«Павел — верующий, а я атеистка». Человек года Анна Северинец — о школе, премии за участие в выборах и отношении к религии

Чытайце: «Наша Ніва» назвала людзей года: Севярынцы

В интервью «Нашей Ниве» Анна рассказала, что думает о запрещении пользоваться мобильниками в школах, сколько платят учителям за участие в избирательных комиссиях и можно ли в системе образования оставаться свободным человеком. А также о том, почему у них с братом, политиком Павлом Северинцем, не совпадают взгляды на отношение к религии (и кто из них, будучи подростком, попал в секту).

«Минобразования регулярно пробивает дно»

«Наша Нива»: Мы беседуем с вами вечером. А в котором часу вас обычно отпускают мысли о школе?

Анна Северинец: (смеется) Я не могу сказать, что, например, до восьми вечера я думаю о школе, а после — нет. Я никогда не беру домой тетради и планы, стараюсь все школьное делать в школе. Так я регулирую свою физическую занятость, потому что дома у меня много работы домашней, много работы книжной. Ну а мысли-то так не отрегулируешь, поэтому не могу сказать, когда они меня отпускают.

«НН»: Какое из событий уходящего года в системе образования потрясло вас больше всего?

АС: Что касается публичных событий, самую острую эмоциональную реакцию вызвали убийства в Столбцах. На это было сложно реагировать внутренне, тем более что мы, учителя, осмысливаем это все не из вне, а в деталях. Но мы не могли полноценно всё это отрефлексировать, потому что многого не знали и не знаем по сей день. Это та ситуация, над которой надо думать, и гештальт этот в обществе не закрыт.

А что касается других событий… Всё ясно, закономерно.

Ничего удивительного не было. Минобразования регулярно пробивает дно. А, например, инициатива Виктора Прокопени [идея создания IT-университета. — НН.] — это всё-таки движение в сторону, не вперед.

А такого, чтобы сказать: «О, наконец!», — такого не было.

«НН»: Вы упомянули Прокопеню. В этом году было много разговоров об IT-образовании. Но я так понимаю, что идея учебного процесса, заточенного под IT, вам не сильно импонирует.

АС: Да она мне совсем не импонирует. Хотя я знаю, что какие-то процессы там пошли, и люди роятся именно под флагом тех реформ, которые предложил Прокопеня. Люди собираются умные, широко мыслящие, и они просто пользуются возможностью обсуждать ситуацию в образовании в относительной свободе и относительной изоляции от министерства. И это хорошо. Но ясно, что предложения Прокопени не имеют никакого отношения к общему образованию, это какие-то айтишные штуки. Поэтому для нас всех это просто решение узкой конкретной проблемы под узкие конкретные цели.

«НН»: Еще одно событие — отмена экзаменов в гимназиях. Это шаг назад?

АС: Это странное решение, которое не содержат никаких конструктивов ни в своих целях, ни с точки зрения последствий. Как у нас часто бывает, люди, которые считают себя хозяевами жизни, перекинулись несколькими словечками, и кто-то уже бросился выполнять. Так же, как с переносом начала занятий на 8:30. Какая-то смешная вещь, которая, к сожалению, будет иметь неприятные последствия, если ее не вернут обратно. Такое тоже бывает: что-то примут, а потом отмотали.

«НН»: Принималось же это будто бы для того, чтобы всем детям обеспечить равные возможности.

АС: Это так декларировалось. Если бы была цель обеспечить всем равные возможности, то их обеспечили бы.

Но в этом же самом году президент говорил что-то вроде: «Мы во вступительной кампании можем просмотреть детей высокопоставленных чиновников, людей, много сделавших для страны, поэтому нужно думать, как нам создать им какие-то условия». Т.е. здесь не о равенстве речь.

Во-первых, равные условия так не создаются. А во-вторых, они не нужны, потому что у разных детей разные запросы. И если мы работаем в конструктивном ключе, то мы на разные запросы даем разные возможности.

«НН»: А запрет мобильников в школах и колледжах — это на самом деле необходимо?

АС: Я так скажу: мне мобильники на уроке нужны, и поэтому мы с детьми ими пользуемся довольно открыто. Дело в том, что мы этими запретами стараемся отучить детей от интернета, потому что дети пользуются им неконструктивно. Так если дети не умеют пользоваться интернетом, их нужно научить это делать, а не отбирать телефоны.

