Репин назвал Муравьева-вешателя «отвратительным навозом» и другие малоизвестные факты о художнике, его витебском периоде и о том, как он «щупал» белорусов
Когда в 1892 году художник выбрал для дачи заброшенную усадьбу под Витебском, первым, что он написал там, был мужик-белорус. Символично. Только Репин увидел нашего земляка совсем не таким, каким его принято было описывать в некоторых кругах. В общем, Репин был далеко не «правильный» творец, каким его описывали в советское время. Но как художник, «ловить» суть того, кого рисовал и что рисовал, он умел как никто в его поколении.
Двина очаровала Репина — настолько, что он пожелал быть похороненным при ней. Так и сообщил младшему другу, виленскому помощнику прокурора и писателю средней руки Александру Жиркевичу, указав в сторону уложенной камнем ямы, в которой гасили известь. На замечание Жиркевича, что весной вода эту яму легко затопит, махнул рукой: не беда. Река, мол, за такое сопротивление — 300 метров берега укрепил — имеет полное право отомстить.
Художник купил Здравнево почти в 48 лет — почтенный возраст. Он нередко шутил на тему собственного захоронения: то желал «быть зарытым в саду с посадкой дерева» (и «урны не надо»), то жалел, что далеко «ползти к Везувию» (а иначе избавил бы родных от заботы и расходов). Несчастный убийца сына Иван Грозный, «этнографически безупречные» волжские бурлаки и застигнутый за написанием письма к султану «чертовский народ» запорожцы — так много уже создано. Но и жизни ему отмерено немало — еще полные 38 лет.
Великий «щупальщик»
Первое, что было написано в Здравнево, — мужик-белорус. Символично. Только Репин увидел нашего земляка совсем не таким, каким его принято было описывать в некоторых кругах.
«Славный народ белорусы, — записал художник, — очень похожи на украинцев, только работящее, скромнее и добродушнее». И никаких вам «темные и забитые», никакого колтуна в волосах. Взгляните: веселый лицом, румяный щеками, глазами любопытный, телом — и изящный, и сильный, осанкой и одеждой — франт.
Споры о том, кто был прототипом репинского «Белоруса», шли давно. Называли двинского плотогона Степана Кривенко, который умер в 1932 году. Его узнавали в портрете и старожилы, и даже его внуки, которые учились в здравневской школе, организованной внучкой Репина. Степан действительно позировал Репину для картины «Битва Давида с Голиафом».
Но в БССР не было известно, что в 1926 году известный белорусский деятель, бывший глава правительства Белорусской Народной Республики Иосиф Воронко, живший в то время в изгнании в США, решился написать письмо самому Репину в Финляндию с просьбой ответить на этот вопрос. И получил от Репина ответ!
Он был напечатан в первом номере эмигрантского журнала «Белорусская трибуна» (Чикаго) 26 октября 1926 года. Вот что писал Воронко Репин:
«Беларус» написан в 1892 году в усадьбе моей Здравнево в 16 км от Витебска Верховской волости, которая стоит на речке Западная Двина. За рекой, против нас, жил крестьянин Сидор Шавуро, он позировал мне, стоя на воздухе перед окном моей мастерской. Шавуры — семья из нескольких братьев и сестер. Сидор как старший брат наследовал старшинство по смерти отца; дом же был зажиточный, порядочный. Второй брат, Михалка, был плотник и столяр, третий — школьный учитель. Сидор был неграмотный, но имел характер держать в строгости всю семью. Сестра его была сестрой милосердия, красивая, способная… Все держалось на власти Сидора».
Из репинского письма стало известно, что «Беларус» — портрет конкретного человека, Сидора Шаврова. Он жил в деревне Сахарово, которая находилась через Двину напротив имения Репина в Здравнево. Фамилия Сидора (как и название деревни Сахарово — некогда «Захарово») была русифицирована — Шавуро стал Шавровым.
