Фото представлены пресс-службой полка Кастуся Калиновского. Фото: Павла Кричко
— Не могу сказать, что я много рефлексировал по поводу своей вины перед украинцами. Я сразу понимал, что что-то нужно делать и думал только об этом, — признается боец полка Кастуся Калиновского С., вспоминая свои ощущения 24 февраля.
Как только стало возможно, С. отправился на фронт именно потому, что «чувствовал себя обязанным». О том, что заставило белорусского парня, который много лет хорошо жил в Европе, бросить все и рисковать своей жизнью, он откровенно рассказал «Салідарнасці».
— Справедливости ради скажу, что я не каждый день рискую своей жизнью, — поправляет собеседник. — Не каждая ракета, которая летит по Николаевской области, где я сейчас нахожусь, направляется в мою сторону.
— Но ведь вас ждет опасность не только от ракет?
— Бывает. Я минометчик. Каждый раз, когда начинаешь стрелять, понимаешь, что тебя могут определить, и ты станешь мишенью, и после начнут отрабатывать по тебе. Надо успеть.
Или если вдруг нужно бежать за едой или водичкой, и ты летишь на адреналине и знаешь, что в любой момент тебя может спалить дрон.
А так минометчик не работает постоянно. Если разведка прошла и говорит, что появились новые траншеи на каком-то расстоянии, отработаете? «Без проблем», — говорим мы, и начинается процесс логистики, — делится подробностями своих будней С.
Он разговаривает очень спокойно, часто улыбается, будто бы война — это, как он и утверждает, «та же работа». Только эту работу много кто не выбирал. Но ведь делать ее все равно нужно, уверен собеседник.
— Ты не находишься круглые сутки на передовой. Война — это очень много разных дел: поехать за чем-то, привезти, почистить, разобрать, перевезти из одного места в другое, договориться насчет ремонта машины, заправить. В таких маленьких делах проходит много времени.
Тут нужно ходить в наряды в столовую, мыть пол. Война — это работа, в которой нет ничего пафосного, это тяжелая грязная работа. Некоторые виды этой работы не очень нравятся. Никто не любит копать, а тут лопата — наш лучший друг. Это наше первое оружие.
Чтобы тебя не убили, нужно закапываться. А солнце светит, из тебя просто льется, ты весь мокрый и грязный. Это настолько не поэтично и настолько некрасиво выглядит, вы даже себе не представляете, — снова улыбается С.
Он уехал из Беларуси более десяти лет назад, чтобы учиться в Европе. Специальность выбрал из области лингвистики. Добавляет, что оружие в руках никогда не держал. Но боевой настрой был определен под влиянием обстоятельств.
— Мои первые задержания были, когда я еще учился в школе. В лет 15-16 меня задерживали за участие в оппозиционных акциях. Я ходил и на День Воли, и на Чернобыльский шлях, и на послевыборные протесты, — вспоминает собеседник «Салідарнасці». — Вообще, на сутках я сидел раз пять или больше.
Не могу сказать, что раньше к «политическим» относились по-другому. Бывало по-разному. Примут группу людей, а побьют только трех. Но избивали всегда, всегда были поломаны носы и ребра. Не надо говорить, что раньше в этой стране были какие-то другие силовики. Они были такие же и делали тоже самое. И мне тоже доставалось.
Просто раньше не было такого масштаба, как в 2020 году. Но мне именно тогда повезло. Нас с друзьями поймали 10 августа возле стелы. Открыли наши рюкзаки — там черные маски, черная одежда. Они сразу сказали: «Это наши клиенты».
А тогда вечером происходил настоящий коллапс, они задержали столько людей, что просто не могли всех втиснуть в автозаки и бусы, которые подходили и подходили. Мы слышали, как те, кто остановил нас, просили по рации какой-то помощи, а в ответ их просто посылали.
В какой-то момент тем, кто не поместился в автозак, дали подзатыльников и сказали, чтобы мы вас больше здесь не видели. Такая лайт-версия. В те дни они действительно не справлялись с потоком людей, еще одного моего знакомого загрузили в какой-то камаз и выбросили за городом.
Но ведь многих тогда развезли по тем спортзалам, где очень сильно избивали. Мой брат, мои знакомые тоже попали в этот ад и вернулись все синие.
Через полгода С. уехал из Беларуси.
— Я видел, что моих знакомых начинают задерживать уже целенаправленно, и понимал, что и меня это не обойдет, поэтому вернулся в Европу. То, что произошло в 2020 году, конечно, было круто, и мне даже показалось, что в воздухе висит что-то такое, что накаляло атмосферу, вроде бы сейчас что-то будет. Но мирный протест не смог победить эту жестокость.
— Верили ли вы в то, что начнется война?
— Я это знал, во-первых, потому, что она уже шла с 2014 года на Донбассе, и противоречия сторон никак не решались. Во-вторых, у меня никогда не было иллюзий насчет России. Видел, что это империя, а они, если не разрастаются, начинают распадаться.
Я знал обо всех войнах, которые вела Россия и понимал, зачем они ей. Понимал, что у нас такой сосед, который постоянно хочет всех съесть.