В телефонах масса полезных возможностей, именно в смысле получения знаний. Ну а если учителя не могут справиться с тем, чтобы дети не сидели в интернете, вместо того чтобы учиться, так это проблема не телефонов. Как-то одна девочка написала в сочинении: «Мы бы очень хотели играть на улице в казаки-разбойники, в войнушку, но нам запрещают, что нам остается?» Если детям создать возможность для нормальной деятельности вне телефона, они будут сами дозировать свое время с ним.

«НН»: Но такое ощущение, что главная цель запрета — чтобы ученики не могли снять компромат на учителей.

АС: Дети, конечно, снимают много, и неприятного тоже. Дети довольно жестоки. Они могут снять одно, звук наложить другой, а потом отмывайся, после того как они выложат это где-то у себя в группах и хохочут. Бывают же и такие вещи. То, что они тайком снимают из-под парты, это же не свобода мысли. Дети могут и издеваться над учителем, причем над учителем безобидным. Разное бывает с телефонами, но это не решается запретом.

Недавно был случай. Мы с детьми писали контрольную в чужом классе. Там ящик стоял, закрытый на ключ, и в нем телефоны. Сработал будильник — и он звонит и звонит, невозможно работать. Побежали к завучу, она открыла этот ящик, достала оттуда два телефона, а вместо остальных лежали пустые чехлы. Дети, когда они что-то хотят снять из-под парты, снимут. Работать нужно не с тем, чтобы им не было чем снимать, а чтобы они осознавали последствия.

«Зарплата учителя должна быть не ниже зарплаты пилотов международных лайнеров»

«НН»: Что чувствуете, когда Александр Лукашенко в очередной раз высказывается по теме образования и требует разобраться в этой сфере?

АС: Я, сказать по правде, ничего не чувствую.

Здесь общая проблема в том, что об образовании высказывается кто угодно. И не важно — это президент, или человек из ПВТ, или генерал МВД. Решать что бы то ни было в образовании не могут люди, которые не стояли перед классом.

Ни диплом педагогического вуза, ни какая-то студенческая практика, ни даже два года работы в школе по распределению — это всё не основание для того, чтобы человек имел компетентные мысли об образовании. Даже родители ничего не знают о нем, потому что они видят только одну сторону. Единственный, чьё мнение об образовании для меня важно, — это умный, адекватный, гуманистически направленный учитель, потому что он понимает весь процесс. Остальные тоже неплохие люди, но они не понимают, что происходит.

«НН»: Если бы попали на прием к министру, о чем прежде всего стали говорить, спросили бы?

АС: Ни о чем. Я бы не хотела попасть на прием к министру, поскольку у нас с ним разные сферы деятельности. Министр руководит процессом, у него хозяйство, бюджет, деньги, и я понимаю, что его не беспокоит то, что беспокоит, например, меня.

«НН»: А какие вопросы вас волнуют?

АС: Меня волнует соотнесенность гуманитарного образования с другими сферами. Я считаю, что большинство проблем в нашем обществе — и экономических в том числе, и нравственных, и этических — вытекают из того, что у нас в упадке гуманитарное образование и обучение чтению, коммуникативным навыкам. Это всё у нас просто на нуле, и даже в отрицательные единицы уходит. Люди не понимают текстов. А текст — это ведь не только художественная книжка, это инструкция, договор, коммерческое предложение, юридический документ. И прежде чем ты начинаешь что угодно делать, даже учить математическое правило, ты должен уметь работать с текстом. Поэтому ни математика, ни английский язык, ни физкультура — это всё не первоочередной навык.

У нас сегодня учителя не понимают, что делать на уроках литературы. И некоторые, я знаю, в 10—11-м классе самовольно отменяют литературу и заменяют языком, потому что готовят детей к тестированию. Но это убивает возможность детей учиться. Они потом не могут читать ни научную литературу, ни методическую, ни публицистику.

«НН»: Ну а плюсы в наших школах есть?

АС: Конечно, есть. У нас довольно широкое эмпирическое образование. В нашей школе есть возможность пощупать каждую науку: и химию, и биологию, и физику, и географию, — для того чтобы потом, когда определишься в жизни, понимать хотя бы приблизительно природу знаний, с которыми будешь иметь дело.

Потом, все-таки это образование, если пристойно к нему относиться, по большей части дешевое и во многом бесплатное.

