«Ты хочешь говорить «мы», но говоришь «они». Художница рассказала, как ищет стимулы для творчества в отрыве от места силы
Как противостоять травмам, зачем нужны творцы и что приносит удовольствие в эмиграции, изданию «Солидарность» рассказала художница Цемра (Дарья Семчук), которая сейчас живет в Польше.
— Дарья, один из ваших проектов называется «Ампутацыя каранёў». Очень громкое название, и сразу накатывает боль. Возможна ли вообще такая ампутация и почему, на ваш взгляд, она необходима?
— Так ампутация ведь не добровольная (улыбается). Ты попал в какое-то положение, и это уже врачи приняли такое решение, ты никак не можешь повлиять на это. Она случилась, и ты теперь живешь с этим.
Я же не по своей воле себе что-то отсекла. Но я все равно пытаюсь вытягивать свои корни, потому что у меня не получается иначе.
Продолжаю делать что-то белорусское, для белорусской аудитории. Но она почти не покупает картины, так как в эмиграции у многих вопросы с жильем и с завтрашним днем в целом.
Поэтому я сейчас словно на распутье. С одной стороны, национальные различия добавляют миру красоты, яркости. С другой — нужно ведь и зарабатывать деньги. Поэтому нужно найти такой путь, чтобы делать свое, но чтобы ты был услышан и другими.
«Если сейчас не добавить силы белорусскому — через 7-10 лет не останется людей, которые будут все это тянуть»
— Мои работы больше такие музейно-галерейные. Единственное, что может покупать большинство белорусов, — небольшие вещи, а я такие не делаю. Часто у людей даже нет представления, что картины нужно покупать.
Изначально, конечно, художник сам для себя все это делает, понимая, что если есть художники — есть нация. У всех национальностей. Идешь в польский музей — они гордятся польскими художниками. Но ведь когда эти художники жили — мало кто их поддерживал. А потом, когда они уже что-то в наследство оставили — тогда начинается: «Ой, как здорово! Теперь ты молодец, теперь ты наш герой!»
Когда я высказываюсь на эту тему, мне говорят, что художники сами виноваты, потому что не рассказывают о себе и своих потребностях. И это правда.
Белорусскому художнику сейчас нужно просто выживать в эмиграции. И если ты должен еще как-то себя продвигать — не у всех хватает сил. Но если сейчас не добавить силы белорусскому — через 7-10 лет не останется людей, которые будут все это тянуть.
«Мне ответили, что население и так очень уставшее и хочет больше веселого»
— У эмиграции положение очень тяжелое, устроить выставку белорусскому художнику сложно.
— Но в 2023 году в Музее Вольной Беларуси в Варшаве прошла ваша выставка LAZARET. Неужели там не купили ни одной картины?
— Музей Вольной Беларуси — это просто площадка, у нее нет никаких покупателей. А в польской галерее мне не удалось устроить выставку. И когда я спросила, почему, мне ответили, что население и так очень уставшее и хочет более позитивного нарратива.
Но в итоге мои работы все же продаются, есть инстаграм. Я создаю картину, но она продается через год-полтора.
На самом деле нужно воспитывать общество. Виктор Бабарико начал это дело, он популяризировал искусство через выставки, говорил, что это важно, дал дорогу и мне.
Теперь, кажется, у нас ничего уже нет: ни государства, ни поддержки, и мы сами должны как-то понимать, что это стоит делать самим. Вы даже не представляете, какое счастье для художника, когда у него покупают картину.
Люди приходят на выставку, на которую художник положил почти все свое здоровье и деньги. Но посетители просто смотрят: «Ой, классно, прикольно!» И все. Но если раз за разом только «просто смотреть» — для художника это может очень плохо закончиться.
— Вы пишете, что ваши картины воспринимаются как живое существо, украшенное ранами и шрамами, нарисованное с реалистичной правдивостью. Но сейчас многим действительно больно, многие даже не могут воспринимать негативную повестку дня и визуал, потому что невыносимо. Что вы на это скажете?
— Я не создаю что-то отвратительное, потому что всегда прячу глубокий смысл во что-то более-менее эстетичное. Поэтому у меня к себе вопросов нет. Да, я привлекаю зрителя необычным визуалом, но дальше каждый сам находит нужные ему смыслы.
Невозможно решить проблемы и чтобы наш голос услышали, если мы просто забросим эту тему. Понимаю, кому-то и это слишком. Но я серьезно отношусь к миру. Слежу за новостями и в своем творчестве говорю об общей человеческой боли. Иначе не могу.
