«Пошел дождик и мы раскрыли зонтики — бело-красно-белые»
Первый раз Елену задержали в сентябре 2020 года возле костела на площади Независимости — тогда она с другими женщинами сидела на скамейке и держала бело-красно-белые листы бумаги. Из-за большого наплыва административных дел в судах Елену тогда не успели осудить за два месяца.
«Это первое мое задержание в жизни. За 50 лет я только один раз получила взыскание — штраф в троллейбусе за безбилетный проезд».
Елена объясняет, что она выходила протестовать против лжи:
«Я просто ненавижу ложь и не буду терпеть ее ни от кого. На момент событий 2020 года у меня на воспитании находилась 16-летняя девочка из детского дома. И она очень часто врет всем. И когда меня первый раз задержали, то она очень переживала по этому поводу и спрашивала меня наивно: «Зачем ты ходишь — чтобы тебя задерживали?» На что я ей ответила: «Знаешь что? Я не буду терпеть ложь ни от тебя, ни от президента, ни от кого. Если будете врать, значит я буду выступать против этого».
Минчанка продолжила выходить на акции протеста и была задержана еще два раза. Женщину тогда штрафовали за участие в несанкционированных акциях протеста, хотя до них она даже не успевала доходить.
«Мы с подругой шли на Женский марш, но пошел дождик и мы раскрыли зонтики — бело-красно-белые. Подъехал бус и нас забрали», — рассказывает женщина о еще одном задержании.
«Возле тюков нас били, на одежде рисовали кресты нашими баллончиками»
Куртка Елены Дедюли, которую обрисовали силовики на поле 1 сентября
В рамках уголовного дела Елену задержали ночью 1 сентября на поле. Тогда собралась компания и поехала под Дзержинск раскрашивать «протестными рисунками» тюки сена. Елена рассказывает, что с ними в компании был восьмой человек, хотя задержали и осудили всего семерых:
«Я так и не понимаю: был ли это наш человек и ему удалось скрыться, или это был сотрудник милиции, который с нами ехал в машине.
Нас уже ждали [силовики] на поле. Техники было, как на проспекте, более десяти единиц точно. Хотя согласно материалам дела, которые озвучивали в суде, нас задерживали всего три милиционера. Супергерои просто! Было два вида сотрудников: скорее всего, ОМОН и СОБР. Они были с автоматами, над нами летали дроны.
Возле тюков парней с девушками били, на одежде рисовали кресты нашими баллончиками, кричали. Мне топтали руку ногой… Слава богу, земля была мягкая. Это было как в фильме ужасов — рука уходит под землю. Там был торф, и наша белорусская земля как будто спасала меня. У меня вообще такое ощущение, что все это время меня кто-то невидимый нес на ручках и охранял».
По словам Елены, когда их задерживали на поле, она не убегала, но ее все равно оштрафовали за «неповиновение» на 60 базовых. В это время она уже находилась под стражей, поэтому штраф пришлось выплачивать мужу.
«Я осталась в гольфике и в тонких капроновых колготках»
После задержания все семь человек доставили в Дзержинский РОВД.
«Там мы ждали до утра. Слышали, как они [сотрудники] паниковали и кричали, что тюки до сих пор не убраны с поля. А там торф, мягкая земля, поэтому техника не могла подъехать к ним.
Когда пришла с утра другая смена, поздравляли предыдущую [смену]. Они говорили, что там в группе было восемь человек. Я так понимаю, это была группа в интернете — я не входила в нее. И сотрудник один сказал такую фразу: «В группе было восемь человек, я первому предложил — и он согласился». То ли кто-то согласился сдавать нас, то ли сами спровоцировали акцию и предложили поехать на поле».
Елена говорит, что с некоторыми людьми из компании она познакомилась в машине и уже после задержания. Первые десять суток всех удерживали в ИВС Дзержинского РОВД.
«Нас всех разделили и раздели. Всю одежду забрали и сдали на экспертизу. Было очень холодно в ИВС. Десять суток я сидела одна. У меня забрали всю одежду — я осталась в гольфике и в тонких капроновых колготках. Но мне дали простыню, потому что я сказала: «Как я буду ходить без одежды?». Пока муж смог передать мне передачу, прошло двое суток. Четверо суток не давали матрасы, подушки, одеяла — я спала на железе. Но я, как бывшая спортсменка, знаю, как согреться: с первого дня занималась зарядкой».