Скорее всего, Сидор работал у Репина на стройтельстве усадьбы. А работы там было много, Репин нанимал десятки крестьян, сам работал с толокой. Там он и увидел Сидора.
Через несколько лет Репин пригласил сестру Сидора — сестру милосердия — ухаживать за своей заболевшей психически дочерью Надеждой.
Чтобы развлечь натурщика, чтобы его лицо было живым, не напряженным, дочери Репина Надежда и Вера по очереди читали ему стихи. Чувствуется, что Сидор с интересом, осмысленно и восторженно их переживает, его лицо одухотворено, даже вдохновлено, глаза смотрят прямо в глаза зрителя.
Искусствоведы говорят о «фирменном» ударе кистью Репина и «фирменном» же незакрашивании фрагментов полотна. Но на первое место надо поставить его уникальную способность рассмотреть суть своей модели, считать с нее что-то невидимое, но неизбежное, иначе говоря — судьбу.
Возьмем портрет Александра Керенского. Хоть и с «бонапартовским» глазом, но всем ясно, что человек ненадолго, калиф на час. Иначе Репин не поймал бы того солнечного зайчика, как бы запутавшегося в волосах персонажа.
Недаром он назван «великим щупальщиком» человеческого существа, который «ощупывает лица, фигуры и души» так, что, как писал Василий Розанов, «страшно живому человеку попасть под его кисть».
Так и в крестьянине-белорусе — нащупано Репиным (и притом с лета, сразу) то, что одного этого Сидора превратило в собирательный образ целого народа.
Il luce di Repin
Художнику достаточно было встать на рассвете и отбежать от дома в сторону двинского берега метров на тридцать — и он влюбился. В здешнее солнце. Сегодня наддвинское утро работы Репина хранится в художественной галерее города Киля (побережье Балтийского моря, Германия).
Здравневское же солнце позолачивает своим утренним лучом сочную здравневскую опушку на другой картине — «Дуэль». Художник выставил картину в Италии — и ее сразу же купили. Луч итальянцы назвали «светом Репина» — il luce di Repin.
Иными словами, мстить своему новому соседу Двина не собиралась, а наоборот: дарила вдохновение. К слову, над этой «Дуэлью» Лев Толстой плакал от умиления и восхищения.
Над этой, потому что есть другие. Так случалось со многими полотнами Репина в силу его постоянной привычки постоянно что-то менять-переписывать (иногда даже и испортить, а потом жалеть: почему не оттащили?).
«Дуэль», попавшая в Италию, известна еще под названием «Простите!». Обидчик, получив смертельную рану, осознает, что был неправ. Последним взглядом он просит оскорбленного простить и одновременно прощает ему свое убийство. Второй вариант «Дуэли», также писанный в Здравнево, — противоположный по своей сути: нет в нем ни раскаяния, ни прощения. Жертва в последнюю минуту жизни окружена взволнованными секундантами, а одинокий убийца уже запихнул пистолет в карман, отошел далеко в сторону и нервно заталкивает табак в трубку.
Сюжеты разные, но оба — протестные. Потому что дуэли были запрещены в Российской империи на протяжении более чем ста предыдущих лет. А в 1894-м офицерам их внезапно снова разрешили — якобы с целью защиты их достоинства.
Такой варварский метод — на пороге ХХ века со всеми его цивилизационными достижениями. А художник потому и художник, что чувствует тонко.
Проповедь Кунцевича
Местная история очень интересовала Репина. Он был знаком с «летописцами Витебщины» Алексеем Сапуновым и Владимиром Стукаличем, ездил с сыном в Полоцк «смотреть старину», интересовался личностью Иосафата Кунцевича и его «эпизодом с белорусами». «Проповедь Кунцевича в Беларуси» — рисунок размером 29 на 40 сантиметров — находится в Витебском краеведческом музее.
