«Все ушли, ушла эпоха. Нет Короткевича, нет Брыля, нет Гилевича». Валерия Науменко рассказывает о соседях по дому
О жителях дома по улице Карла Маркса, 36 в Минске вспоминает Валерия Науменко, дочь народного писателя Беларуси Ивана Науменко.
«Наша Нива»: Вы давно знали Гилевича?
Валерия Науменко: Я остаюсь последней в нашем подъезде, кто помнит, где чья была квартира, какими были отношения между писателями, их женами. Кто за кем селился.
С семьей Гилевича мы стали соседями с 1969 года. В тот год мы перебрались в квартиру Ивана Шемякина, которая на одну комнату была больше той, что мы занимали ранее. И вот Нил Семенович с женой Ниной Ивановной и сыном Сергеем поселились именно в ту квартиру, где раньше жили мы, а еще раньше — Мележ.
Они делали ремонт, мы делали ремонт. Однажды пришла моя бабушка по маме, весьма яркая особа, зашла к Нине Ивановне, осмотрела, где и что нового появилось в этой 22-й квартире и сказала: «Мадам Гилевич, пройдемте в ванную». Эта фраза потом станет крылатой на всю жизнь.
А Нина Ивановна была человеком очень жизнерадостным, ярким, поэтому она как расхохочется! Пришла к моей матери и рассказывает, как Анастасия Феликсовна пришла с осмотром и поставила оценку качества, как ОТК, вплоть до ванной комнаты дошла.
Была веселая пора: и между родителями, и между детьми. Все были молодыми, красивыми.
В 1969 году Нилу Семеновичу было 38 лет. Боже-боже! Гилевич и его жена были однокурсниками. Мой отец был преподавателем у них, возил на картошку. Он был лишь на 7 лет старше, но фронтовик, поэтому определенная дистанция сохранялась.
Мои родители были на свадьбе у Гилевичей. Свадьба была в Минске, потому что мать и отчим Нины Ивановны жили в Минске. Отец не вернулся с войны. Отчим был железнодорожником. Но она по распределению отработала где-то в Городокском районе Витебской области. после того как вернулась в Минск, они поженились с Гилевичем, который тогда был в аспирантуре.
У Нила Семеновича было восемь братьев и сестер — все время он всем помогал.
Помню, как умирала его мать после инсульта. Жена рассказывала, как он приехал в Слободу, мать его еще узнала.
Помню, как умер его старший брат Лев. Потом умерла сестра Ида (Идея), с которой он вместе учился в техникуме. Она молодой умерла от онкологии, остались два мальчика. Меньшему было всего 6 лет. Такие трагедии семейные не могли не оставить отпечатка в его творчестве.
«НН»: Гилевич был суровым человеком?
ВН: Он не был суровым. Даже если и шел сосредоточенным на своих мыслях, как и мой отец, как и Короткевич, это не значило, что он такой суровый. Он идет и о чем-то своем думает. Это же творческий человек!
Однажды, когда я была студенткой, года 22 было, пригласила меня Нина Ивановна на день рождения. Наверное, 50-летие. Был такой узкий семейный круг: Гилевичы, племянники, сестра. И тогда уже гремело «А я лягу-прылягу». Весело было, все молодые, родители живы. Поздравили Нину Ивановну. И Нил Семенович мне сказал (я так и не исполнила ту просьбу, сочла, что не стоило вмешиваться): «Валя (меня так дома называли), когда меня понесут, то пусть играет «Вы шуміце, шуміце над мною, бярозы». Он любил эту песню. Ее многие любили, она стала хитом. И музыка отличная, и стихи.
«НН»: Какие отношения у них были с женой?
ВН: С женой хорошие отношения были. Таких жен поискать еще. Веселая. Если жена необщительная, сдержанная, не разговаривает по две недели — зачем такая жена?
Это была юношеская любовь. Поженились вовремя молодыми, сына вырастили… И она всю жизнь работала. Она даже незадолго до смерти просила, чтобы ей поставили нагрузку педагогическую. Она умирала в палате у моего мужа, он ею непосредственно занимался на протяжении трех месяцев…
Все в жизни бывает, у кого не бывает? Но чего-то экстремального не было у них, я не знаю.
«НН»: А разговаривали дома по-белорусски?
ВН: Знаете, все дети хорошо разговаривали по-белорусски, даже если мать была откуда-нибудь из России. И жены говорили. Нина Ивановна Гилевич — профессиональный филолог, и моя мать разговаривала по-белорусски.
Я разговариваю по-белорусски, брат мой разговаривает, моя московская сестра, разговаривают все дети Ивана Антоновича Брыля, разговаривают Климковичы — и дети, и внуки.