И у нас огромное число самоотверженных энтузиастов, учителей, которые работают не за деньги, а потому что любят свою работу. И это тоже важно, когда есть люди, которые светочем светят в темноте. Но для тех, кто таковым является, это очень тяжело.

«НН»: Вот о зарплатах, кстати. Сколько должны платить учителю, чтобы он чувствовал себя достойно?

АС: Я так скажу: плохому учителю сколько ни заплати, он не будет чувствовать себя достойно, а хорошему…

В идеале, я думаю, зарплата учителя должна быть одной из самых высоких в стране. Не ниже зарплаты пилотов международных лайнеров, не ниже зарплаты топ-менеджеров в IT. Не по средней, не по низшей планке, не по «пяццот».

«Сэкономите на школах — разоритесь на тюрьмах» — есть такое выражение. На учителях нельзя экономить, поскольку это всё влияет самым непосредственным образом на успешность государства.

«Премия за участие в избирательной комиссии — не то 70, не то 90 рублей»

«НН»: Хотелось бы затронуть тему выборов. В этом году были парламентские, в следующем году — президентские. Как отбирают учителей в комиссии?

АС: Я не знаю, как конкретно отбирают туда учителей. Обычно в комиссиях работает администрация: завучи, директоры. Простой учитель — это такая «сошка». Доска, дети, тетради — вот и вся его власть. А уже администрация — люди, повязанные с райисполкомом совершенно иными делами, ими проще и управлять, и на какие-то крючки подцеплять. Но я точно знаю, что никого в эти комиссии не гонят.

«НН»: То есть можно отказаться?

АС: Да конечно, без всяких вопросов. Можно даже так себя вести, что тебе и не предложат никогда.

«НН»: А вам предлагали?

АС: Никогда, вы что (смеется)! Все же знают в коллективах, кто чего стоит, поэтому никто не будет предлагать сомнительные вещи человеку, который ими не занимается.

«НН»: Возможно, слышали от коллег, какой бонус за это? Сколько рублей премии?

АС: Слышала по каким-то разговорам, но точно не скажу. Потому что, во-первых, о выборах говорить не принято, во-вторых, о деньгах говорить не принято.

Но это цифры такого порядка — не то 70, не то 90 рублей. Совсем небольшие суммы. Здесь дело не в деньгах, понимаете?

И не в страхе, не в принуждении. Вот та девушка, которая шла с теми бюллетенями, — никто ее не заставлял, она сама думает, что так можно. У нее совершенно другая система ценностей в голове.

«НН»: Почему учителя соглашаются на всё это? Разве это не неуважение к себе?

АС: Они не думают так. Понимаете, есть же огромное число людей, которые не считают, что выборы — важное событие. Это решение их локальных вопросов. Им депутат сказал: если я пройду на вашем участке, то вашей школе будет кабинет, 25 компьютеров, новые окна и линолеум.

И для завуча таким образом участие в избирательной комиссии — это не какое-то дело масштаба государства, режима, справедливости, это для них дело линолеума, компьютерного кабинета и окон.

И всё — они приходят в комиссию и делают так, чтобы этот депутат выиграл.

«НН»: Учитель в сегодняшней системе — несвободный человек?

АС: Я свободный человек. И если я ограничиваю себя в чем-то — я не все могу, например, рассказать на публику, не каждое явление изобразить, — то делаю это не потому, что чего-то боюсь или меня кто-то в тюрьму посадит, а потому, что это очень человеческие вещи, которые не нужно оприлюднивать, а нужно менять тихо, спокойно, чтобы не навредить кому-то. Если ты хочешь быть свободным, ты будешь.

«НН»: Ну вот что может сделать учителю администрация, если он пожалуется — не анонимно — в СМИ или даст комментарий?

АС: Здесь все зависит от администрации. Всё могут сделать, могут и уволить — каждого из нас есть за что. И сказать по правде, бывают такие комментарии публичные, за которые, может, и надо было бы увольнять. Все-таки у нас есть своя этика, профессиональная, и мы должны ее придерживаться.

Павялічыць

Анна Северинец. Фото Еврорадио

«Павел — искренне верующий, а я атеистка»

«НН»: Вы писали, что с братом вы во многом разные. «Бывает спорим с ним так, что летят пух и перья». Из-за чего те споры?

АС: Ну, из-за разного. Мы же оба такие… идейные. Хотя бы религия. Павел — искренне верующий, а я атеистка (Павел, правда, говорит, что я агностик). И поэтому, конечно, какие-то богословские споры у нас бывают (а я неплохо знаю историю вопроса: и Евангелие, и Священное Писание во всех его вариантах и ​​апокрифах, поэтому могу быть для брата адекватным собеседником).