Гениально субъективный
Но вот в чем парадокс: на полотне Илья Репин пишет не то, что на бумаге. Или, может, не понимает, о чем говорят людям его картины? Жиркевич, упомянутый виленский помощник прокурора, когда Репин обратился к нему с просьбой прислать выписки из дел об офицерских дуэлях, пожурил художника: разве же можно сейчас рисовать дуэли? «Я заметил ему, что картина его будет протестом и против возмутительного закона о дуэлях. Он не хочет это признать», — записал Жиркевич в дневнике.
В Александре III, который подписывает документ о легализации дуэлей, Репин видит «правдивую, светлую, русскую, широкую, народную душу».
«Если бы Россия должна была выбирать себе царя, — пишет он, — она сделала бы самый лучший выбор, остановившись на Александре III».
Самодержавие у Репина — «броня держиморды», который «величался своими грабительскими — разбойничьими привилегиями, окружая их ореолом свыше, втирая очки глупцам рабам и приживалкам с потерянною совестью», а самодержца он «обожает»: «Помимо всех благ, которые Государь сделал для нас, художников, и в частности для меня, я, еще гораздо раньше, просто обожал этого Монарха».
«Я был в большом восторге от посещения и, главное, от такого искреннего удовольствия, с которым царь смотрел на мои работы», — вспоминает он встречу с императором на выставке — тот самый момент, когда высокая личность пожелала купить его «Запорожцев». Именно за те царские деньги, на третью часть заплаченного за «Запорожцев», Репин и приобрел усадьбу под Витебском.
Когда в том же 1894-м, в год возвращения дуэлей, монарх, который их вернул, умирает, Репин восхищается его последними днями, наполненными молитвами «подлинно русского человека»: «Как он стал на колени! Невероятно!»
Исследователи творчества Репина в наши дни, объясняя такую противоречивость, называют его «гениально субъективным». Хотя среди некоторых из них существует довольно устойчивое мнение, что Илья Ефимович был, попросту говоря, не слишком умен — во всем, что не касалось искусства.
«Только ничтожество может жаловаться, что его заедают жиды»
С Александром Жиркевичем Репин дружил около двадцати лет, но дружба их оборвалась. Сначала она омрачилась фактом открытия в Вильне в 1904 году при непосредственном участии Жиркевича музея памяти графа Михаила Муравьева. Того самого, Вешателя. «Признаюсь Вам, что после Вашей заботы о муравьевском музее у меня рука не поднималась писать вам больше! Стоило стараться! Да чем скорее сгорел бы где-нибудь этот отвратительный навоз держиморды, тем лучше», — написал ему Репин через определенное время.
Объяснение поступка Жиркевича известно из его разговора с писательницей Элизой Ожешко. Он оправдывался перед ней тем, что Муравьев по сравнению с Наполеоном, Бисмарком и другими государственными деятелями Европы, «с головы до ног залитыми человеческими кровью и слезами», выглядит как «политический младенец», а между тем этим преступникам, «любившим родину и нарушавшим общепринятые законы, воздвигают же благодарно памятники, а документы, относящееся к их преступлениям, собираются в особые любовно устроенные музеи».
Ожешко Жиркевичу не простила. Репин же дружбу с ним продолжил. Только совсем ненадолго, на два года — пока Жиркевич не прислал ему свою публикацию в издании черносотенца Павла Крушевана.
«Когда я увидел на присланной Вами книжке имя Крушевана, я сразу же бросил эту книжку в огонь! — возмущался Репин в последнем письме к бывшему уже другу. — Жалко то миросозерцание, которое гарцует на погромах поляков и жидов. Только дрянное ничтожество может жаловаться, что его заедают жиды».
А о поляках Репин отзывался как о народе, который терпел муки Тантала, «все время сознательно живя своим грандиозным прошлым, своей величественной историей».