И точно знаю, что если мои работы привезти в Париж, они будут восприняты хорошо. Эти люди очень далеки от темы боли, потому что там налаженная жизнь. И поэтому у них есть ресурс задуматься: а как другие национальности выживают?
Наша, белорусская, вообще уже более 100 лет просто борется за жизнь. Мы не видели момента расцвета. Все, что ты делаешь, — просто выживаешь.
Своим творчеством я на самом деле почитаю жертв, которые жизнь за то, чтобы у нас что-то было. Мое совесть не позволяет забыть людей, которые боролись до меня и даже не знали, что такое хорошо.
Поэтому у меня всегда был и остается только один дом — моя Беларусь, и я пока не принадлежу никакой другой стране. Без этой памяти невозможно построить что-то свое.
Я замечаю человеческую боль и хочу сказать людям, что вижу ее, не только свою. Многие люди закрываются от чужой боли. А я ее вижу, и мне действительно жаль людей.
Мне кажется, что когда люди замечают, что их боль еще кому-то видна, — сразу становится чуть-чуть легче. И так мы можем преодолеть все испытания.
Мои работы для того, чтобы человек посмотрел и понял: «Я не один!» И так мы что-то строим на будущее.
«Сначала я не могла выдавить из себя ни звука»
— Вы сами из Гродно и не собирались уезжать, даже в Минск. Насколько болезненной оказалась эмиграция и что в ней самое трудное?
— Какая бы ни была чудесная Польша, ты здесь не имеешь отношения ни к чему. Это про то, что ты хочешь говорить «мы», но говоришь «они». Сейчас в Варшаве построили Музей современного искусства, «они построили». Потому что ощущение настоящей жизни возникает, когда это «мы сделали». Построили, устроили что-то или даже просто встретились.
Поэтому я продолжаю рассказывать белорусскую историю, чтобы у нас были какие-то визуальные подтверждения, что мы вот здесь, и что мы есть на самом деле. То есть мы существуем.
Моя цель — чтобы это было интересно услышать и другим народам. Такой вот у меня способ почувствовать себя хорошо.
— Что вам помогает, когда совсем плохо и ничего не хочется?
— Я учусь петь белорусские народные песни. У меня есть учительница, которая помогла ощутить силу пения.
Сначала меня обучала Руся, которая говорила: «Надо, чтобы голос прорезался!» И это правда, теперь я чувствую, что у меня есть голос. До этого — нет. Она создала белорусский хор девушек и научила нас петь.
Сначала я не могла выдавить из себя ни звука, была очень зажата. Но пение помогает освобождать зажатую от стресса диафрагму. Даже физически чувствуешь себя лучше.
И когда я через боль начала петь, поняла, что моя личность как будто расширилась. Читаешь текст песни и имеешь связь с людьми, которые когда-то ее пели. И сразу ощущаешь поддержку!
На самом деле я не одна, у меня много друзей, также белорусов в эмиграции. Но все мы иногда чувствуем здесь какое-то одиночество. Нет кладбищ, ты не можешь никуда прийти, прижаться. Нет места силы, негде набраться сил. И только их приходится отдавать.
Замечаю, что отдаю силы даже просто выходя на улицу. Потому что я не живу и не наслаждаюсь, а пробираюсь и выживаю. И вот когда ты начинаешь петь, словно все твои предки стоят рядом с тобой и поддерживают.
— А где ваше место силы?
— Я очень люблю родной Гродно, но также и Браслав, к которому привязалась энергетически. Очень люблю Ельню, чудесные болота.
Еще хорошо себя чувствую в Вильнюсе. Там много общего с Гродно, может, потому что они находятся недалеко друг от друга.
Даже дома в Вильнюсе построены из кирпича, как в Гродно. И на кладбище можно сходить, где похоронено много белорусов.
Там все как-то по-родному, за такие простые вещи сейчас и нужно держаться. Потому что я не тешу себя надеждой, что все плохое скоро закончится. Живу и стараюсь учиться заново чувствовать настоящую жизнь и ее радость.
«Надо нарабатывать общий культурный багаж с соседями даже в эти сверхтяжелые времена». Историк рассказал о книге, которая произвела фурор в Литве
«Якуб Колас меня упрекал, что долго ждет в метро». Хранительница белорусских сокровищ видела классиков даже во снах
«Не было страха, было непонимание, зачем ему это». Бывшая директор «Лістапада» рассказала о Викторе Бабарико и своей нынешней жизни
Работает в IT, знает староанглийский и санскрит. Большой разговор с переводчиком «Властелина колец» на белорусский язык
Комментарии