«Никогда еще белорусская провинция не нагоняла столько тоски»

Никогда белорусская провинция не нагоняла столько тоски. Народ пьет, как проклятый, и работает, как с ума посходил. Земля там у нас, не в пример здешней минской глине, легкая, мягкая, плодородная, я понимаю, в такую землю даже мне хочется всего насадить и вырастить райские кущи. Но народ наш по привычке садит и сеет столько всего, будто без этих центнеров овощей вся страна вымрет. «Мать 60 банок помидор повыбрасывала свиньям, я из-за ее грядок не могу в выходной с ребенком на озеро, на рыбу выбраться», — жалуется мне друг детства. «И так вот год за годом, — добавляет он. — Кому, зачем столько?!» Мои рассуждения, что «у их поколения было голодное послевоенное детство, и запасаться едой засело в генах» — не действуют. Друг призывает к простой логике.

Прибрала на кладбище, прошла по деревне, с народом побалакала. Страшно народ недоволен сейчас, диву можно даться без разбега. Страна с бесплатной медициной, где в далекую деревню «скорая» едет два часа — мне даже называют имя человека, который из-за этого умер; где даже в городе не записаться к врачу без вызова такси, ведь до автобусной остановки ноги старого человека уже не доходят — но нужно ехать и давиться в очередях, и часто, ведь на лекарствах старики сидят капитально, без этого возможен летальный исход. Инвалиды предпенсионного возраста жалуются на принуждение срочно трудоустроиться: никого не волнует, что кто-то еле ходит, кто-то полуслепой, живет тем, что помогает по хозяйству другим таким же, немного старше. «Я уже устраивался, раз пять то там, то сям. Где здесь устроишься? В школе работал, в совхозе работал… — перечисляет, где и в каких тяжелых условиях работал: — Зимой в одних плавках их подвал от говна отчищал, по горло в говне, пневмонию себе заработал. — И продолжает: — И думаешь, деньги платили? Говно их деньги, и те иногда не отдавали. Бесплатно зарабатывал пневмонию. Вот, вызвали на какую-то комиссию, будут решать, могу ли я еще работать или уже нет».

Ко всем поприезжали дети, внуки и правнуки, у всех планшеты и смартфоны, все смотрят видео с митингов. И старикам показывают. «Дайте спокойно умереть, не показывайте мне это», — сознание стариков отвергает увиденное, совершенное любимым Лукашенко, оборонительный механизм пытается не дать уму осмысливать, не рушить веру в систему их существования второй раз за жизнь. Но не все так реагируют. «Куда они эти в шлёмах тянут того дедка, он же за них воевал!» Лукашенко многие клянут, кто тихо, кто криком, и так, что никакой оппозиции даже не снилось.

И все равно никакой надежды это не вселяет. Спустя двадцать лет на месте этих деревень будут жить одни дачники из близких трех райцентров. Пройдясь по одному из них, по улице своего детства, я почувствовала, что больше не скучаю по этому городу. Совсем.

Здесь все чужое, кроме нескольких людей и зданий.

Здесь нет даже «моих» деревьев.

• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0