Людмила Класковская: Кагэбэшник ухмыльнулся и сказал: «Задерживаю вас на 15 суток»
Людмила — мать бывшей политзаключенной журналистки Ольги Класковской. В январе 2024 года пенсионерку задерживал КГБ — в рамках массовой облавы на родственников политзаключенных. Женщина рассказала «Новаму Часу», что означает быть родственником политзаключенного в лукашенковской Беларуси и из-за этого самому постоянно сталкиваться с давлением со стороны силовиков.
«Сказали: будешь ее искать — сама сюда заедешь»
— 14 октября 2020 года. Долго не могла уснуть. Вскакиваю утром, иду в комнату дочери. Вижу: постель застелена, тишина, Ольги нигде нет, — рассказывает Людмила Класковская. — На всякий случай позвала ее, но и так уже все было понятно: Ольга домой не вернулась, ее арестовали.
Дочь принимала очень активное участие во всех акциях протеста, еще с девяностых. Конечно, в двадцатом она тоже была в первых рядах, а как по-другому? Я тоже то и дело присоединялась.
Арест Ольги — это было дело времени. Но все равно как мать ты не можешь быть подготовлена к тому, что именно на твоего ребенка наденут наручники. Внутри все оборвалось, я беспомощно села на Ольгину кровать и сжала голову руками. Я хорошо понимала, что ее уже не выпустят. Через несколько часов немного пришла в себя и первой мыслью было: «Что теперь делать? Где ее искать?» Обзвонила друзей и знакомых, они посоветовали: «Езжай на Окрестина».
В то время возле Окрестина было многолюдно: волонтеры со списками задержанных, неравнодушные белорусы, предлагавшие вещи для передач. Дочери в волонтерских списках задержанных не оказалось, и я позвонила в дверь ЦИП. Меня послали в находящийся рядом ИВС. Из ИВС послали обратно в ЦИП. На этот раз дежурный сказал: «Женщина, если вы еще раз позвоните в дверь, заедете сюда сами».
Через какое-то время Оля нашлась в пятой клинической больнице Минска. Мне сообщили, что она попала туда с травмой головы. Я сразу ринулась в больницу, но уже на первом этаже меня остановила милиция. Чиновники сказали, что Ольгу я увидеть не смогу, это запрещено, и вещи для нее тоже не возьмут. С трудом удалось уломать их, чтобы приняли влажные салфетки и теплые носки.
Через какое-то время со мной на связь вышел адвокат и сказал: «Людмила, скорее езжайте в тюрьму в Жодино, Оля уже там, об этом мне сказал следователь». Мгновенно собрала рюкзак, забросила туда теплые вещи, продукты и побежала на электричку. В Жодино сотрудница в окошке с раздражением бросила: «Такой здесь нет. Ищите в Минске».
Утром снова набрал адвокат, говорит: «Ольга точно в Жодино». Снова хватаю рюкзак и снова вскакиваю в электричку. На этот раз в окошке услышала: «Класковскую привезли. Давайте передачу». Почувствовала облегчение, так как больше десяти дней не могла найти дочь. Тем более взяли передачу: значит, Ольга поймет, что я рядом и что мы ее никогда не бросим.
Дальше жизнь пошла по схеме «еженедельно собираешь передачки и на электричке — в СИЗО». Скажу честно, назад я уже просто плелась обессиленная. Психологическая усталость, напряжение, пустой дом. Не удивительно, что как-то даже споткнулась на крыльце и сильно ударилась о железное перило. Последствия той травмы ощущаю до сих пор.
«Упрекали, что дочь разговаривает по-белорусски»
— Как-то, когда передавала Ольге передачу в Жодино, сотрудница ведомства бросила: «А она у вас всегда разговаривает по-белорусски или только здесь?»
Я ответила, что у нас в семье принято часто говорить по-белорусски и что не надо искать крамолу там, где ее нет.
В декабре двадцатого, накануне суда, Ольгу перевели на Володарку. Перед этапом у нее открылось сильное кровотечение, и на Володарке у нее почти всегда был постельный режим. Слава богу, у меня всегда в СИЗО на Володарского принимали лекарства для нее: медики даже просили меня, чтобы привозила кровоостанавливающие таблетки, так как в санчасти их не было, — говорит собеседник.
Людмила Класковская говорит, что после ареста дочери на нее вышло очень много незнакомых людей и организаций с предложением помощи:
— Содержать родственника-политзаключенного за решеткой довольно накладно в финансовом плане. Особенно, если ты пенсионер и живешь один. Я не ожидала такой волны солидарности: мне помогали собирать передачки и посылки для Ольги, помогали с транспортом, чтобы я могла все это завезти в колонию. Особенно тяжело, помню, было собирать первую вещевую передачу, так как нужно было приобрести зимнюю обувь и много других теплых вещей. Но благодаря помощи людей справилась.