Помню, как в 2008 году ехал по Европе автостопом, и меня подобрал какой-то русский. Уже тогда он рассказывал мне, как они сейчас спасут всех в Грузии. То есть мозги у них были промыты еще с тех пор.
Поэтому мне казалось, что война начнется. Видел это войско на границе. Но даже я не мог представить себе масштаба, думал, что все же конфликт будет локальным где-то на Донбассе. Не ожидал и того, что заходить будут из Беларуси. Было очень обидно и больно из-за всего этого.
— Как долго вы размышляли над вопросом, воевать или нет?
— Я особо не раздумывал, просто искал варианты. Уже в первую неделю войны несколько знакомых белорусов пытались въехать в Украину, но у них не получилось.
В начале марта добровольцев начали впускать, через месяц процесс стал еще более отрегулированным. Нас очень сильно проверяли в центре в Варшаве, но через границу мы въезжали уже без всяких проблем. Нас было человек 20. Все — белорусы из разных стран Западной Европы, среди нас были и те, кто жил там много лет, и те, кто переехал после 2020 года.
Мы сразу направлялись в Полк Калиновского. И после приезда нас отправили в учебку.
— Вы до этого не держали оружие в руках?
— Нет, что вы! Я никогда не хотел идти в белорусскую армию. Для меня это один из репрессивных институтов. Но главное — желание. И я всему научился. С начала июня я уже на юге Николаевской области.
— Там, где почти каждый день бомбят?
— Сейчас — да, а тогда было намного реже.
— Когда бывает страшно мужчине с оружием?
— Конечно, бывает страшно. Если вам кто-то скажет, что ему совсем не страшно, то он или очень долго воюет и у него уже все чувства притупились, или он немного преувеличивает.
Но главное, не допустить паники. Во время первых обстрелов мне было, офигеть, как страшно! Позже привыкаешь, но когда очень близко что-то разрывается, лично мне и сейчас страшно. Я не смогу стоять в полный рост, когда слышу где-то рядом свист мины.
Но это страх, который помогает, страх самосохранения, который часто спасает на позиции.
Страшно, когда видишь раненых товарищей, на прошлой неделе я слышал про убитого земляка из другого батальона. Я лично знал наших недавно убитых парней и попавших в плен.
— Но ведь у вас вероятно есть такая опция: остановиться, если захочешь, и уехать?
— Мы здесь все — добровольцы, конечно, можно написать рапорт. Нас не держат насильно. Но случаев, когда люди, например, не выдерживают после того, как попадают на передовую, я не помню. Если и были, то единичные, ведь о них неизвестно широко.
Было, когда родные нажимали, и человек выбирал их сторону. Но есть и другие случаи, например, развод с женой, которая не смогла смириться с тем, что муж пошел воевать. Такое я слышал и о белорусах, и об украинцах.
Не в каждой семье война укладывается в картину мира. Кто-то привык все планировать и не хочет отступать от своих планов. Не все люди могут адаптироваться к новым условиям жизни. А сейчас время бросило нам вызов, и нам нужно что-то с этим делать.
— Отношения в мирной жизни и на фронте между людьми очень разные?
— Я бы так не сказал. Поскольку, повторю, война — это такая работа, то и отношения у нас такие же, как у любых коллег. Мы и ссоримся, и миримся. Есть такое понимание — мужской коллектив, закрытый, в котором люди вынужденно проводят много времени вместе. Безусловно, возникают и бытовые вопросы, есть ребята, которые вообще не любят, когда много людей рядом, и пытаются как-то ограничиться, кто-то с кем-то сходится ближе.
Но это в тылу. Когда мы выполняем боевые задачи, разумеется, обо всех ссорах забываем.
— Какие отношения у вас здесь с украинцами?
— 99 процентов встречают белорусских добровольцев со словами: «Офигенно, что вы здесь, вы — молодцы!». Но один сказал мне что-то вроде того, что от нас летят ракеты, и если бы мы в 2020 дожали, то…
Я ему ответил, что сделал и тогда все, что мог, а сейчас я вообще здесь, поэтому мне нельзя предъявить ничего. Он согласился. Я вообще против коллективной ответственности. Это дорожка, которая никуда не приведет.
Здесь есть много иностранцев: грузины, американцы, англичане. Может белорусов чуть больше других, поэтому нас чаще встречают.
Это логично, потому что все мы понимаем, что без украинской победы не будет победы белорусской. Мы понимаем и то, что после у нас будет еще работа.
Лично я надеюсь, что победа Украины очень сильно вдохновит всех белорусов, а ситуацию в России расшатает настолько, что им будет не до нас. Мне кажется, что если так произойдет, у нас откроется окно возможностей.
— Мы уверены, что Украина победит, а как это видится изнутри?
— Не скажу, что перелом резко виден, но наступление российских войск забуксовало, это факт. Они остановились, потому что последнее их большое наступление на Северодонецк стоило им десять тысяч убитых и раненых. Это даже для России многовато.
— На войне, как мы поняли, очень много значит настроение бойца. Какое настроение у наших ребят на фронте?
— Настроение такое — работать! Надо работать.
