конца прошлого года фиксировал, что происходит вокруг. Как этот материал переработать в качественную книгу и не умереть от депрессии — не знаю»
«НН»: Для писателя жить в таком тяжелом историческом отрезке — это подарок или испытание?
СК: Есть вообще такое понятие как кризис творчества, сюжетный кризис. И он порой не зависит от происходящего вокруг. Некоторые писатели находятся в своей вселенной, в изоляции, и им несущественно, где они будут жить, чтобы создавать свою литературу.
Но мне вспоминается беседа с одним немецким писателем в Берлине. Она произошла еще в 2010-м году, когда у нас были не такие известные всем протесты, но они были. И он тогда сказал: «Вот вам посчастливилось жить в кризисные времена, когда творчество становится более острым». Я смотрел на него, а он был очень дорого одет, пил дорогое шампанское в творческом коворкинге. И я такой: «А я бы хотел пожить, как ты, не тревожась ни за что, ни считая деньги, и чтобы писать что-то похожее на Беккета».
Ты мне говоришь про «лучшие времена», а у меня нет ничего за душой, только возвращение к больной матери и новым протестам.
Литература в такое время, мне кажется, становится более злобной. Но у меня есть дети, поэтому я начал писать больше детского.
Хотя с момента, когда начался коронавирус, я успел насобирать материалов на книгу. С февраля 2020-го до конца года я собирал новости, беседы, то, чем я живу, — я понимал, что это важный исторический момент. Фиксировал происходящее вокруг, и добавлял туда придуманный кавардак. И теперь я не понимаю, где там придуманное ради художественности, а где реальность.
И что с этим делать — там 180 страниц А4. Каждый раз, когда открываю этот файл, там хоть убейся. Как этот материал переработать в качественную книгу и не умереть от депрессии — не знаю. Там же каждый день мы переживали микросмерть. И пока я не могу туда вернуться. Когда это произойдет, я не знаю. Есть некоторые тексты, которые могут у меня лежать и 10, и 15 лет.
Правда, отрывок из этой художественной документалистики будет напечатан в «Минкульте», посвященном вирусу и выборам.
«НН»: Детская литература для вас сейчас — это в том числе какое-то спасение от реальности?
СК: Да. Тем более, сыну три года. Я же не буду ему рассказывать о войне. У нас с ним в Беларуси было, как в фильме «Жизнь прекрасна», где и в концлагере отец сыну представления показывал. Для детей я создаю детство, которое я им смогу дать, нарисовать, им не нужно ни трэша, ни войны.
Для сына или я, или жена каждый вечер читаем. Раньше мы чередовали белорусский и русский язык, теперь иногда я что-то по-английски добавляю. Тем более, у сына в садике есть друг из Африки, который только на английском разговаривает. Для него в три года многолингвизм очень естественный.
Сергей сейчас работает над книгой «Хлопчык Томчык» на трех языках одновременно — белорусском, русском и английском. Она основывается на историях из жизни его сына.
«Белорусы не должны знать, что случилось у Киркорова. Пусть лучше знают, что случилось у Солодухи хотя бы»
«НН»: Вы среди других белорусских писателей участвовали в нынешнем фестивале PRADMOVA. Не могу не спросить о том, как вы относитесь к той дискуссии, которая разгорелась после приглашения российского кинокритика Антона Долина?
СК: Белорусам глобально, конечно, в первую очередь нужно лишиться инфраструктуры, в которой мы живем под российскими новостями. Белорусы не должны знать, что случилось у Киркорова. Пусть лучше знают, что случилось у Солодухи хотя бы. Нужно сместить акценты, и тогда все будут нормально существовать.
Взять ту же Литву — у них тоже много российского контента, молодежь может слушать активно русских рэперов — это не мешает им развиваться в своей литовской культуре и языке, своих книгах. Белорусская культура и у нас должна быть на первый месте, а что будет вторым и третьим — уже каждый белорус сам решит.
Конкретно то, что случилось на «Прадмове», — мне это неинтересно, это пустое. В целом, у фестиваля сейчас сместились акценты. «Прадмова» уехала из Беларуси, и теперь она и грузинская, и польская, и литовская. И это смещает акценты от тотальной белорусскости на мультикультурность.
«Меня возмутило дело с Андреем Янушкевичем и его издательством — это подлый, страшный поступок»
«НН»: Какие белорусские новости из мира литературы стали для вас наиболее болезненными за последнее время?