«Натерли стены слоем хозяйственного мыла»
На одиннадцатые сутки задержанных по «делу тюков» перевели в жодинскую тюрьму, где в общей сложности (до суда и апелляции) их продержали восемь месяцев. Само следствие по делу шло пять месяцев. Елена поменяла за это время пять камер. Женщина рассказывает об условиях в тюрьме № 8:
«Горячая вода есть только в женском корпусе. Насколько я знаю, у мужчин не было горячей воды. Женские камеры находятся на четвертом и третьем этажах, поэтому там нет мышей и крыс. Тараканов мы сами выводили: держали камеру в чистоте и натирали стены слоем хозяйственного мыла, унитазы. Как-то раз натирали мылом пол, так у нас во время проверки начали приклеиваться сотрудники. Ребята с первых этажей рассказывают, что у них столько мышей, крыс и тараканов, что вывести их они не могли.
Прогулочный дворик у нас полностью был зеленый — во мху. Это полуподвальное сырое помещение с сеткой над головой. Многие не хотели выходить на прогулку из-за сырости.
Мы старались поддерживать атмосферу в камере — очень много шутили. Несмотря на то, что я сидела не с «политическими», а с обычными женщинами, все равно старались помочь друг другу».
«У нас не в почете принцип «сохранить семью», главное — наказать, уничтожить»
Елена рассказывает, что до того, как привели задержанных женщин по «делу Зельцера», она одна была в камере «политической». Как отмечает бывшая политзаключенная, главным образом она содержалась с обвиняемыми за неуплату алиментов и за бытовое насилие:
«Это женщины, которые себя защищают ножом от насилия мужей. Я долгое время воспитывала детей-сирот и сейчас оказалась в камере с теми, у кого забирают этих детей. И я была в шоке от нашей системы, с помощью которой так издеваются над людьми. Вместо того чтобы давать мне на воспитание этих вырванных из семей детей, можно было придумать что-то, чтобы дети остались с мамой. Например, лечение от алкоголизма, психологическая помощь. Это действительно о чем охота кричать сейчас: «Люди, посмотрите, рабство!» Общество настроено против них, а они уже и не заступаются за себя: «Значит так и надо». Но если бы в тот момент, когда человек оступился, ему помогло общество, то много семей можно было бы сохранить. У нас вообще не в почете принцип «сохранить семью», главное — наказать, уничтожить. Пока женщины сидят в тюрьме, долг за несовершеннолетнего ребенка накапливается. Они выходят на свободу, а на них большой долг, его до смерти не выплатить, и они не знают, куда себя деть. Им уже и в тюрьме лучше: там они и поели, и поработали. Но это рабсила на швейных фабриках. «Политические» попали в систему, которая оттачивалась у нас 30 лет».
«Было страшно смотреть, как девочки по «делу Зельцера» доставали из посылок испорченные продукты»
Елена замечает, что количество «политических» в жодинской тюрьме возросло в начале октября-ноября, когда туда перевели задержанных за комментарии по «делу Зельцера»:
«Было страшно, когда девочек за комментарии по «делу Зельцера» завели к нам в камеру после 47 суток карантина, там им не отдавали ни письма, ни посылки, не принимали передачи для них. Женщины просидели карантин в той же одежде, в которой их задержали. Они спали по два человека, даже на втором ярусе. На это было страшно смотреть… Как они получали стопку писем, читали и плакали. Как они доставали из посылок испорченные продукты. Когда их привели, то у нас в восьмиместной камере не было для них мест. Но для них это было облегчение режима…»
Бывшая политзаключенная отмечает, что письма за решетку нужно писать с полной фамилией, именем и отчеством, и делится историей из личного опыта:
«Мне много писем не доходило, но по той причине, что их отдавали моей тезке. Оказалось, в жодинской тюрьме содержалась еще одна Елена Дедюля (проходящая согласно статье «неуплата алиментов»). Только у меня отчество Григорьевна, а у нее — Михайловна. Она забирала мои письма, и это выяснилось случайно. Моя сокамерница увидела у нее в отстойнике мои письма. На свободе я узнала, что она писала ответы моим подругам типа: «Как ты меня нашла? Спасибо, что мне написала. Мне здесь тяжело». У нее был шок, что ей начали приходить письма какие-то. Человек начал придумывать, что о нем кто-то вспомнил».
«Я горжусь, что стою на профучете!»
Елену, как и других политзаключенных, ставили на профучет как «склонную к экстремистской и иной деструктивной деятельности». В жодинской тюрьме они отмечены коричневыми карточками на дверях:
«И когда идешь по продолу и знаешь, что здесь наши… Но все воспринимают этот учет по-разному: кто-то переживает, а кто-то идет и видит: «Я здесь не одна!» Помню, одна девушка очень переживала, что она экстремистка, и причитала: «Ну какая же я экстремистка?» Потом еще одна говорила: «Я не экстремистка, это случайно!» А я шутила: «Я горжусь, что стою на профучете!»