В отзыве на ленинский декрет от 29 августа 1918 года о независимости польского народа он написал: «Страна, которая дала миру Коперника, Шопена, Мицкевича, Матейко… достойна полной свободы культивировать свой великий дух, и всякое благородное сердце возрадуется возможности появления новых мировых откровений человечеству от этой расы, кипящей талантами божественного огня». Правда, Репин не был бы Репиным, если бы не нашлось в этом его отзыве пару слов о «великом Россе-освободителе», которому он «при возрождении Польши» кладет «вечный неувядаемый венок».
Чиновники гады, а император хороший
«И что это за обязанность для художника — иметь прогрессивное влияние на публику? — рассуждал как-то Репин. — А если он не мыслитель? Он может быть человеком невысокой образованности и т.д.». «Художник — не проповедник, он скорее сфинкс, которого нужно разгадать», — писал он в одном «поучительном» письме. Сам Репин — тоже такой сфинкс.
«Что может быть более омерзительным, чем власть без разума?» — возмущается он. «Эта власть своею бессмысленной злобой до такой степени опаскудила всю жизнь, что она никому уж не нужна, кроме палачей», — пишет он далее про «отвратительное кровавое марево смертей», которым»Россия пропитана насквозь». «Кажется, уже земля стонет от бесконечных повешенных». «Путеводная звезда обывателей России — всех честных граждан — виселица!», «Убивать для пользы своего Отечества считается делом великой государственной важности. Награды, почет, слава».
Так, Репин отчитывает систему последними словами — и притом всю жизнь пишет портреты императоров и членов Государственного совета и восхищается ими. «Государь производит необыкновенно симпатичное впечатление. Он очень добр, мягок и ласков. Разговаривает о многих вещах просто и серьезно. Он очень красивый и имеет великолепную фигуру. А знаете ли, в Государе 2 аршина и 7,5 вершка роста? Вчера я отмерил эту заметку на своем холсте». Это уже про Николая II, когда получил заказ написать и его портрет.
Но не будем спешить упрекать художника в неискренности. Коллега Александр Бенуа объяснял такую флюгерность тем, что мнения Репина очень зависимы от настроения момента, что последнее впечатление выходит в них на передний план, перечеркивая прежние. Репин-художник отделяется от Репина-человека, и вопрос, намеренно или непреднамеренно вскрывает Репин «политические моменты», оказывается лишним.
Не хотел азиатской роскоши
Если одним словом охарактеризовать Илью Репина, то лучше всего подходит ему «работяга» или «простак».
«Вы же знаете, какой я простой, обычный человек, а ставите меня на такой пьедестал, что, если бы я на него взобрался, вы сами расхохотались бы», — писал он тому самому Александру Жиркевичу. С проявлениями «барства» Репин боролся, богатство презирал. «Семгу, шоколад, торты и прочие деликатесы Репин считал ненужной, праздной роскошью, а ананасы, апельсины и тому подобную снедь называл азиатской роскошью», — вспоминала Людмила Шевцова, племянница жены художника. Три года в конце 1890-х девочка жила у Репина в его петербургской квартире и вместе с его младшей дочерью Таней училась в Василеостровской гимназии.
«Он требовал от нас простоты во всем: в поведении, одежде, еде, — рассказывала она о том времени. — Помню, как сурово он выговаривал нам за то, что мы отказывались от чечевичной похлебки». Завтраки, писала далее племянница, были самые скромные: хлеб, голландский сыр, бублики, чай.
«Помню, бывала ветчина — своя, из Здравнево».
А детей поделили
До покупки Здравнево Репины уже пять лет как были в разводе и детей «поделили»: Илья Ефимович воспитывал младших, Таню и Юру, а Вера Алексеевна осталась со старшими, Верой и Надей. Но это был интеллигентный развод, и не только все четверо детей, но и бывшая жена, и тесть, дедок-архитектор Алексей Шевцов, проводили теплые месяцы в Здравневе.
Иногда бывало, что Репин уже уезжал в Петербург, а Вера Алексеевна еще оставалась и в холодный сезон продолжала жить в усадьбе бывшего мужа под Витебском.