СК: Меня больше всего возмутило дело с Андреем Янушкевичем и его издательством. Его сначала выселяют из офиса — он вынужден продавать свои тиражи, так как склада нет. Он останавливает новые заказы. Ему дают несколько месяцев «отдохнуть». За это время Андрей находит новое помещение, вкладывает туда деньги на ремонт, перевозку, оплату аренды и через день после открытия его арестовывают. Это подло — ждать, когда человек снова начнет развивать свой бизнес, и наказать его не просто сутками, а финансово. Чтобы ты не смог оправиться. Это страшный поступок, наряду с погромами в квартирах: когда Прокопьев только сделал ремонт после первого погрома, и снова ее разнесли. Это месть на уровне тупого скота.
Надеюсь, Андрей возобновит свой бизнес за границей, там, где ему сейчас безопасно будет работать.
«НН»: Что ждет белорусскую литературу внутри страны в таких условиях, где книжные магазины закрывают, Союз белорусских писателей ликвидируется, Чергинца назначают «народным писателем», Роман Альгерда Бахаревича «Сабакі Эўропы» признают «экстремистским» и так далее?
СК: В таких условиях литература будет стерилизована. Чергинец будет делать книжки и показывать Лукашенко то, что нужно. Будут снова стихи про одуванчики и разную хероту. Не будет ни конкурентоспособных книжек, ни той литературы, которая вообще могла бы появиться в школьной литературе. А достойные писатели снова будут искать себя за границей — в том же Белостоке, Вильнюсе.
«НН»: Что вы сами сейчас читаете и можете порекомендовать как «маст рид»?
СК: В основном, на самом деле, это тексты, которые присылают мне в «Минкульт». Тот же «Кремулятор» Саши Филипенко — мы будем часть из его книги включать в журнал. Там, конечно, большая работа писателем проделана.
То, что я слушаю «пассивно» сейчас в машине, — это аудиокниги «Луковица памяти» Гюнтера Грасса и «Глазами клоуна» Генриха Бёлля. Это два послевоенных немецких писателя, которые очень подробно, искренне и интересно описали современную Германию после войны. Я обратился к этому, чтобы успокоиться, что даже такая страшная война с фашистами и то когда-то закончилась. Там о том, как немцы отстраивали страну, приводили в порядок. И начинали в итоге жить лучше, чем до войны, так как перешли на новый политический уклад, сменив социализм на капитализм.
Советую обратиться к послевоенному поколению именно немецких писателей, ведь советские в основном писали о самой войне, а эти — о том, что и как следует сохранить после нее.
«Белорусы не будут делать революцию, чтобы умереть или убить, они хотят сделать революцию, чтобы жить»
«НН»: Сейчас много разговоров об ответственности белорусов за войну, много обвинений в нашу сторону. У вас по этому поводу есть что-то вроде чувства вины?
СК: Чувства вины у меня нет. У меня только злость на усатого и все. И немного на поколение наших родителей — они реально голосовали за него.
Мне папа рассказывал, что вот был на МАЗе он в стачкоме, создали они профсоюз — взяли в 1991 году монтировки и поперли. Захватили с собой подшипниковый завод, МТЗ, дошли до центра и стали: что дальше? И этот вопрос — для всего его поколения. Они сделали какое-то движение, а лидера, который сказал бы, что нужно делать, не нашлось. Они там помыкались, отца в итоге лишили очереди на квартиру, так как гайки начали закручиваться, и больше такого движения у них уже не было. А ведь они действительно тогда поднялись рабочим классом. И вот у папы обида эта, что лидера не было. А я обижаюсь на то, что они ничего не смогли.
В 2020-м было, конечно, иначе. Мы просто понимали, что если начнем какие-то вооруженные действия, то у нас будет война с Россией. Мы все не дураки, мы не могли всю свою жизнь и жизнь детей подставить под смерть. У нас слишком часто вычищали население, постоянно кого-то расстреливали из-за таких поступков. Мне бабка в детстве говорила, что самое страшное для нее за всю жизнь — черные воронки: «Не дай боже они придут снова». И она всем только и говорила: «Смотри, не рыпайся».
Белорусы не будут делать революцию, чтобы умереть или убить, они хотят сделать революцию, чтобы жить.
«Наша Нiва» — источник качественной информации и бастион беларущины
ПОДДЕРЖАТЬ «НН»