«Если бы они видели всю систему сверху, то они не работали бы там»
Бывшая политзаключенная рассказывает, что за эти месяцы за решеткой она встречала разных сотрудников в системе исполнения наказания:
«Сотрудники выполняют свои маленькие задачи и не видят общей картины. «Я охраняю преступников — а что я плохого делаю?» Да, действительно, преступников нужно охранять, но кого ты охраняешь? Его это не интересует, потому что он выполняет только маленький кусочек работы системы. Если бы они видели всю систему сверху, то они не работали бы там. Они просто не видят и считают, что все выполняют правильно. Я думаю, им не дают видеть, и они разучились видеть.
Разные бывают сотрудники… В камеру как-то заглянул один продольный и спрашивает меня: «Ну что, исправилась?» А чего я должна исправляться и отвечать ему? Тогда он сказал: «Вату скрутить!» Запретил сидеть на матрасе. Есть и такие — с личной инициативой, но их меньше.
Я заметила еще в жодинской тюрьме такую вещь: если с сотрудниками нормально разговариваешь, то им сложно ответить плохо. В первое время я заметила, когда они будят или выводят из камеры по утрам, то сотрудники орут на нас матами. Но, когда из камеры выходишь и говоришь: «Приветствую!», то они уже кричать матами не могут, потому что чувствуют, что ты относишься к ним по-человечески. Я каждый раз говорила: доброе утро, доброй ночи («спокойной ночи» нельзя было говорить заключенным), спасибо, приветствую. Наверное, даже с помощью этого выживала».
«В ИВС Столбцов у меня забрали все вещи, даже яблоко»
На суде Елена Дедюля заявила ходатайство о давлении и подала жалобу на имя начальника Столбцовского ИВС. Она рассказала, что тогда произошло:
«Утром 17-го меня увезли на суд. Я надела колготки, платье. Когда вернулась из суда, то увидела, что у меня забрали все вещи, даже яблоко, которое лежало на столе. Пришли и спросили: «Где вещи Дедюли?» Сокамерницы, не понимая, что происходит, отдали вещи. У меня забрали все продукты, гигиенические средства. Я остаюсь в платье… Но не буду же я в нем ходить! Просить и унижаться я не буду. У меня только вопрос: «Где мои вещи? Верните!» Это нарушение. Я сняла платье и завернулась в простыню. Так я ходила к вечерней проверке. И они, чтобы им было комфортно проводить проверку, вернули мне штаны, майку, трусы и две прокладки. На проверке я спросила, на каком основании у меня забрали вещи, — они молчали.
Два дня перед судами нас не кормили. Вечером мне принесли завтрак, обед и ужин одновременно. Если бы у меня не забрали мои продукты, я бы перекусила перед судом — а так, даже яблоко забрали… Сутки ничего не ела, кроме воды.
На суде я заявила о давлении: судья вышла из зала, потом вернулась и просто продолжила процесс. Вечером после суда я написала жалобу на имя начальника ИВС Столбцовского РОВД. После этого прилетел сам начальник и самостоятельно выдал мне вещи. Не отдали только кроссворды, тетрадь, ручку. Начальник ИВС лично водил и в душ после жалобы. Спросил: «Может еще что-то?»
«На первых днях суда сидели очень серьезные «полковники»»
31 января суд Столбцовского района вынес приговоры по резонансному «делу раскрашенных тюков с соломой» против семи политзаключенных. Судья Виктория Судник признала всех виновными по ч. 2 ст. 339 Уголовного кодекса (хулиганство группой лиц) и назначила всем, кроме Екатерины Арико, год колонии в условиях общего режима: Андрею Арико, Максиму Дубешко, Александру Бобко, Ольге Дубовик, Елене Дедюле, Игорю Мысливцу. Екатерину приговорили к полутора годам «домашней химии» и освободили в зале суда. Прокурор Ярослав Ларичев просил суд лишить всех фигурантов свободы.
«Мне рассказали, что суды Дзержинска, Жодино, Минский районный суд отказались нас судить. Но согласился Столбцовский суд.
Нашим делом занималась целая следственная группа! В акте списания было отмечено, что 80 тюков были порваны, но про краску — ни слова.
На первых днях суда сидели очень серьезные «полковники», которые возмущались, что очень долго судят нас и что они каждый день будут ездить из Минска. В конце суд ускорился и быстро вынесли приговор. Видимо, приказ сверху пришел. На последних процессах этих «полковников» уже не было».