Разные у нас взгляды и на современные трендовые проблемы. Это естественно, потому что у нас разный жизненный опыт. Но обычно все споры кончаются тем, что я машу рукой и говорю: ой, ладно. А то и Павел, бывает, махнет.

«НН»: Насчет веры. Как же так получилось, что в семье один — искренне верующий, а другой — атеист?

АС: Не знаю, что здесь странного. У нас семья была не религиозной, абсолютно светской. Поэтому пути к Богу каждый искал сам. Это не было вбито в голову с детства. И я искала, конечно.

Одно время даже, лет в шестнадцать, побывала в секте.

«НН»: Что имеете в виду под сектой?

АС: Религиозные организации специфических взглядов, что-то вроде Свидетелей Иеговы, но это была локальная секта. Это были 90-е, тогда были люди, которые объявляли себя Христом или его наследниками. Но я довольно быстро ушла оттуда.

«НН»: С деньгами хоть?

АС: А я была настолько юной, что с меня нечего было взять (улыбается).

Потом в протестантской церкви я была довольно продолжительное время. Это эмоционально интересное переживание. А ведь я человек активный, даже начала продвигаться по карьерной лестнице, стала на первую ступенечку. И когда увидела закулисье всего, это меня, конечно, отвернуло от религиозных институций. Ведь, как и Павел, я идеалистка: все, что делается, должно быть согласовано с высокими, заложенными внутри нас, идеалами. Для меня это было невмоготу наблюдать — и я из церкви ушла.

Но рефлексия над вопросами веры оставалась, я много читала различной литературы. И где-то годам к 20-ти пришла к тем взглядам, которые у меня сейчас.

Понятия Бога, воплощенного в какую-то конкретную религию, для меня не существует. Я для себя поняла его искусственность, конструкт. Я понимаю, откуда он взялся и зачем нужен людям. У меня нет нужды иметь этот конструкт внутри себя.

Ну, а у Павла был свой путь.

«НН»: А когда вам страшно, возникает потребность в чем-то, что вы читаете вместо молитвы?

АС: Когда мне страшно, я довольно быстро мобилизуюсь, что-то делаю — и мне тогда уже не страшно.

А если нужна некая помощь, то у меня такой языческий взгляд на вещи. Я могу обратиться к мертвым родственникам, к дубу, к птицам.

Есть психологическая потребность человека в вере в какую-то силу, которая сильнее тебя и к которой ты можешь обратиться. И что ты выбираешь, уже неважно. Это, так сказать, дело твоего интеллектуального и психологического вкуса.

«НН»: Критикует ли вас Павел за то, что не ходите в церковь по воскресеньям?

АС: Нет! Павел на самом деле очень толерантный человек, особенно в личных отношениях. Дима Дашкевич — вот тот может в шутку попрекнуть. Бывает, позвонит в воскресенье утром и спрашивает: «Анна, ты, может, в церкви?»

Ну а как этим можно попрекать? Я же не то что уперлась бараном — я изучила вопрос, пришла к своим выводам. Павел называет меня человеком, испорченным Ренаном. Эрнест Ренан — автор «Жизни Иисуса». Хорошая такая книжка, очень впечатлила меня когда-то. То, что изложено там, — примерно мой взгляд на историю Иисуса Христа.

Я совершенно уверена (дурное слово, причем здесь уверенность, это же просто исторический факт): личность такая была, и это был выдающийся человек, нёс он в мир высокое, доброе, светлое, но это был, я так думаю, именно человек. И для меня его жизнь тем дороже, что это было не какое-то полумифическое существо, которое избавилось от предначертанных ему страданий и воскресло. Для меня эта история дорога тем, что это история человека.

Я вообще считаю Библию одной из самых сильных книг, а историю Христа, изложенную в ней с разных сторон, разными рассказчиками, — самым важным сюжетом европейской культуры. Ведь он повторяется и повторяется, вчера и сегодня, и повторится завтра, он обо всем и обо всех.

Я отмечаю Рождество: и одно, и другое. Так же, как я, например, отмечаю день рождения Дубовки, Дудара, Богдановича.