Передачи в колонию собирала понемногу, старалась все самое вкусное для Ольги купить. На нее же в колонии сразу навесили статус «злостного нарушителя» — а это ограничения на отоварку, только на две базовые в месяц она могла закупаться. А когда находилась в ШИЗО, то закупаться в отоварке вообще не могла. Поэтому посылки были для нее спасением. Но и тех часто лишали. Первой большой 50-килограммовой ее лишили, когда посылка была уже в колонии. Она вернулась назад мне: так не смогла ее сама затащить домой, пришлось просить помощи у случайных прохожих.
Когда подошел срок следующей посылки, решила завезти ее в гомельскую колонию сама. На этот раз ее, слава богу, приняли. Накануне пришлось объездить все обувные магазины в Минске и Гомеле, так как не могла найти для Оли нужные босоножки. В колонии постоянно менялись требования, касающиеся обуви. Плюс хотелось приобрести самые удобные, чтобы хоть немножко облегчить ее повседневную жизнь за решеткой.
Самой большой радостью было, когда получала письма от дочери, где она писала: «Мамочка, большое спасибо за посылку, все получила. Все такое вкусное и красивое!» В эти моменты я чувствовала внутренний подъем.
«Не могу читать тюремные дневники дочери»
— За решеткой Оля все время болела: обострились хронические заболевания, появились новые. В связи с сильным кровотечением ей пришлось пережить две операции. Я все время переживала, есть ли у нее необходимые лекарства? Как-то ей не могли остановить кровотечение, так врачи колонии прислали мне рецепт на гормональные препараты.
Позже я узнала, что ей не всегда отдавали специальные средства гигиены, которые я приобретала для кровотечения в аптеке. В ШИЗО Ольге часто даже прокладки не давали. Мне до сих пор трудно представить, через что ей пришлось пройти, как она настрадалась. Дочь после освобождения напечатала в «Новым Часе» 25 частей своих «Турэмных дзённікаў», так вот я их читать не могу. Все внутри переворачивается, слезы душат.
Мы редко разговариваем с Ольгой о ее заключении. Особенно тяжело и ей, и мне вспоминать о времени, которое она провела в ШИЗО и ПКТ.
Случалось, что об очередных сутках дочери в ШИЗО я узнавала из медиа. Очень тяжело было морально оттого, что я ничего не могу сделать, ничем не могу ей помочь. Думала: «Как же все при этом режиме перевернуто с ног до головы: рожаешь, растишь ребенка, и вот так в один момент кто-то лишает родного человека свободы ни за что, пытает, издевается». Были и моменты отчаяния, когда думала, что Ольга умрет за решеткой. Не дай бог родителям пережить такие мысли. Что может быть страшнее?
Я постоянно посылала официальные запросы администрации колонии и в Управление исполнения наказаний по Гомельской области. Просила дать официальные ответы, где моя дочь, какое состояние ее здоровья, на основании чего ее снова поместили в штрафной изолятор, лишили посылки, свидания, почему ей не оказывается надлежащая медицинская помощь? В ответ получала одни отписки. Мол, все с вашей дочерью хорошо, а в ШИЗО мы ее помещаем потому, что она постоянно нарушает правила внутреннего распорядка.
Олю очень часто лишали и посылок, и свиданий. Мы смогли с ней встретиться в колонии лишь под конец ее срока. Часто к ней в гомельскую колонию не пускали и адвоката. Тюремщики всегда давали на это одинаковое объяснение: нет заявления на посещение адвоката со стороны Ольги. Хотя она такие заявления писала.
В день звонков испытывала особое волнение, ведь целый день сидишь на телефоне и когда дочь не звонит, понимаешь, что что-то случилось, что она скорее всего снова попала в ШИЗО, — делится воспоминаниями мать бывшей политзаключенной.
«Покинула зал суда в знак солидарности с дочерью»
— В ноябре 2021 года Ольгу вывезли из гомельской колонии: в Бресте возбудили новое уголовное дело против нее. Хотя она и получила дополнительный срок за якобы оскорбление милиционера, но для нас ее этап в Брест стал передышкой. Я смогла передавать туда передачи и посылки, принимали намного больше всего, чем в колонии. Плюс она могла отовариваться в киоске СИЗО без ограничений, могла носить свою одежду. И письма относительно нормально ходили, — вспоминает Людмила Класковская.
— Мы увиделись на суде в январе 2022 года. Я приехала в Брест, чтобы поддержать Ольгу. Мы успели перекинуться парой слов даже, но ее очень быстро удалили из судебного зала, так как она отказалась вставать перед судом, — продолжает собеседница. — В знак солидарности с дочерью покинула судебный зал и я.