Даром что от города близко — добираться было сложно (впрочем, как и сейчас). «А ехать так, — писал Илья Ефимович своему гостю Александру Жиркевичу, — в Витебск, а из Витебска взять извозчика (стоит два рубля). И сказать ему, что надо ехать на Слободу, а от Слободы на Койтово в Здравнево — это и есть наше гнездо. От Витебска 15 верст, ехать через паром. Или, если вода будет, как теперь, высока, сесть вам в Витебске на пароход, и как будете подъезжать к Койтово, прикажите дать свисток, а подъезжая к Здравнево, то есть, к нам, дайте второй, мы вышлем под вас лодку и снимем вас (на пароходе стоит 15 коп.). Но только же напишите, если можно, когда вы будете в Витебске, я, пожалуй, приеду за вами на своей таратайке и кляче рабочей — не успели мы еще здесь обзавестись ничем как следует. Все старое, расползается и разваливается — столько хлопот!»
«Новый дом Репина — маленькая, фантастическая, но не скажу чтобы очень красивая постройка», — так про Здравнево напишет в дневнике тот самый гость. Купленный Репиным дом действительно был в плохом состоянии. Но, видимо, такой ему был нужен: чтобы работать, работать, работать.
1890-е оказались для него не очень удачными ни в личной, ни в творческой жизни, и его неукротимую энергию «работяги» обязательно надо было куда-то деть. Здравнево подходило идеально. «У меня совсем закружилась голова от забот. Сенокос, уборка хлеба, доставка леса, кирпичу, извести, песку, глины, моху, драниц, пильщиков, шелевок, красок, масла. Вязать снопы, возить с поля, реставрировать гумно, вывозить щебень. Слава Богу, пришло на подмогу 8 чел. солдатиков. В антракте, поутру, я успевал с ними корчевать пни и завершить просеки в лесу, которые мы начали, шутя, на границе».
«Репин весь ушел в хозяйство, и мне было грустно видеть, что за лето он всего только начал два портрета дочерей», — беспокоится виленский гость. «Илья Ефимович встает в 4, 5, 6 часов и хлопочет по хозяйству. В 7 часов — чай. В час — завтрак. В 3 снова чай. Обед в 7 часов вечера. В 9 все ложатся спать», — так он описывает здравневскую повседневность. Репин же продолжает «воевать» с Двиной и строить планы: «Набережная моя целая, вода была небольшая, только снизу, аршина три, вымывала грунт из-под камней, и они просели, надо засыпать щебнем… Но у меня теперь другая затея — надстройка над домом мезонина в виде башни. Сейчас только я купил лесу на 371 рубль. Теперь дело за плотниками».
К такому вот образу жизни и стремилась душа Репина. «На вокзал он меня завез на своей бричке, своими лошадьми, сам правил», — свидетельствует Жиркевич. И добавляет, что после прощания Репин отправился в город с мужиком — покупать лошадиную сбрую и разные вещи для хозяйства. Представьте себе пятидесятилетнего Репина, академика, без нескольких лет ректора Петербургской академии искусств, за такими занятиями.
А усадьбу — на дрова
Расскажи о своих планах, чтобы Бог над ними посмеялся. В Здравнево похоронен не сам художник, а его отец, отставной солдат Ефим Васильевич Репин. Сам Репин последний раз жил здесь летом 1904 года, а потом у него появились новая жена, экзальтированная журналистка Наталья Нордман, и новая усадьба «Пенаты».
В Здравнево остались родственники Репина. Одна из дочерей, Татьяна, после революции была учительницей в деревенской школе, открывшейся прямо в усадьбе, в 1930-м переехала с семьей уже собственной дочери в отцовские «Пенаты», а позже — выехала во Францию. А усадьбу в Здравнево разобрали на дрова. Отстроят ее в 1989 и 2000 году.
Комментарии
Не толькі якасныя ІПСА нашых ворагаў!
Рэпін не сябар беларусам