Мне очень радостно бывает на Пасху. Иду в церковь, несу туда яйца — хотя понимаю, что в моем случае это всё-таки просто ритуал, декорация, не от веры. Но я праздную новую жизнь, то, что ни один человек такого типа, как Христос, не умирает на самом деле, как не умирают хорошие поэты, писатели, музыканты. У меня отношение к этому всему комплексное, не религиозное, а такое… метафорическое.

«НН»: А вопрос ЛГБТ, он один из тех, по которым спорите с Павлом?

АС: Мы в последнее время перестали спорить, поскольку вопрос оказался довольно острым. Религиозный аспект этого вопроса я изучила не настолько глубоко, потому что мне уже не интересно лезть в Священное Писание и читать, что там на этот счет сказано. Но я понимаю, что Павел именно оттуда берет свои убеждения и он иначе не может, так как он человек цельный. Поэтому мы просто знаем, что у каждого свои взгляды на эти вещи, и всё.

Больше скажу. Если вдруг мы будем идти по улице с братом и увидим, как компания идиотов бьет ногами парня за то, что он гей, я, скорее всего, сильно испугаюсь, убегу подальше и вызову милицию, а Павел — бросится отбивать.

Неважно, кто там и что декларирует. Важно, кто и что делает.

«НН»: А вы пытались его убедить, что любовь бывает разной?

АС: Так он сам это понимает прекрасно! Этот дискурс — Павел и ЛГБТ — многократно передёрнут в социальных сетях, бесконечных глупых дискуссиях, в которых человеку начинают приписывать то, что он не говорил, или перекручивать слова.

Павел по жизни абсолютно спокойно относится к ЛГБТ, единственное, что он считает это болезнью и грехом, потому что так говорит Священное Писание. Как я могу в чём-то убеждать человека, у которого есть авторитет, значительно выше меня? Одно дело я, а другое — Библия.

«Бьюсь с детьми, чтобы они не ябедничали»

«НН»: Вы выступаете с лекциями, пишете книги. Как вы столько успеваете?

АС: Во-первых, я успеваю далеко не все, что хотела бы. Во-вторых, я большой спец в тайм-менеджменте. Даже преподавала такой курс, когда работала в торговле. У меня очень плотно распланировано время — буквально до минут. Те, кто со мной близко знаком (незнакомых обычно не пугаю), знают, что у меня время расписано так: в 12:12 я нахожусь там-то, в 12:17 — там-то, а в 13:13 делаю какое-то дело. И мои дети тоже знают, например, что мы выходим из дома утром в 7:34 — и ни минутой позже.

Тайм-менеджмент — это вопрос приоритетов: что ты сделаешь завтра, а что не сделаешь никогда. Умение отказываться от чего-то ненужного, и перестраивать свое время в соответствии с тем, как меняются обстоятельства. И плюс помощь — мне помогают и дети, и муж. Возможно, они подчиняют свою жизнь моим темпам и планам — наверное, им не очень повезло, но уже как есть.

«НН»: Если бы у вас были дополнительные часы в сутках, на что бы их потратили?

АС: О, я бы их потратила очень плодотворно. Я бы еще больше искала, больше сидела в архивах, и я бы читала книжки, потому что мне очень не хватает времени читать. Хотя в этом году я была в жюри премии имени Гедройца и прочитала столько художественных книжек, что могу поставить себе большой плюс (улыбается).

«НН»: Какие вопросы школьников в последнее время ставили вас в тупик?

АС: Ой, они большие мастера поставить в тупик. Об одном из вопросов я даже написала пост — когда дети меня спросили, а что смешного в рассказе Чехова «Толстый и тонкий». Т.е. им было не понятно, что смешного в том, что один человек лебезит перед другим, который выше его по должности.

Много они ставят странных вопросов о наших общих ценностях — например, почему нельзя доносить. Я с ними бьюсь, чтобы они не ябедничали. «Почему это плохо, разве нас не учат, что мы всё должны рассказывать взрослым?»

Или они не понимают, почему должны слушать других. Каждый стремится сам высказаться.

«НН»: А какой мудрости вас научили дети?

АС: Когда они находятся рядом, то ты сам всё равно «детинеешь». Я от них подпитываюсь искренностью, открытостью и умением просто реагировать на происходящее. Еще дети учат светлому взгляду на мир. А чтобы какую-нибудь мудрость сформулировать… Во мне немного мудрости, я тоже очень простой человек.

Читайте также: Анна Северинец о двух семьях, цене фамилии и переходе из бизнеса в школу

• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0