Что помогало мне, как матери, держаться все это время? Солидарность, поддержка людей, надежда, вера, отношения с родственниками других политзаключенных. У нас был даже специальный чат, где мы давали советы друг другу — что, например, можно передавать в СИЗО или в колонию, а что нельзя, мы делились новостями, мыслями, рассуждениями и постоянно поддерживали друг друга.
В январе 2024 года после массовой облавы КГБ на родственников политзаключенных площадки были удалены. Очень досадно, но это было правильное решение на тот момент, так как ГУБОПиК же еще начал рассылать родственникам предупреждения, чтобы срочно удалялись из «деструктивных чатов».
«Я сказала дочери: «Если ты снова сядешь, я этого уже не переживу»
— После освобождения Оли из колонии в декабре 2022 года мы начали проходить новые круги ада. Не прошло и суток после ее возвращения, как к нам приехал ГУБОПиК.
К слову, когда ждали Ольгу с бывшей политзаключенной Аланой Гебримариам возле тюремных ворот, заметили, что в машинах с минскими номерами сидели люди с рациями и пристально за нами следили. А потом поехали за нашей машиной в Минск.
Так вот приезжает к нам ГУБОПиК. Оля в ванной была, а я вышла в магазин. Возвращаюсь домой — и сталкиваюсь на лестнице возле подъезда с двумя рослыми мужчинами. Я сначала не сориентировалась, кто это и что, и даже попросила их помочь донести до квартиры рюкзак с продуктами, так как тяжелый очень был. Они, кстати, согласились. Когда я поняла, что это губопиковцы, онемела.
Олю тогда предупредили, чтобы нигде не вздумала «отсвечивать» и давать какие-либо комментарии прессе. Также ее пытались вербовать.
Люди в погонах приходили к нам регулярно. Но настоящую опасность мы почувствовали, когда дочь вызвали в уголовный розыск, долго ее там мариновали, а потом пытались взломать ее телеграм. Чиновники очень рассердились, когда Ольга отказалась давать им облачный пароль и они не смогли получить доступ к аккаунту.
Ей сказали вернуться через несколько дней с телефоном, но мы посоветовались и приняли решение, что она туда не пойдет, что ей нужно срочно уезжать из Беларуси. Я сказала дочери: «Если ты снова сядешь, я этого уже не переживу».
Когда Оля оказалась в безопасности, я наконец спокойно выдохнула. Меня не особенно беспокоила моя судьба в этот момент: главное, что Ольга уже в была в безопасной стране и ей больше ничего не угрожало.
«Прицепились к обоям в Олиной комнате»
— После отъезда дочери силовики переключили свое внимание на меня. Они в прямом смысле не вылезали из моей квартиры: часто приходили, причем очень поздно, чуть ли не ночью, звонили, стучали в дверь, поднимали меня сонную и еще с негодованием и злостью бросали: «Почему не открываете дверь?»
Их очень интересовало, где Ольга, требовали назвать точную страну местонахождения, точные адрес и телефон. Спрашивали, как она туда добралась. Не раз говорили мне, чтобы уговорила ее вернуться в Беларусь.
Как-то милиционеры пришли в квартиру, искали Олю — пошли по комнатам и обратили внимание на обои. Спрашивают: «Что это за обои? Это Ольга так стены разрисовала?»
Настоящее давление на меня началось, когда на Ольгу в Беларуси возбудили новые уголовные дела. Первое из них — за участие дочери в онлайн-трансляции марафона солидарности с политзаключенными. Другие дела — точно не знаю за что, но в прошлом году ко мне приехали сотрудники Следственного комитета и спросили, что я знаю о человеке по фамилии Бобр? Я притворилась дурой, говорю, а в чем дело? Деревню Бобр, мол, знаю, а человека Бобра не знаю. Следователь говорит: «У нас есть информация, что этот Бобр оплачивал вашей дочери услуги адвокатов». Взяли у меня показания и сказали, чтобы передала Ольге, что она должна приехать в Беларусь и прийти в СК по этому делу.
Через какое-то время приехали другие следователи, уже по другому уголовному делу. «Где ваша дочь?» — спрашивают. Говорю: «Уже за границей давно, возвращаться не собирается. А в чем дело?» Они называют несколько фамилий и говорят, что эти люди делали денежные переводы Ольге в СИЗО и что СК нужно, чтобы дочь дала по этому поводу показания.
Приездов, наездов и давления со стороны силовиков было за это время много. Но по-настоящему я поняла, что балансирую на грани, в этом году 23 января, — рассказывает мать бывшей политзаключенной.