«В Могилеве после Жодино мне очень понравились дворики для прогулок»
В гомельскую женскую колонию Елену увезли 23 апреля через Могилев — неделю она была в могилевской тюрьме. Елена переносила сумки в руках с наручниками:
«Сумок было нормально — обжилась. Оставить их же нельзя! Этапы были ночью на поезде. В могилевской тюрьме нас с Олей [Дубовик], как транзитниц, никто не трогал особо. Мы только вдвоем были «политическими».
В Могилеве после Жодино мне очень понравились дворики для прогулок — они на крыше под солнышком. Там нет этой сырости, по сравнению с жодинской тюрьмой. Мы уже не отказывались от прогулок и ходили ежедневно на улицу. Было солнышко, весна…»
«Им, наверное, нравятся 37-е годы, поэтому они там и застряли» — о гомельской колонии
В гомельской женской колонии Елена пробыла только 11 дней. Ее продержали в карантине, она не успела заступить на работу — ее срок истек и женщина вышла на свободу.
«Когда приехали в колонию, у меня забрали почти все вещи. Вроде штаны черные, но на резинке была зеленая полоска — нельзя, горло на гольфике немножко длиннее нормы — нельзя. Это всем, не только «политическим», это загруженная за 30 лет система. Кто-то когда-то поскользнулся на резиновых тапочках — их нельзя уже. Кто-то додумался конвоирам в глаза соли насыпать — теперь ее нельзя. Но зато можно приправу «Курка». Вот такой маразм. В ИВС нам не разрешали расчески, потому что кто-то когда-то сделал что-то с собой. За 30 лет все что случалось — они все отменили и сейчас ничего нельзя, выходит. Сотрудники с этой системой согласны. Если бы они сразу сказали: «А как человеку жить?..»
Из моих двух больших баулов мне отдали только пять вещей и трусы. Носки у меня оказались не черными, поэтому тоже не дали. Одежду там выдают, но она 30-40-х годов: хлопчатобумажные платья, платок, армейский пиджачок, колготки, собираемые гармошкой, старые грубые тяжелые туфли. Вещи выдают не черные: платья бордовые в цветочки, синие телогрейки. Но эти вещи не растягиваются, сжимают, как будто ты панцирь какой-то надела. Я психологически не могла ходить в этих вещах. Помню, на улице жарко, а по форме ты должна быть в телогрейке. В этом некомфортно! Им, наверное, нравятся 37-е годы, поэтому они там и застряли. Я не представляю, как там люди по пять-шесть лет в этой одежде. Наверное, привыкают…»
Елена Дедюля вышла на свободу 10 мая. Через полтора месяца ее снова задерживали — на этот раз сотрудники КГБ. Бывшая политзаключенная вынуждена была покинуть Беларусь.
«Как мне сказала одна «многоходка»: «Выходишь из ворот, они за тобой закрываются — и как будто там не был». Как будто я смотрела кино или это был сон. Главное — не оборачиваться», — вспоминает свое освобождение из Гомельской колонии Елена.
«Если увижу, что будет несправедливость, то буду выходить»
Политзаключенная Елена Дедюла после освобождения из Гомельской исправительной колонии. Фото: spring96.org
Елена говорит, что не считает пройденный путь напрасным. Единственное, что она сейчас бы изменила: «Проверила бы, с кем еду на поле».
«Я не чувствую, что я сделала что-то не так. Я сделала то, что сказало мое сердце и разум. И я буду продолжать что-то делать. Я потом это и кагэбэшникам сказала: «Если увижу, что будет несправедливость, то буду выходить».
Теперь я не знаю, верю ли я в победу… Мне не нравятся взаимоотношения между лидерами. Пока у нас не появится настоящий лидер, ничего не получится. А он обязательно появится! Я слышала такую историю, я ее немного перефразировала, она очень ярко иллюстрирует нашу ситуацию. Жил когда-то народ на небольшой земле. Люди жили на лошадях — пусть это будет на «Погоне». Была такая особенность у них — они умели спать на лошадях во время движения. Один человек вел ночью отряд, а другие воины спали. За ночь они преодолевали большие расстояния, поэтому были неуловимыми. Утром они были выспавшимися и отдохнувшими, и могли идти в бой. И когда враг это понял — убил правителя, а народ продолжает спать до сегодняшнего дня. Теперь его нужно разбудить, чтобы защитить свою землю. И если мы тоже найдем своего руководителя, тогда все будет хорошо. Мы научимся спать на лошадях, доверяя свои жизни лидеру, а если будет какая-то беда, то будет кому нас разбудить! Белорусский народ должен проснуться и найти своего руководителя, который ведет вперед к свободе!»