Дети все были интересными. Нет никого конченого, кто бы пошел на дно. Были такие, кто не очень хорошо учился, искал себя, может, с личной жизнью были проблемы, разводились. Но не стал никто алкоголиком, никто не валялся под забором, а о наркотиках мы вообще не слышали.
Квартиры не замыкали. К нам заходили другие дети — мать всех накормит, к другим — тоже накормят.
Конечно, шкодили. Где мне было 9 лет, а сын Гилевича — на год старше.
Нина Ивановна оформила свою кандидатскую диссертацию. Отпечатанный реферат лежал на полке у входа, рядом с телефоном. Мы обливались водой, через трубочку горохом плевались. Открыли дверь и на Сергея выплеснули миску воды. И залили реферат. Как он ревел! Боялся, что придет мама.
Правда, вода чистая была. Просохла бумага — и обошлось.
Или вот такая еще история из детства… Было железное правило, что дети, когда взрослые сидят за столом, не должны были подходить, что-либо просить, клянчить. Наши родители сразу это пресекали. Если дома были гости и Гилевичы у нас, то детей отправляли в квартиру к Гилевичам. У них категорически запрещалось входить в кабинет Нила Семеновича, трогать что-либо, листать, брать. Но дети есть дети. Моя сестра, маленькая еще, но талантливая, она сегодня профессор в Москве, подошла к машинке и допечатала в рифму неприличное слово. Наутро пришла Нина Ивановна и устроила, как она говорила, допрос молодогвардейцев: «Кто заходил в кабинет к Нилу Семеновичу?» Надо сказать, что сам Гилевич хохотал во всю силу своего голоса над этой рифмой. Словом тем было «с…ка», хуже слов мы не знали.
«НН»: У Гилевича Сергей — это единственный сын?
ВН: Да. Хочу отметить, что никто в нашем дворе не учился так хорошо, как он. Если не получалось задача, шли к Сергею, он помогал сходу.
Золотая медаль была у него. И он с одним экзаменом пошел на биологический факультет, на биохимию. Отлично учился! С ним случилась беда на первом курсе, когда он повредил мениск. Его оперировали, ребята носили ему конспекты. И он все равно все экзамены сдавал на «пятерки» по тогдашней системе, был первым в учебе.
«НН»: Теперь ваш дом опустел…
ВН: Недавно смотрела грузинский фильм один, сердце защемило сердцем. В конце была фраза: «Все ушли». В нашем подъезде тоже все ушли. Нет Короткевича, нет Ивана Антоновича Брыля, нет Ивана Петровича Шамякина — был очень отзывчивым человеком, нет Глебки, нет Витки, с ним по-соседски очень хорошо жили. Витка в конце жизни был настолько беспомощен, что внучка Юля [Чернявская] звонила моей матери и просила: «Ядвига Павловна, спуститесь к деду, отнесите спички. На мне маленькая Женя, а он не знает, где спички»…
Судьбы… У Брыля первой умерла жена, у моего отца — жена, у Шамякина — жена, у Короткевича — тоже жена, у Витки — жена. И им, впечатлительным таким, надо было все это пережить. Мой отец прожил один семь лет, Шамякин — примерно столько же. У Брыля и моего отца в один год умерли жены, и они сами отошли в один год. Все это тяжело переносить, когда ты стар и тебя качает по волнам одиночество, нет рядом твоей женщины. Дети и внуки их любят, но у каждого своя жизнь. У моего отца последние рассказы — это сплошная тоска по матери. После того как он заболел, я забрала его на Лысую Гору. Сплю на веранде, а он в своей комнате. Потом начинает Ядю звать. Яди уже четыре года как нет. А у него в голове Ядя…
Нил Семенович, кажется, знал свой диагноз. Я слышала в последний день его жизни, как ему было плохо. Слышала, как он стонал, я живу над их квартирой.
В тот день его забрали в реанимацию в 10:15. Будто бы в понедельник, накануне, не было мест. Кто там сейчас о ком думает, какие авторитеты… Все изменилось и в так называемой президентской больнице. Если раньше в люкс клали только на уровне замминистра, то теперь может лежать чья-нибудь симпатия.
Гилевичу трудно было переживать смерть жены. Он написал книгу «І плямы на табе няма» [»И пятна на тебе нет»]. Он похоронил Нину Ивановну на Кальварии, там же лежат мои родители. Однажды я пришла на кладбище: сидит Нил Сымонович и сестра его Светлана. Он сидит и протирает портрет Нины Ивановны. Я говорю: «Нил Семенович, нельзя ничего нести с кладбища домой». А он отвечает: «Смотри, какой замечательный портрет». Не знаю, забрал ли.
Все ушли, ушла эпоха.
Комментарии