«Кагэбэшник сказал, что задерживает меня на пятнадцать суток»
— В тот день раздался звонок с незнакомого номера. Собеседник представился милиционером, сказал, что сейчас зайдет ко мне. Я ответила, что сама выйду к ближайшей станции метро. Выхожу из дома — а возле подъезда уже ждут двое. Суют «корки» в лицо. Один служащий — из милиции, второй — из КГБ. Кагэбэшника звали Александр, фамилию не помню.
«Пройдем в машину», — говорят. В автомобиле сразу же потребовали мой мобильник, внимательно начали листать телеграм и спросили, под каким аккаунтом в тг моя дочь. Я сообщила. Они открывают нашу с Олей переписку и возмущаются, что она удалена. Потом кагэбэшник спросил: «Оплачивали ли вам е-доставку из-за границы? Думайте, вспоминайте».
Потом меня завезли в КГБ и обвинили в получении финансовой помощи от организации IneedHelpBy. Кагэбэшник небрежно бросил на стол постановление прокурора и я успела прочитать, что являюсь подозреваемой по делу об иностранной помощи. Прокурор постановил задержать меня и допросить, а в моей квартире провести обыск.
Допрос был тяжелый, пришлось экспромтом уходить от вопросов-ловушек. Комитетчик сказал, что в оплатах е-доставки для меня фигурировало много американских карт. На все претензии я отвечала, что продовольственные корзины мне помогали оплачивать друзья и никакие фонды я не знаю. Впоследствии он заставил меня расписаться в подписке о неразглашении и предупредил: «Не дай бог, хоть что-то всплывет. Вы за это ответите».
Только выдохнула, как служака издевательски добавил: «А сейчас я вас задерживаю на пятнадцать суток». Спрашиваю: «За что? За рыбу, которую я уже давно съела?» Он удовлетворенно отвечает: «Я пошутил. Идите. Но ждите повестку в суд». Вот такие юмористы в КГБ работают: ломают судьбы людей и им от этого смешно.
Когда этот сотрудник выводил меня на коридор, то добавил: «Думаете, мы не знаем, что вы поменяли телефон?» Я говорю ему: «Ну, ничего вечного на свете нет: и телефоны, и зубы имеют свойство ломаться».
Теперь я понимаю, что именно телефон, точнее его замена, меня и спас. Поменяла я его без какого-либо плана накануне: старый просто разбился. Страшно подумать, что было бы, если в руки КГБ попал мой старый телефон: как не чисти, но какие-то следы в нем все равно остаются.
На прощание сотрудник КГБ добавил: «Сегодня тяжелый день, тут поток».
Через два дня меня снова вызвали звонком в Управление КГБ по Минской области. Дали прочитать протокол допроса, сказали подписать. Спросили, не вспомнила ли еще чего-то по делу продовольственных корзин, снова спрашивали про Ольгу.
Дочь была категорически против, чтобы я сама шла в КГБ. Но для меня, как человека немолодого, экстренная эвакуация или допрос в КГБ — одинаковый по своей силе стресс. Я решила, как будет, так будет…
Побег из Беларуси
— После января 2024 года мне пришлось постоянно менять место жительства, прятаться по разным квартирам, в разных городах и деревнях. Я сменила сим-карту, так как на нее постоянно звонили с незнакомых номеров, — продолжает Людмила Класковская. — Плюс не хотелось, чтобы по симке вычислили мое местоположение.
Я понимала, что надо уезжать, что в покое меня уже не оставят. На отъезде также очень настаивала дочь. Процесс эвакуации занял определенное время, так как из-за всех испытаний последних лет возникли серьезные проблемы со здоровьем. Плюс много времени забрала процедура по оформлению визы.
Из Беларуси меня эвакуировала дочь Ольга. Снова прошли вместе и через бессонные ночи, и через сильный стресс — особенно, когда я проходила российскую границу.
Российские пограничники перерыли все мои вещи, очень внимательно пролистали все книги, каждую страницу. И зацепились за Быкова. Пришлось долго объяснять им, кто такой Василий Владимирович.
Слава богу, у нас все получилось и теперь я вместе с дочкой в Швейцарии. Пока что не могу поверить, что уже в безопасности, что за мной уже никто не придет, никуда не заберет. Подписалась на все независимые медиа. Спокойно хожу по улицам, хорошо высыпаюсь, любуюсь красотой Швейцарии: какая же это живописная, безопасная страна! Очень хочу, чтобы и Беларусь была такой.
После всего пережитого, разумеется, утрачено и здоровье, и внутри определенная пустота. И все время в душе боль. Она не исчезает. Боль не только за дочь и себя, а за всех белорусов, которые прошли и проходят через ад лукашенковской диктатуры. Но мы все должны держаться — вопреки всему. Я буду молиться и сердцем, и думами…
Комментарии